Разбойник Чуркин. Народное сказание от "Старого Знакомого". Том 5

Николай Иванович Пастухов

Разбойник Чуркин

Часть 5-я. Возвращение

ООО Остеон-Групп

В пятом томе «народного сказания» о жизни и деятельности русского народного анти-героя разбойника Василия Чуркина, мы прослеживаем последний этап его сибирско-уральской эпопеи. Его облик полон трагизма. Даже любовь не приносит ему услады, а нежные чувства оборачивается гибелью любимых. Он карает себе подобных, а если милует, то нарывается на коварство и предательство. Его попытка замести следы и мнимо-умереть приносит горе и отчаяние близким людям, а стремление круто изменить жизнь так и приманивает к себе всё новые и новые несчастья и преследования. И наконец в нём просыпаются чувства, ранее и вовсе им неведомые — муки совести...

Н.И.Пастухов

Разбойник Чуркин

Народное сказание «Старого знакомого»

Часть 5-я. Возвращение

Оглавление

Глава 121.

Глава 122.

Глава 123.

Глава 124.

Глава 125.

Глава 126.

Глава 127.

Глава 128.

Глава 129.

Глава 130.

Глава 131.

Глава 132.

Глава 133.

Глава 134.

Глава 135.

Глава 136.

Глава 137.

Глава 138.

Глава 139.

Глава 140.

Глава 141.

Глава 142.

Глава 143.

Глава 144.

Глава 145.

Глава 146.

Глава 147.

Глава 148.

Глава 149.

Глава 150.

Глава 151.

Глава 152.

Глава 153.

Глава 154.

Глава 155.

Глава 156.

Глава 157.

Глава 158.

Глава 159.

Глава 160.

Глава 161.

Глава 162.

Глава 163.

Глава 164.

Глава 165.

Глава 166.

Глава 167.

Глава 168.

Глава 169.

Глава 170.

Глава 171.

Глава 121.

Вто время, когда Калистратыч выезжал из Волховой на место упокоения трёх его подручных, Чуркин был уже далеко, в слободе Низвенской, в одном переезде до Ирбита. Он остановился на ночлег в одном из постоялых дворов и беседовал с каторжником за самоваром, раздумывая, как и что им делать по приезде в город.

— С лошадками-то, пожалуй, и расстаться нам придётся, — говорил Чуркин, приглаживая на голове свои кудрявые волосы.

— Зачем же, Василий Васильевич? Других таких, пожалуй, и не подберёшь, — отвечал Осип.

— Так надо: они могут нас выдать. Калистратыч нас в покое не оставит, — не такой он человек,— сюда, пожалуй, явится, будет разыскивать, и по лошадям мы от него не увернёмся.

— Разумно говоришь, атаман, — согласился каторжник, протягивая руку за куском сахара.

— Так и должно быть, сбыть их придётся в Ирбите, на Конной, а других купим на всякий случай.

Вошёл хозяин постоялого двора, поздоровался с проезжающими и сказал:

— В Ирбит, знать, на ярмарку едете?

— Да, за товарцем пробираемся.

— Сами-то откуда будете?

— Мы издалеча, из-за Верхотурья едем.

— Лошадки-то ваши, кажись, мне знакомы: в прошлом году, в это же самое время купцы из села Поддорожного на них проезжали и у меня останавливались.

— Может быть, их кони сходство какое-нибудь с нашими имеют, а эти лошадки три года у нас живут, — заявил, каторжник, поглядывая исподлобья на дворника.

— Бывает, и сходятся мастью, но уж оченно они похожи на тех.

— Как звали тех купцов? — спросил разбойник.

— Забыл, год с тех пор прошёл, помню только... что они из Поддорожного были. Не знаю, правда ли только, а рассказывали, что тех купцов на обратном пути с ярмарки, между Останином и Михаловым, убитыми нашли.

— Мало ли чего ноговорят, только слушай! У вас ведь по дороге, кажись, шалостей не бывает?

— Случается, не без того.

— Да и кому здесь такими делами заниматься? Разве что только беглые появляются, как и у нас, но они никого не трогают.

— Есть в Волховой один человек, на него поговаривают, Калистратычем его зовут, на всю дорогу страх наводит, — сказал дворник, почёсывая рукою у себя за ухом.

— И давно он такими делами занимается?

— Сколько лет разбойничает, целую шайку у себя держит. Неужели вам о нем не говорили дорогою?

— Нет, мы ничего не слыхали. Где же он разбойничает?

— По всей дороге, где рука подойдёт. Вам поужинать-то не подать ли?

— Вот, после чаю, пожалуй, закусим. Далеко ли будет от вас до Ирбита?

— Вёрст тридцать, не больше; завтра к вечеру доедете, дорожка будет хорошая, ухабов немного, я вчера только оттуда приехал.

— Ну, что, как ярмарка?

