Jean Nouvel: The Allure of Modernity

Even a critic who is entirely enamoured with architecture, and the last great modern utopia that it
pursued—to truly help its intended users to live a better life—cannot pretend to ignore his
beloved’s defects. This social Sleeping Beauty has finally succumbed to the fleeting and
superficial dimension that defines all of man’s actions—psychological and concrete—beginning
with the most intimate spaces of dwelling and arriving at the unsettling scale of the city, which
simultaneously exposes individuals and their associations, positive and negative, for better or
worse. Of the many definitions of contemporary civilization, from which the city derives its
name, the most appropriate now seems to be that of the liquid modernity defined by the
sociologist Zygmunt Bauman: a modernity centred on the economy and its fluctuations, where
people and spaces are akin to islands in a river. However, these islands are necessarily mobile
and neither interpersonal relationships, forms of expression (a sublimated variation of this type
of relationship), and perhaps even structures, buildings included, are able to assume stable
configurations. In a society where loyalty, the attachment to a person, an ideology or even a
genre or “style” of architecture may be seen as dangerously negative, coherence—be it
existential, artistic or design-based—has become a serious weakness, capable of undermining the
system of power that we are constantly obliged to construct and modify to ensure our own
salvation, and perhaps that of those most dear to us. Long gone is the time when modernist
architects and designers, not the dreamers, but rather the concrete utopians, sought to configure
the space of dwelling as dynamic and mobile, undoubtedly flexible and, at the same time,
faithful to the choice of a new architecture as a lifestyle. The future is now and the utopias of the
20th century are capable, at best, of generating nostalgia as we perpetrate a system in which
merchandise continuously attempts to surpass expression. This system may have succeeded had
it not been for the existence of artists such as Jean Nouvel.

Даже критик, полностью влюбленный в архитектуру и последнюю великую современную

утопию, которую она преследовала - чтобы действительно помочь предполагаемым
пользователям жить лучше, - не может притвориться, что игнорирует недостатки своего
возлюбленного. Эта социальная Спящая красавица, наконец, уступила мимолетному и
поверхностному измерению, которое определяет все действия человека - психологические
и конкретные - начиная с самых интимных мест обитания и заканчивая тревожным
масштабом города, который одновременно обнажает людей и их ассоциации.
положительные и отрицательные, к лучшему или к худшему. Из множества определений
современной цивилизации, от которых город получил свое название, наиболее
подходящим сейчас кажется определение жидкой современности, определенной
социологом Зигмунтом Бауманом: современность, сосредоточенная на экономике и ее
колебаниях, где люди и пространство сродни островам в реке. Однако эти острова
обязательно мобильны, и ни межличностные отношения, ни формы выражения
(сублимированный вариант этого типа отношений), ни, возможно, даже конструкции,
включая здания, не могут принимать устойчивые конфигурации. В обществе, где
верность, привязанность к человеку, идеологии или даже жанру или «стилю» архитектуры
могут рассматриваться как опасно отрицательные, согласованность - будь то
экзистенциальная, художественная или основанная на дизайне - стала серьезной
слабостью, способной о подрыве системы власти, которую мы постоянно вынуждены
строить и изменять, чтобы обеспечить собственное спасение и, возможно, спасение самых
дорогих нам людей. Давно прошли те времена, когда модернистские архитекторы и
дизайнеры, а не мечтатели, а, скорее, конкретные утописты стремились сделать жилое
пространство динамичным и мобильным, несомненно гибким и в то же время верным
выбору новой архитектуры. как образ жизни. Будущее наступило сейчас, и утопии 20-го
века способны, в лучшем случае, вызывать ностальгию, поскольку мы создаем систему, в
которой товары постоянно пытаются превзойти выражение. Эта система могла бы
преуспеть, если бы не существование таких художников, как Жан Нувель.

Utopia and Destiny

Nouvel is the most important contemporary architect to have survived the period of modernism,
inhaling and becoming slightly intoxicated by the last vapours of the Modern Movement before
definitively sublimating them into a new and painful understanding of the objective limits of
reality. The latter is much faster and more imposing and pervasive than design, any form of
design. This human condition, which we can call post-modern, where real destiny prevails over
its ideal utopian counterpart, could not have hoped for a better architect as its present day
representative. In the face of the sophisticated intellectualism of many of his peers and
colleagues—who often produce bizarre buildings with an “unfinished” nature that results from
their uncertain existence as form or meaning—Nouvel appears to move with the natural elegance
of an acrobat, walking the unstable tightrope that unites the two extremes of the dilemma faced
by any contemporary architect or builder: real or virtual?