— Идёт за первый сорт, съезд большой, торгуют хорошо.

— Зачем ездили?

— Купить кое-что, кстати на Конной побывал, лошадку себе купил; дороги они нонче: за восемь красненьких не ахтительную дали, — убирая со стола самовар, говорил хозяин постоялого двора и затем вышел из комнаты.

Каторжник поднялся с лавки, подошёл к дверям, приложил к ним ухо и сказал:

— Ушёл.

Чуркин ходил по комнате, заложа руки за спину; лицо его было как бы чем-то отуманено, лоб покрылся морщинами.

— Вот, брат, втюрились, так втюрились мы с этими лошадьми! — сказал он, подойдя к Осипу.

— Кто ж ожидал, что они такие, — проворчал тот.

— Смелость какая у Калистратыча, убил купцов и на их же лошадях катается, значит, ничего не боится.

— Чего ему бояться, в такой стороне живёт, где всё с рук сходит. Ты, атаман, не в него — всего трусишь.

— Наше дело другое, не на том полозу едем, каждая малость может кавардак наделать.

Принесли ужин, стол был покрыт скатертью, сам дворник находился тут же и предложил постояльцам водки.

— Отчего же не выпить? Можно, подайте графинчик.

— Уж извините, патента не имеем, а для гостей по малости придерживаем; нельзя, требуют, такой уж напиток, без него не обойдёшься, — объяснял дворник.

— Вестимо, не обойдёшься, — заметил разбойник.

Дворник вышел. Подана была водка, и ночлежники принялись за ужин, который продолжался недолго, и затем они стали укладываться на покой.

Вдруг до их слуха донёсся какой-то шум на улице. Осип взглянул в окно, увидал бегавших с фонарями людей и сказал:

— Атаман, взгляни-ка-сь, что за суматоха такая поднялась на улице-то.

Разбойник подошёл к окну и начал присматриваться; он видел, как мужички сгруппировались около дома, в котором они остановились, с несколькими фонарями в руках, и недоумевал, что бы такое случилось? «Уж не нас ли ищут?» — подумал он, не отходя от окна.

— Не выйти ли мне, да не узнать ли, в чем дело? — обратился к нему каторжник.

— Пойдём вместе, — ощупывая в кармане свой револьвер, отвечал Чуркин, и, вынув его, зарядил на все стволы.

— Это ты зачем же, атаман, разве нам опасность какая грозит?

— А кто знает: на всякий случай, надо приготовиться, не зря же в руки отдаваться.

Осип как бы струсил, вынул из-за голенища кистень, убрал его в правый рукав своего кафтана, подал Чуркину тулуп, и оба вышли из комнаты на двор.

— Вы что, или лошадок своих поглядеть вздумали? Будьте покойны, у нас насчёт всего такого тихо, — сказал им дворник, попавшийся на встречу.

Говор на улице был слышен со двора; душегубы подошли к своим лошадям и, в сопровождении хозяина дома, оглядели их.

— Хватит ли им на ночь корма, не подсыпать ли ещё полмерочки овсеца? — спросил хозяин.

— Нет, достаточно, меру всыпал, и ту, пожалуй, не уберут, — буркнул Осип, поглядывая по направлению к воротам. — Вот попоить бы их следовало, — прибавил он.

— Сейчас я работника пришлю, он принесёт воды, — сказал дворник и пошёл к воротам.

— Не в ловушку ли мы попали? — смотря при свете фонаря на атамана, прошептал каторжник.

— Всё может быть, из-за лошадей чего не вышло бы.

— Живыми в руки не дадимся.

Явился с ведром работник и начал доставать из колодца воды, поднёс ведро к лошадям, а те и пить не стали.

— Сыты они у вас, — выливая на снег воду, сказал он.

— Ну, не хотят, так и не надо, — проворчал каторжник.

— Что это у вас за шум на улице? — спросил у работника Чуркин.

— Мужики вчерашнего дня ищут, топор у них за поясом, а они его не найдут.

— Да что такое случилось?

— Лошадь от постоялого двора ушла, а они думали, что её уведи.

— Ну, что ж, нашли?

— Куда ей деваться? За наш двор зашла, там и стоит, — ответил мужичок и направился к избе.

— Только страху на нас нагнали, — прошипел каторжник.

Чуркин молча пошёл на свою квартиру, за ним зашагал и его товарищ.

— Пугливы стали мы с тобой, атаман, — сказал Осип, войдя в комнату и запирая на крючок двери.

— Нельзя, брат, осторожность не мешает, — сбрасывая с себя тулуп, отвечал тот.

— Всякого шороха стали бояться, да и нельзя, как ты говоришь, вожжи-то распускать, как раз в беду втюришься, лошадки эти и в правду могут нас выдать, опознали их, слишком приметны вышли.

— Только бы отсюда благополучно уехать, а в Ирбите ничего, кто их там узнает? — сказал Чуркин, укладываясь на боковую.

— Теперь, кажись, ничего, обойдётся; дворник уверился, что кони наши, а ни чьи-нибудь, да и догадаться ему трудно; что мы их отбили у Калистратыча.

— Всё пока хорошо, а что завтра будет, увидим, давай спать.

Через несколько минут разбойники спали уже крепким сном; успокоился и постоялый двор.

* * *

Калистратыч приехал к месту побоища на рассвете дня, вылез из саней и стал, как вкопанный, на месте. Страшная картина открылась перед ним; мускулы его передёрнулись не от страха, а от злости. Кровавое побоище не покоробило его: к нему он уже давно привык, а ему досадно стало только то, как его ребята опростоволосились и легли под ударами какого-то купца и его кучера. Долго он стоял на одном месте, затем сделал несколько шагов вперёд, подошёл к лежавшим в крови лошадям и, увидав у них разбитые головы, подумал: «Вот это вижу, что работа моих ребят была, так я им приказывал». Оборотившись, глаза его наткнулись на два трупа; оба они лежали навзничь, с простреленными головами. «Да, чистая работа, — сказал он сам себе. — А где же третий? Уж не увёз ли его купец с собою?» — оглядываясь вокруг, размышлял Калистратыч и в эту минуту заметил в стороне торчавший из-под снега зипун, подошёл к тому месту, открыл лицо своего работника, покачал, глядя на труп головою и промолвил: «Эх, брат Степан, отбился ты от своих, должно быть, наутёк пошёл, а тут тебя, голубчика, и накрыли». Калистратыч увидал, что голова Степана так же была прострелена. Дубины лежали при каждом из погибших; он собрал их и зарыл в снег, чтобы скрыть их от начальства, которое приедет на следствие, и не подать вида, что его парни были нападающими. «Нет, голубчики, за смерть смертью и я вам заплачу», — сверкая глазами, думал Калистратыч.

Чтобы не терять времени за поисками купца, он быстро отвернулся от места побоища, взял свою лошадь под уздцы, свёл её с дороги в сугроб и повёл по наторенной дорожке в объезд убитых коней. Сильная лошадь, утопая по грудь в снегу, вывезла сани снова на дорогу. Калистратыч кинулся в них, взмахнул кнутом и поехал далее.

Добравшись до селения Ляги, Калистратыч остановился у небольшого домика, уже покачнувшегося от времени в левую сторону и с окнами, подавшимися в землю, поставил лошадь к воротам, подошёл к окну и постучался; выглянула какая-то физиономия, быстро выбежала на двор, отперла ворота и сказала:

— Добро пожаловать, Панкрат Калистратыч, дорогой гость, — кланяясь в пояс, приветствовал разбойника хозяин хижины.

— Спасибо, Лука Сергеич, — ответил тот и ввёл лошадь на двор.

Лука Сергеич был мужчина уже пожилой, выше среднего роста, плечистый, с широким калмыцким лицом, с серыми навыкате глазами, с лохматой нечёсанной головой, с бородой по пояс; видно, что человек это бывалый в разных переделках, свидетелем чего был видневшийся на лбу глубокий шрам.

— Какими это судьбами занесло тебя к нам? — спросил Лука Сергеич, вводя гостя в избу.

— А вот все расскажу, дай раздеться. А где же твоя хозяюшка?

— Приказала тебе долго жить, — умерла.

— Вот тебе и клюква! Давно ли?

— Годовщинку уж по ней справил, оставила меня одного, сердечная.

— А дочка где?

— Замуж отдал.

— Стало быть, один остался?

— Вот, как видишь, бобылём живу. Самоварчик не прикажешь ли поставить?

— Можно, только сперва поди, лошадку мою отпряги, да сенца ей дай, а потом и овсеца подсыпь.

— Изволь, родной ты мой, изволь, дай только поцеловать тебя, сколько лет мы с тобой не видались.

— Что тут за поцелуи, бабы, что ли, мы с тобой?

— Нет, да сколько лет-то прошло, года три, небось, минуло, как мы виделись?

— Вольно же тебе не навестить меня, взял бы, да приехал, не за горами от меня живёшь.

— Не от кого уехать, сам видишь, на кого домишко то оставить?

— Ну, ладно, потолкуем ещё, поди к лошади-то.

Сергеич вышел; Калистратыч разделся и, усевшись на давку, подумал: «А что, не взять ли его мне с собою, парень он под руку — мне сгодится», и в этом он не ошибся.

На веку своём Сергеич порядком поразбойничал, не мало ограбил и подушил людей; несколько раз сидел за такие деяния в остроге, но от каторги и ссылки увёртывался. Калистратыч всё это хорошо знал, не раз Сергеич же выручал его укрывательством от розысков по следам преступления. Словом, Сергеич был ему человеком подходящим, на которого можно было во всем положиться, и при том охулки на руку он не даст: силища у него была богатырская. Так раздумывал Калистратыч о своём предполагаемом работнике, к которому другого и подобрать трудно.