Almost obliged by the digital evolution of the tools of the trade (capable of producing images
and structures once unthinkable) to generate progressively more unusual forms, architecture is
now forced to use its image to compete against the immense universe of new media, where
thousands of other parallel worlds—from reality shows to Second Life—condition the existence,
culture and lifestyle of millions of people, in many cases, more than any work of architecture.

Утопия и судьба

Нувель - самый важный современный архитектор, переживший период модернизма,

вдыхая и слегка опьянявшись последними парами современного движения, прежде чем
окончательно сублимировать их в новое и болезненное понимание объективных границ
реальности. Последний намного быстрее, внушительнее и распространен, чем дизайн,
любая форма дизайна. Это человеческое состояние, которое мы можем назвать
постмодернистским, где реальная судьба преобладает над своим идеальным утопическим
аналогом, не могло и надеяться на лучшего архитектора в качестве его представителя
сегодняшнего дня. Перед лицом изощренного интеллектуализма многих его сверстников и
коллег - которые часто создают причудливые здания с «незавершенным» характером, что
является результатом их неопределенного существования как формы или значения, -
Нувель, кажется, движется с естественной элегантностью акробата, идя неустойчивый
канат, объединяющий две крайности дилеммы, с которой сталкивается любой
современный архитектор или строитель: реальная или виртуальная?

Почти обязанная цифровой эволюцией инструментов торговли (способных создавать

изображения и структуры, которые когда-то были немыслимы) для создания все более
необычных форм, архитектура теперь вынуждена использовать свой образ для
конкуренции с огромной вселенной новых медиа, где тысячи другие параллельные миры -
от реалити-шоу до «Второй жизни» - определяют существование, культуру и образ жизни
миллионов людей во многих случаях больше, чем любое произведение архитектуры.

Similar to a mantra to be recited during this acrobatic competition, Nouvel appears to have
captured one of John Lennon’s aphorisms: Life is what happens to you while you’re busy making
other plans. It is precisely “what happens” outside of any program or plan that Nouvel believes
to be the responsibility of architecture: When presenting the enormous complexity of the projects
that he has designed and continues to design and the necessity of dealing with the real conditions
of the city and its spaces, he does not rail against its unhappy and ungrateful inhabitants or curse
the mythological figure of the European or global City and its unavoidable reproach of the
ultimatum and opposition between center/periphery, ancient/contemporary, beautiful/ugly,
hi/low or sprawl/monument. Nouvel prefers instead to present the image of the built and the
buildable based on principles that are more ethical than aesthetical, more pedagogical than
economic, making architecture and its mutations “appear” even to those incapable of
understanding it, either because they have no need to make the effort or simply because they
inhabit it each day as an urban or rural dweller, optimist or pessimist, enthusiastic or worried,
perhaps indifferent to what, in many cases, may seem to be simple formal exercises in academic
architecture even when concealed behind the mask of contemporary language.
Undoubtedly even this attempt by Nouvel to overcome the division between the
intellectual/inventor and the profane/consumer—creating projects that also speak for the
observer and the user—is just one of the many unavoidable paradoxes of the work of any artist.
The buildings that he designs and builds are also a triumph of form, or better yet, of forms.
Nevertheless, for Nouvel this does not seem to be an end in and of itself. Even more
paradoxically, notwithstanding the infinite possibilities of materials, treatments, techniques,
maquillage and metamorphoses of construction, Nouvel chooses only those solutions that allow
him to create buildings in which reality manages to surpass itself, where the final result describes
another world that is infinite and without restrictions, obligations or confines: the world of
imagination. More than an architect, Nouvel is perhaps best defined as an experimental
philosopher of construction. He is capable of overcoming dichotomies, impossible to resolve for
a simple designer, based on the strength of a vision—a visionary approach—that results from a
“politically” oriented artistic education marked by the concrete utopian ideal of restoring the
twofold nature of architecture as both art and concrete social action.