Сергеич вернулся со двора и принялся за самовар. Калистратыч помог ему нащипать лучины, и через несколько минут они уже сидели и потягивали китайское зелье.

— Так какими же судьбами, Панкрат Калистратыч, заехал ты в нашу сторону, по делам, знать?

— Вестимо, по делам, да ещё по каким, ахнешь, Сергеич! Неволя занесла меня сюда, своего ворога еду разыскивать.

— Какого это такого? — с удивлением спросил тот.

— Самого злющего. Знаешь ты, какое со мною горе приключилось? Трёх работников моих убили и лошадей у них, серых-то моих, угнали; не попадались ли они тебе здесь?

— Нет, не видал. Где же их убили?

— Неподалёку от вас, в лесу на дороге, разве ты не слыхал?

— Ни, ни; сижу всё дома, никуда не выхожу. Когда же это случилось?

— Третьяго дня, — протянул Калистратыч и рассказал Сергеичу всё, как было дело.

— Ну, ну! Вот чего не ожидал, — покачивая головой, сокрушался Сергеич.

— Вот и еду разыскивать этих приятелей, да одному неповадно, не поедешь ли ты со мной? За все заплачу, знаю, что ты мужик надёжный.

— С охотой бы размял свои косточки, да дом не на кого оставить.

— Возьми, да запри. Дня три, не больше, проездим, будь другом, сослужи мне службу.

— Что ж, пожалуй, коли так просишь,—поедем.

— Вот за что я тебя люблю, дай мне свою руку, да побожись на распятие, что ты мне ни в чем не изменишь и не выдашь, если в чём придётся.

Сергеич пожал руку Калистратычу, перекрестился на распятие, так как оба они были старообрядцы.

— Уж найду же я этого купца, отомщу ему за смерть ребят, дорого он мне за них поплатится.

— А где мы их разыщем?

— В Ирбите они, за товаром туда поехали. Не увернутся, так ли я говорю?

— Знамо, не увернутся. Что мне захватить-то с собою? Разве дубину взять?

— Бери её, да топор возьми. Нельзя ли тебе узнать, у кого они в вашем селении останавливались? Лошади, не забудь, были у них серые.

— Знаю, ты ведь сказывал, — ответил Сергеич, накинул на плечи халат и пошёл осведомляться на постоялые дворы.

— Да ты не рассказывай там, что я у тебя сижу, — сказал ему вслед разбойник.

— Зачем говорить, узнают, так пойдут разные разговоры, — хлопнув дверью, промычал Сергеич.

— Ну, вот я теперь и сам-друг, а то одному непригодно ехать, вдвоём без опаски будет, — сказал Калистратыч и вышел на двор поглядеть лошадку.

В какие-нибудь двадцать минут Сергеич обегал все постоялые дворы и, вернувшись, принёс ответ, что никаких купцов на серых лошадях в эти дни не останавливалось.

— Значит, мимо проехали, чтобы след замять, — подумав немного, сказал Калистратыч.

— Должно быть, так.

— Купец-то, видно, себе на уме, хитёр, пёс, — проворчал разбойник.

— Когда же, сейчас, что ли, в дорогу собираться?

— Теперь неловко, пускай стемнеет и поедем.

— С тобой есть какой нибудь припас?

— Есть пистолет о двух зарядах; он, пожалуй, не понадобится, одним топором обойдёмся: в городе ведь, а не в поле придётся с ними расплачиваться, — заметил Калистратыч и прилёг на лавку отдохнуть.

Начало смеркаться. Сергеич, не беспокоя своего друга, запряг лошадь, и когда все было готово к отъезду, разбудил его; тот оделся, Сергеич взял топор, уложил в сани дубину, запер на замок избу, отворил потихоньку ворота, чтобы не слыхали соседи, уселся с Калистратычем в сани; они выехали на дорогу, лихо промчались по селению и выбрались в поле.

Глава 122.

На последнем своём переезде к Ирбиту Чуркин поднялся с логовища необыкновенно рано, разбудил каторжника, приказал ему распорядиться о самоваре и приготовляться к отъезду. Тот потянулся, протёр глаза, поднялся с лавки и проговорил:

— Раненько же ты, Василий Васильич, сегодня поднялся: кажись, ещё и не рассветало!

— Не спится что-то, — отвечал тот, причёсывая волосы.

— Что? Знать думы тебя одолели?

— Без того нельзя, подумаешь: не к тестю в гости едем,—небось, знаешь, — а к незнакомым людям, да и город-то чужой, надо поразмыслить; а там, пожалуй, Калистратыч за нами гонится.

— Ну, он и не посмеет; куда тащиться и зачем?

— Не такой он человек, в походе нас не оставит: коснись и до меня, я даром бы никому не простил того, что мы с его ребятами устроили. Ступай, да вели самовар поскорей подавать.

Осип вышел.

Разбойник принялся ходить по комнате; он то останавливался у стола, на котором горела сальная свечка, то подходил к окну и глядел сквозь стекло на улицу, покрытую ещё мраком ночи; на лице его лежала глубокая дума о предстоящем приезде на ярмарку: в мыслях своих он соображал, как быть и что делать по приезде в город и, в случае появления Калистратыча, как от него отделаться: все эти задачи для него были нелёгкие и требовали величайшей аккуратности и сметливости, которой, впрочем, он обижен не был.

Принесли самовар, явился и каторжник, доложил своему атаману, что лошади запряжены и готовы уже в дорогу.

— Спроси, сколько там с нас следует, — сказал Чуркин женщине, принёсшей самовар.

— Хорошо, я пришлю хозяина, — проговорила та и вышла из комнаты.

— Вот что, брат, парики-то мы с тобой дома забыли, а они нам понадобятся, — обратился разбойник к. Осипу.

— Как же теперь быть? ты об них мне ничего не сказал, я и не взял их.

— Придётся новые купить, ничего без них не поделаешь, — обваривая чай, протянул разбойник.

— Да на что они тебе понадобятся? Нас в Ирбите никто не знает, — закуривая свою коротенькую трубочку, сказал Осип.

— Ты думаешь, что на ярмарке никого нет из нашего брата? Найдутся и они. Не будем же мы с тобой в избе сложа руки сидеть, придётся во всех местах побывать, наткнёшься на кого-нибудь и не отвяжешься. Калистратыч приедет, прямо ему и втюримся.

— Оно так, верно говоришь, атаман, без париков плохо, — согласился Осип, потягивая с блюдечка китайский чай.

Вошёл дворник, со счетами в руках, поклонился постояльцам и молча положил их на стол.

— Ну, хозяин, клади, что за что, — обратился к нему Чуркин.

Тот начал перекладывать косточки и объявил сумму. Разбойник достал из кармана бумажник и расчитался за постоялое.

— Лишнего ты ничего не положил?

— Нет, зачем же, что следует взял.

— За овёс, кажись, дорогонько назначил?

— У нас со всех одна цена. Раненько вы поднялись, свет ещё не скоро будет.

— Так нужно, поторапливаемся засветло в город приехать. А что, разве ночью ехать у вас опасно?

— Нет, у нас шалостей не слыхать, я так говорю, днём ехать веселей.

— Ну, нам все равно, мы люди к дороге привычные. А ты вот что нам скажи, где остановиться на ярмарке?

— Где хотите, там и остановитесь, постоялых дворов там сколько угодно.

— Всё-таки, где получше и подешевле?

— Вам, небось, с комнаткой нужно?

— Вестимо, не в общей же располагаться.

— Спросите Кузьму Яковлева, у него двор хороший и мужик он добросовестный, я его знаю.

— А где его там найти?

— Любой дворник вам укажет, скажите, что от меня присланы,—Степан Назаров, мол, он меня знает.

— Спасибо, непременно у него остановимся, надевая тулуп, — сказал Чуркин и вышел из комнаты вслед за Осипом.

Дворник взял фонарь и проводил постояльцев со двора, пожелав им счастливой дороги, приглашая заехать к нему на обратном пути.

— Тёмненько-то, тёмненько, Василий Васильевич, — выбравшись за селение, сказал Осип.

— Ничего, до свету теперь недолго, подгоняй понемножку, — ответил тот.

— Дорожка незнакомая, как бы не сбиться с неё.

— Одна, небось, идёт, а ты всё-таки поглядывай.

Каторжник тряхнул вожжами, и кони понеслись во всю рысь.

— Ты потише, не разом, а то вдруг их осадишь, — заметил Чуркин.

— Не такие, атаман, лошадки, пятьдесят вёрст не кормя пробежат, — сказал Осип и крикнул: — Эх, вы, Калистратычева команда, действуй!»

— Гляди, брат, на счёт ухабов, шеи бы не сломать, — ворчал разбойник.

Каторжник не слыхал его замечания, потряхивал вожжами и, любуясь конями, посвистывал, да покрикивал на них.

Скоро они достигли леса; Осип осадил лошадок и пустил их шагом. На востоке, на безоблачном небе зарделась зорька.

— Ну, вот и рассветать начало, — сказал Чуркин.

— Да, атаман, повеселее и поедем. Так ты думаешь в Ирбите у Кузьмы Яковлева остановиться?

— Думаю, а что?

— Я бы не советовал.

— А почему?

— Потому, Калистратыч может заехать именно к тому дворнику, у которого мы останавливались и расспросить о нас.

— Пожалуй, всё может случиться. Остановимся лучше у другого.

— Оно и покойней будет, — добавил Осип и подогнал лошадок.