Подобно мантре, которую произносят во время этого акробатического соревнования,

Нувель, похоже, уловил один из афоризмов Джона Леннона: жизнь - это то, что
происходит с вами, пока вы заняты составлением других планов. Именно «то, что
происходит» вне какой-либо программы или плана, Нувель считает обязанностью
архитектуры: когда он представляет огромную сложность проектов, которые он
спроектировал и продолжает разрабатывать, и необходимость иметь дело с реальными
условиями города и его пространств, он не ругает его несчастных и неблагодарных
жителей и не проклинает мифологическую фигуру европейского или глобального Города
и его неизбежный упрек в ультиматум и оппозицию между центром / периферией,
древним / современным, красивым / уродливым, привет / низкий или разрастающийся /
памятник. Вместо этого «Нувель» предпочитает представлять образ построенного и
возводимого на основе принципов, которые более этичны, чем эстетичны, более
педагогичны, чем экономические, делая архитектуру и ее изменения «кажущимися» даже
тем, кто не способен ее понять, либо потому, что они не нуждаются в ней. прилагать
усилия или просто потому, что они населяют его каждый день как городской или сельский
житель, оптимист или пессимист, полон энтузиазма или беспокойства, возможно,
безразличный к тому, что во многих случаях может показаться простыми формальными
упражнениями в академической архитектуре, даже когда они скрыты за маска
современного языка.
Несомненно, даже эта попытка Нувеля преодолеть разделение между интеллектуалом /
изобретателем и профаном / потребителем - создание проектов, которые также говорят от
лица наблюдателя и пользователя, - это лишь один из многих неизбежных парадоксов
работы любого художника. Здания, которые он проектирует и строит, также являются
триумфом формы, а еще лучше - форм. Тем не менее, для «Нувеля» это не кажется
самоцелью. Еще более парадоксально, несмотря на бесконечные возможности материалов,
обработок, техник, макилляжа и метаморфоз конструкции, Нувель выбирает только те
решения, которые позволяют ему создавать здания, в которых реальность превосходит
себя, где конечный результат описывает другой мир, который бесконечен. и без
ограничений, обязательств или ограничений: мир воображения. Нувель больше, чем
архитектор, его, пожалуй, лучше всего определить как экспериментального философа
строительства. Он способен преодолевать дихотомии, которые невозможно разрешить для
простого дизайнера, основанные на силе видения - визионерского подхода, - которое
является результатом «политически» ориентированного художественного образования,
отмеченного конкретным утопическим идеалом восстановления двоякой природы
архитектуры. как искусство и как конкретное социальное действие.

It is no accident that his early projects were collective actions. In Paris, together with other
French architects, shortly after turning 30, he founded the Mars ‘76 movement, promoted a
counter competition to avoid the destruction of the historic Les Halles and curated the first
International Architecture Biennale at La Grande Halle de La Villette. He also entered into an
ongoing dialogue, direct and intellectual, with the new branch of French philosophy, from Gilles
Deleuze to Felix Guattari, from Jean Baudrillard to Paul Virilio (the philosopher/architect with
whom he collaborated for a few years as a young professional), a variety of authors and
intellectuals served to heighten and support his attempt—Marxian more than Marxist—to reunite
architectural theory and practice. It is also no coincidence that his truly important revelation as a
totally innovative designer, with respect to the French modernist tradition, took place during the
so-called Mitterrand Era: A lengthy period that lasted from May 1981 to May 1995 during which
architecture, under the socialist President of the Republic Franзois Mitterrand, was witness to a
fortunate, and most likely unrepeatable, period in history. Architecture re-acquired a central role
as part of the Government’s illuminated political culture and new talents, many young like
Nouvel, were offered the possibility to earn recognition through the promise of built work.

Не случайно его ранние проекты были коллективными. В Париже вместе с другими

французскими архитекторами вскоре после того, как ему исполнилось 30, он основал
движение «Марс 76», организовал встречный конкурс, чтобы избежать разрушения
исторического Les Halles, и курировал первую Международную архитектурную биеннале
в La Grande Halle de La Villette. Он также вступил в постоянный диалог, прямой и
интеллектуальный, с новой ветвью французской философии, от Жиля Делёза до Феликса
Гваттари, от Жана Бодрийяра до Поля Вирилио (философа / архитектора, с которым он
сотрудничал в течение нескольких лет как молодой профессионал). ), различные авторы и
интеллектуалы способствовали усилению и поддержке его попытки - больше
марксистской, чем марксистской - воссоединить архитектурную теорию и практику.
Также не случайно, что его поистине важное открытие как абсолютно новаторского
дизайнера в отношении французских модернистских традиций произошло в так
называемую эпоху Миттерана: длительный период, который длился с мая 1981 по май
1995 года, в течение которого архитектура, находившаяся под Социалистический
президент республики Франсуа Миттеран был свидетелем удачного и, скорее всего,
неповторимого периода в истории. Архитектура вновь приобрела центральную роль как
часть просвещенной политической культуры правительства, и новым талантам, многим
молодым, таким как Нувель, была предложена возможность заслужить признание
благодаря обещаниям построить работы.
Immaterial Concreteness