Вёрст десять проехали они и не заметили, что за ними мчалась чья-то тройка лошадей, нагнала их и, не желая опережать, бежала за ними шаг за шагом. В небольших саночках с задком сидели два человека, с кучером на передке.

— Уж не Калистратыч ли за нами гонится? — нагнувшись, сказал Осип своему атаману.

— Не думаю: рано ещё ему, да и успеть не мог. Ты останови лошадей, сейчас узнаем, да кистень на всякий случай приготовь, — сказал разбойник, вынимая из кармана револьвер.

— Нужно, так проезжайте вперёд! — крикнул он ехавшим позади.

— Ничего, мы за вами поедем, — был ответ.

— Вы на тройке, лучше уж мы за вами, — сказал Осип, вглядываясь, вместе с Чуркиным, в незнакомцев.

Те не отвечали.

— Ну, Василий Васильевич, как скажешь, ехать, или нет?

— Поезжай, это, кажись, не Калистратыч, — ответил тот.

Вышел пересёлок; ехавшие за разбойниками приостановились у дорожки, идущей влево; кучер слез с саней и начал отпрягать лошадей и ставить их в запряжку, чтобы ехать гуськом.

— Знать, в сторону им нужно, — проговорил Осип, оглядываясь назад.

— А что такое?

— Гуськом запрягают, напугали только нас.

Чуркин так же оглянулся и, удостоверившись, что опасности никакой нет, положил револьвер в карман.

— А ты уж и струсил! — сказал он своему кучеру.

— Чего трусить? Все равно, чему быть, того не миновать, — ответил тот и пустил коней рысью.

Снова начался лес сосен, стоявших как гиганты на корню целые столетия; до них ещё не коснулась рука истребителей богатства края; тихо, спокойно стояли они, даже ветер не тревожил их.

— Экий лес-то какой красивый! — заметил Осип, дав лошадкам передохнуть на несколько минут.

— Хорош, — ответил ему разбойник.

— Так хорош, кажись, в нём бы и остался.

— Соскучишься: голод-то не свой брат, селений близко нет, поживиться нечем.

— А за счёт проезжающих?

— Ну, это ещё как придётся, небось, знаешь пословицу то: «один в поле не воин».

— Как не знать! слыхал кое от кого.

Разговор прекратился, кони вновь понеслись.

Вечерело; лес кончился; вдали показалась соборная колокольня Ирбита; Чуркин и каторжник устремили на неё глаза.

— Ну, вот и город, — показывая вперёд рукою, сказал Осип.

— Вижу, что город, да какой-то у него норов? — шутя ответил разбойник. — Нужно нам быть во всем аккуратными, а главное, не вмешивайся ты в разговор, слушай, сиди и молчи, — прибавил он.

— Кажись, я того и держусь.

— То-то, что нет; слово, брат,—сам знаешь,—не воробей, выпустишь и не поймаешь.

— Нельзя же мне и немым быть, как бы обидевшись, — проворчал каторжник.

— Никто тебя и не заставляет, говори: «да, не знаю», вот и всё.

— Ну, хорошо, так и будет.

— Эй! держи правее, дай нам разъехаться, — кричал какой то проезжий, в овчинном тулупе, ехавший навстречу.

— Что ты с возом, что ли? можешь и сам остановиться, — отвечал ему Осип, продолжая шажком пробираться вперёд.

Чуркин молчал и ждал, что будет дальше.

Ехавший на встречу остановился; Осип прикрикнул на лошадей, они подались вперёд, сани зацепили за другие, встречные и сдвинули их в сугроб; проезжающий начал браниться, каторжник показал ему кулак, тем дело и кончилось.

Стемнело, когда разбойники достигли города и поехали по Банковской улице; в конце её Чуркин спросил у одного бородача, переходившего улицу.

— Любезный, где бы нам постоялый двор отыскать?

— К речке Нице поезжайте, там найдёте, — ответил тот и пошёл своей дорогой.

Приехали к указанному месту и, действительно, нашли там целую линию постоялых дворов, около которых, как муравьи, копошились ямщики и возчики тяжестей, разговаривая между собою; другие вели на водопой лошадей на близ протекающую речку.

— Что, или на постой вам надоть? — спросил путников привратник одного из тех домов.

— Да, брат, надо остановиться. Где здесь Кузьма Яковлев? — спросил Чуркин.

— А вон там, дворов через пять; но у нас попокойней будет, заезжайте, постой хороший, — уверял привратник.

— Комнатки отдельные есть?

— Отведём и комнатку, а для лошадей такое угодье предоставим, чисто графское. Пожалуйте!

— Ну, как скажешь, Василий Васильевич? — спросил Осип.

— Заезжай, все равно, — сказал разбойник.

Въехали на двор и нашли там страшную тесноту: воза с товарами заняли все места под навесами, где стояли также возки и разного калибра сани и саночки; около них сновали ямщики, извозчики; гул стоял от их криков и разговоров. Чуркин вылез из саней, привратник ввёл его на крылечко и сказал:

— Повремени, купец, маленько, сейчас я хозяину скажу, куда тебя поместить надо.

Разбойник повиновался. Мимо него поминутно сновали выходившие из общей избы и направлявшееся в неё со двора люди, не обращая на Чуркина никакого внимания. Через несколько минут вышел хозяин постоялого двора, пожилой человек, с добродушной физиономией, маленького роста, и спросил:

— Тебе, купец, особую комнатку требуется?

— Да, хотелось бы.

— Пойдём, уж не обессудь, у нас не гостиница. Комнатка-то и есть, но не так опрятна.

— Ничего, мы не взыскательные.

— Что делать! время ярмарочное, полы не успели вымыть, — отпирая дверь, ведущую в коридорчик, сказал дворник.

— Ух, как здесь темно! ночничок бы хоть зажгли, — сказал разбойник.

— Как же, всю ночь фонарь горит, зажечь только не успели.

Добродушный хозяин ввёл постояльца в небольшую комнатку, отделённую от соседней дощатой перегородкой, вынул из кармана спички и зажёг стоявшую на небольшом столике сальную свечку.

— Ну, вот и квартира тебе, — сказал он.

— Дорого в сутки будет стоить?

— Сколько прожить-то думаешь?

— Как придётся: недельку, может, и меньше.

— Целковый берём, а то и больше. Лошадки у тебя свои, или на ямщицких приехал?

— На своих; надо бы уступить сколько-нибудь.

— Ну, если на своих, три четверточка возьму, самовар и свечки наши будут.

— Овёс и сено почём отпускаете?

— Не дорого, лишнего не возьмём. Сами откуда вы будете?

— Вёрст за четыреста отсюда.

— Знать, в первый раз на ярмарку приехал?

— Да, впервые ещё пришлось.

— Ну, значит, остаёшься?

— Нечего делать, надо бы почище комнатку, так и быть уж, останусь.

— Есть и почище, да занята,—купцы из Большой Санды, заняли её.

— Что значит «Санда»? — полюбопытствовал разбойник.

— Ну, с завода Демидова, всё равно. Уедут, туда же тебя и переведу, сказал дворник и вышел.

«Спасибо и за обещание», — подумал разбойник и стал осматривать комнатку, в которой он остановился.

Она была в длину сажени три с половиною и такой же ширины, об одном оконце, выходящем на речку; в ней стояла кровать с матрацем, набитым сеном, на котором, кроме подушки, да притом жёсткой, ничего не было, не имелось даже одеяльца; около столика стояли три простых обыкновенного дерева стулика, в углах виднелась сырость, и она напоминала ему каземат Богородского острога. Разбойник снял с себя тулуп и присел на стул.

Вскоре вошёл Осип, сопровождаемый тем же привратником, который встретил их на улице, и тотчас же ушёл из комнатки.

— Ну, Василий Васильевич, комнатка-то, кажись, не хвали, вдвоём-то в ней и не поместишься.

— Да, брат, не разгуляешься, но всё-таки ты как-нибудь уляжешься, ночь-то переночуем, а завтра и переберёмся на другую квартиру, так оно выходит.

— Неловко с лошадьми переезжать, — проговорил каторжник, снимая с себя верхнюю одежду и поглядывая на атамана.

— Лошадок-то мы и... побоку, ну их совсем, сбудем на Конную.

— Это дело другое.

— Ты полушубок-то не снимай, куда-нибудь пройдёмся.

— Куда же, ночью, разве что в трактир, чайку попить?

— Сходим, хоть немножко город поглядим. Лошадок хорошо поставил?

— Ничего, уголок отвели, я уж и сенца им подложил, поить раненько.

Через несколько минут Осип с Чуркиным были уже на улице; она была полна снующими взад и вперёд простолюдинами; прошли по линии постоялых дворов, между которыми выделялось одноэтажное здание трактира или харчевни какой-то Гольчихи. Войдя в него, они увидали за буфетом толстую, пожилых лет, женщину; это была хозяйка харчевни. Заметив их, она командировала паренька из прислуги и велела просить гостей в другое отделение, выходившее на двор и выстроенное в два этажа, но соединяющееся с первым, в которое они вошли.

Трактир кишел простым народом; шум стоял страшный; половые не успевали исполнять требования. Паренёк ввёл вновь прибывших в чистое отделение, где за столиками располагалось среднего сорта купечество и разные немудрёные торгаши. Чуркин с Осипом уселись за свободный столик и потребовали себе чаю и водки; то и другое было подано.

— Народищу-то, кажись, и пушкой не пробьёшь, — тихо сказал каторжник.

— Ярмарка, вот и народ. Это не у нас в деревне, — ответил разбойник, оглядывая посетителей. — Ты чай-то наливай, — прибавил он.