Even the Immaterial Concreteness

Even the project that is unanimously considered to be his opera prima, the Institut du Monde
Arabe (Arab World Institute, Paris, 1987), belongs to a particularly French political climate.
More evident in the 1980s, though fundamentally rooted in national culture, it corresponds with
an exceptional openness towards the multiethnic voices of non-European countries: Asia and
Africa in particular —attributable in part to its colonial past—without disdaining the mix of
cultures represented by America (in part also a former French colony), a country with which
France has a love-hate relationship of admiration and conflict, at least with regards to its
exceptional technological progress and, more in general, a certain pragmatism that is not without
visionary elements. In similar terms, the work of Nouvel also breathes in a cultural atmosphere
that is a mixture—like the air itself, or the American melting pot—of different elements. From
Mediterranean cultures he seems to gather, above all, the importance of more immaterial
elements, first and foremost, light and its natural opposite, shadow. We could say that the Institut
du Monde Arabe is a large metaphor of the peaceful and comfortable coexistence of these two
opposing elements that, together, produce an equilibrium that is both visual and climatic,
unpredictable and fortunate. Mediating between the two is technology that, in the design of the
Institut du Monde Arabe, remains at the level of craft and mechanics, regulating light using
devices that are similar to the shutters of a photo camera and inspired by the rowasheen, the
traditional Islamic window. However, in Nouvel’s later work, even technology grows more
sophisticated, moving progressively closer to the possibilities offered by the digital and the
virtual.
For Nouvel the temptation to create inhabitable structures and spaces through the immaterial is
evidently as immediate as it is irresistible—a mysterious entity, apparently elusive, though in
reality so present in our everyday existence (light, darkness, sound and silence) and human
psychology (affections and passions, illusions and delusions, fears and hopes). Throughout his
entire and by now lengthy career, Nouvel returns again and again to this particular and highly
sensible building material: the immaterial. In some cases, it is with almost a hint of
dissatisfaction, as if he doubts the success of his approach to the dematerialisation of
architecture, pursued with miraculously lightweight structures, gigantic reflective surfaces
animated by digital images, transparent surfaces of fabric and mesh, large voids and enormous
and massive solids. His is a precise search for the most intimate essence, more real than the
construction of inhabited space.

Даже нематериальная конкретность

Даже проект, который единодушно считается его оперной примой, Institut du Monde Arabe
(Институт арабского мира, Париж, 1987), принадлежит сугубо французскому
политическому климату. Более очевидный в 1980-х годах, хотя фундаментально
укорененный в национальной культуре, он соответствует исключительной открытости
многонациональным голосам неевропейских стран: Азии и Африки в частности - отчасти
объясняемых ее колониальным прошлым - без презрения к смеси представленных
культур. Америкой (частично также бывшей французской колонией), страной, с которой
Франция поддерживает отношения любви-ненависти, восхищения и конфликтов, по
крайней мере, в отношении ее исключительного технического прогресса и, в более общем
плане, определенного прагматизма, который не лишен призрачные элементы. Точно так
же работа Нувеля также дышит культурной атмосферой, которая представляет собой
смесь - как сам воздух или американский плавильный котел - различных элементов. Из
средиземноморских культур он, кажется, извлекает, прежде всего, важность более
нематериальных элементов, в первую очередь света и его естественной
противоположности, тени. Можно сказать, что Institut du Monde Arabe - это большая
метафора мирного и комфортного сосуществования этих двух противоположных
элементов, которые вместе создают равновесие, которое является как визуальным, так и
климатическим, непредсказуемым и удачным. Посредником между ними является
технология, которая в дизайне Institut du Monde Arabe остается на уровне ремесла и
механики, регулируя свет с помощью устройств, похожих на жалюзи фотоаппаратов и
вдохновленных rowasheen, традиционным исламским окно. Однако в более поздних
работах Нувеля даже технологии становятся все более сложными, постепенно
приближаясь к возможностям, предлагаемым цифровым и виртуальным.
Для Нувеля искушение создать пригодные для жизни структуры и пространства через
нематериальное, очевидно, столь же непосредственное, сколь и непреодолимое -
таинственная сущность, очевидно неуловимая, хотя на самом деле так присутствует в
нашем повседневном существовании (свет, тьма, звук и тишина) и человеческой
психологии. (привязанности и страсти, иллюзии и заблуждения, страхи и надежды). На
протяжении всей своей долгой карьеры Нувель снова и снова возвращается к этому
особому и очень разумному строительному материалу: нематериальному. В некоторых
случаях это почти намек на неудовлетворенность, как будто он сомневается в успехе
своего подхода к дематериализации архитектуры, основанного на чудесно легких
структурах, гигантских отражающих поверхностях, оживленных цифровыми
изображениями, прозрачных поверхностях ткани и сетки, больших размерах. пустоты и
огромные и массивные твердые тела. Это точный поиск самого сокровенного, более
реального, чем строительство жилого пространства.