Осип занялся чем было приказано, а Чуркин обратил внимание на двух пожилых купцов, беседовавших с женщинами.

— Ты вот что, как тебя там зовут? Пей, ежели потчуют, а не станешь пить, так уходи, — говорил один из собеседников.

— Выпью, пусть вон Алевтина начнёт, — ответила та.

— И она выпьет: по нашему, гулять, так гулять, — сказал другой, обнимая Алевтину. — Эй, милый, давай сюда ещё две бутылки горского.

— Разочтитесь за прежнее, тогда и подам, — возражал прислужник.

— Не веришь, думаешь, у нас и денег нет? вот они, гляди! — вынимая туго набитый бумажник с деньгами, сказал подгулявший купец. — Мы ещё твою хозяйку купим и продадим; говорят, подавай, значит, подавай.

Половой убежал.

Разбойник стал раздумывать о том, как бы подсоседиться ему к этим кутилам, взял налитую чашку чаю и начал, не спеша, потягивать его.

Глава 123.

Половые, увидав у кутил достаточное количество денег, засуетились около их столика; после двух бутылок «горского» подали ещё полдюжины, и пошло разливанное море: бокалы пенились, влага лилась в утробы пирующих, как вода; женщины не отставали от своих собутыльников. Зала трактира продолжала наполняться посетителями; гул стоял от разговоров и от звона посуды. И кого только здесь не было! Купцы средней руки, мелочные торгаши, коробейники, разносчики, ямщики-хозяйчики, многие привели с собою женщин. Вся эта публика была одета прилично, у многих виднелись на жилетках цепочки от часов и всё больше серебряные; один только Осип сидел в своём полушубке и исподлобья поглядывал по сторонам.

— Что это так долго Пётр Михайлыч не едет? — сказал своему собрату один из гуляк, пивших «горское»,— пошёл он за Прасковьей Максимовной, и сам провалился.

— Его хорошо за смертью посылать,—долго не придёт, — ответил другой.

— Ну, пейте же, чего там шушукаетесь! — сказала им женщина, держа в руке бокал; — Давайте, чокнемся, веселей будет, — прибавила она.

Купцы подняли бокалы, чокнулись и выпили.

В эту минуту в дверях залы показалась среднего роста, молодая, лет двадцати трёх женщина, с чёрными, как смоль, глазами, чёрные волосы спускались из-под шёлкового платочка, небрежно накинутого на голову:, белые, как мрамор щеки, пылали румянцем; зелёное шёлковое платье охватывало стройный стан красавицы, прикрытый голубой душегрейкой, отороченной собольим мехом. Она вошла в сопровождении средних лет мужчины, одетого в длиннополый сюртук, в дутых смазных сапогах. Парочка эта оглядела все столы и, заметив своих приятелей, подошла к столику, загромождённому бутылками «горского».

— Вот где вы уселись! — сказала им красавица.

— А, Прасковья Максимовна! Что так долго? Заждались мы вас, — произнёс высокий, красивый купец, приподнимаясь со стула.

— Нельзя было, а почему, Пётр Михайлыч тебе скажет, — усаживаясь на стул, промолвила она.

Вошедший с красавицей мужчина нагнулся к вопрошавшему и пошептал ему что-то на ухо.

— А! теперь понимаю, ну, садись да выпей. Эй, малец, давай сюда ещё полдюжины!

Красавица поместилась как раз напротив Чуркина, который не спускал с неё глаз; она очаровала его своей развязностью, весёлым характером и чёрными, глубокими как осенняя ночь глазами, уколовшими его прямо в сердце. Осип, заметив, куда глядит его хозяин, нагнулся к нему и шепнул.

— Василий Васильевич, вот бы её тебе в атаманши, баба подходящая.

— Да, ничего бы, — ответил тот, не спуская глаз с Прасковьи Максимовны.

— А ты, любезный, на чужой-то каравай рта не разевай, — сказал какой-то тучный мужчина в поддёвке, вставая из-за соседнего столика, поглядывая на Чуркина, и пошёл из залы.

Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

— Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, — обратился к каторжнику приказчик трактира. — Шёл бы вон в другую комнату, — прибавил он.

— Какие гости? — вопросил разбойник.

— Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

— Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, — злобно заметил разбойник приказчику.

— Мы не вам говорим, а вот ему, — показывая на Осипа, протянул тот.

— Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! — крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

— Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? — сказал каторжник.

— Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, — наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

— Вы здешние, или приезжие? — спросила у разбойника красавица.

— Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

— А откуда будете? — полюбопытствовала она.

— Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, — уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

— Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, — загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

— Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

— Можно, можно, почему не выпить! — кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

— Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

— А что? Ничего, — отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, — ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

— Ты оглянись, к кому ты склонилась?

— Все равно мне, к кому пришлось, — бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

— Эй, молодчик, сколько с