In the end Nouvel seems to have found the answer to the eternal question that any architect asks
himself when at work: What is architecture? As revealed in this aphorism: C’est l’essence mкme
de l’architecture de sortir de ses limites, the very essence of architecture is that of exceeding its
own limits.

В конце концов, кажется, Нувель нашел ответ на извечный вопрос, который задает себе
любой архитектор на работе: что такое архитектура? Как показано в этом афоризме: C’est
l’essence mкme de l’architecture de sortir de ses limites, сама суть архитектуры состоит в том,
чтобы выходить за пределы собственных границ.

Architecture Equals Cinema

To assist architecture in exceeding its own limits, Nouvel focuses on dematerialising not only its
construction but also the traditional tool used to imagine a built work before it is completed: the
drawing, so fetishistically venerated during the century of academics. Like any respected
philosopher, legend has it that Nouvel does not draw (a legend fed by Nouvel himself)—though I
have seen him with my own eyes trace a few lines on a piece of paper to explain a design
concept while visiting Frank Gehry’s Los Angeles office. What is evident, however, is that he
continuously reconsiders, conceives and “acts out” the social role of the architect. Listening to
him speak, on the various occasions when we have met, of things such as nature, materials or the
virtual world, is similar to listening to a theatrical monologue or a recital by an existentialist
poet. Only the words vary, and they are much simpler than any sophisticated theoretical or
dramatic elaboration. I know of very few others who are able to so effectively describe the
reasons and contradictions of a project through the movement of their facial muscles and hands,
following a coherent and continuous line of reasoning, without excesses, and with only the most
essential intonations, suitable for convincing the listener, the visitor, the spectator or the client.
To better understand Nouvel and his thinking, it is necessary, at least once, to listen to his
reasoning, in real life or on video: two equivalent conditions for Nouvel. Less for his (admirable)
skill in “acting out” his favourite speeches in front of a video camera than due to the fact that the
interview is perhaps the means of expression that comes closest to his critical attitude towards
the architect’s trade. Nouvel does not attack the world or the interlocutor, nor does he propose
unrealistic ideas. He reacts, in any and all cases, to the provocations of reality. He responds to its
questions as if they were asked by an interviewer.

Архитектура равно кино

Чтобы помочь архитектуре выйти за ее собственные пределы, Нувель фокусируется на

дематериализации не только своей конструкции, но и традиционного инструмента,
используемого для представления построенного произведения до его завершения:
рисунка, столь фетишистски почитаемого в течение столетия академиков. Как и любой
уважаемый философ, легенда гласит, что Нувель не рисует (легенда, созданная самим
Нувелем), хотя я видел, как он собственными глазами нарисовал несколько линий на
листе бумаги, чтобы объяснить концепцию дизайна во время посещения ресторана
Фрэнка Гери Лос Офис в Анхелесе. Однако очевидно, что он постоянно пересматривает,
осмысливает и «разыгрывает» социальную роль архитектора. Слушать, как он говорит в
различных случаях, когда мы встречаемся, о таких вещах, как природа, материалы или
виртуальный мир, подобно прослушиванию театрального монолога или выступления
поэта-экзистенциалиста. Различаются только слова, и они намного проще, чем любые
изощренные теоретические или драматические разработки. Я знаю очень немногих
других, кто способен так эффективно описывать причины и противоречия проекта с
помощью движений своих лицевых мышц и рук, следуя последовательной и непрерывной
цепочке рассуждений, без излишеств и только с наиболее существенными интонациями.
подходит для убеждения слушателя, посетителя, зрителя или клиента. Чтобы лучше
понять Нувеля и его мышление, необходимо хотя бы раз послушать его рассуждения, в
реальной жизни или на видео: два эквивалентных условия для Нувеля. Не столько из-за
его (достойного восхищения) умения «разыгрывать» свои любимые речи перед
видеокамерой, чем из-за того, что интервью, возможно, является средством выражения,
которое ближе всего к его критическому отношению к профессии архитектора. Нувель не
атакует мир или собеседника и не предлагает нереалистичных идей. Он во всех случаях
реагирует на провокации реальности. Он отвечает на его вопросы, как будто их задает
интервьюер.

The vast majority of the commissions he receives, and thus the buildings that he builds, are the
result of competitions—of growing importance over the years—won with projects that are highly
representative of the countries, cultures and societies in which they are located. A recurring
typology in his work is that of the theatre, from the early renovation in 1984 of a small hall in
Belfort to the Opera House in Lyon, from the Cultural Center in Lucerne to the grandiose new
Philharmonie de Paris. The space and construction of the theatre appear to be the perfect
metaphor for his idea of architecture as a mise en scиne, the work of the architect as something
more similar to that of a film or theatre director than that of a builder. It is no accident that the
film director Wim Wenders is one of Nouvel’s greatest friends or that a small and extremely
delicate work in Lucerne—The Hotel—renders homage to the world of cinema: a different
image selected from amongst the most beautiful scenes from recent films is projected onto the
ceiling of the hotel’s rooms. The metaphor of architecture as representation is so perfect and so
simple that it can be immediately understood. The Italian term rappresentazione also refers to a
theatrical performance, and thus the theater and the cinema (a movie theater) speak the language
of entertainment or meditation, focusing on reality or its perception, overturned or deformed
through the eyes of the protagonists and, even before, through those of the author, often the
director himself. It is common in European cinema to distinguish films with an authentic artistic
quality from the purely commercial by using the Italian term cinema d’autore (art house
cinema). In these cases, the designer manages to filter the technical and functional problems of
construction through a vision that is open to other worlds, not necessarily so clearly and
immediately comprehensible. In the same manner that cinema has accustomed us for many years
to watching its protagonists live out their hallucinations through flashbacks, repetitions or actions
that no longer take place in linear temporal sequences but are modified at whim (by the author or
the director). Nouvel’s architecture is made of overlaps, repetitions, reflections and references
that make it appear different according to the different points of view adopted in space and over
time. Like spectators in a cinema, those who find themselves inside, or simply observing one of
Nouvel’s works (and not only his theatres) are constantly able to discover new visions, meanings
and ways to use them.
Подавляющее большинство заказов, которые он получает, и, следовательно, здания,
которые он строит, являются результатом конкурсов, важность которых растет с годами,
выигранных с проектами, которые хорошо представляют страны, культуры и общества, в
которых они расположены. В его творчестве часто встречается типология театра: от
ранней реконструкции в 1984 году небольшого зала в Белфорте до Оперного театра в
Лионе, от Культурного центра в Люцерне до грандиозной новой парижской филармонии.
Пространство и конструкция театра кажутся идеальной метафорой для его идеи
архитектуры как мизансцены, работы архитектора как чего-то более похожего на работу
кино- или театрального режиссера, чем на работу строителя. Не случайно кинорежиссер
Вим Вендерс - один из самых близких друзей Нувеля или что небольшая и очень
деликатная работа в Люцерне - «Отель» - дань уважения миру кино: другой образ,
выбранный из самых красивых сцен недавнего прошлого фильмы проецируются на
потолок номеров отеля. Метафора архитектуры как представления настолько совершенна
и настолько проста, что ее можно сразу понять. Итальянский термин rappresentazione
также относится к театральному представлению, и, таким образом, театр и кино
(кинотеатр) говорят на языке развлечения или медитации, сосредотачиваясь на реальности
или ее восприятии, перевернутом или деформированном глазами главных героев и даже
раньше - через автора, часто через самого директора. В европейском кино принято
отличать фильмы с подлинным художественным качеством от чисто коммерческих,
используя итальянский термин cinema d’autore (арт-хаус кино). В этих случаях
проектировщику удается отфильтровать технические и функциональные проблемы
строительства через видение, открытое для других миров, не обязательно столь ясно и
сразу понятное. Точно так же, как в кино многие годы приучали нас наблюдать, как его
главные герои воплощают свои галлюцинации в воспоминаниях, повторениях или
действиях, которые больше не происходят в линейных временных последовательностях, а
изменяются по прихоти (автором или режиссером). Архитектура «Нувеля» состоит из
наложений, повторов, отражений и референций, которые заставляют ее выглядеть по-
разному в зависимости от разных точек зрения, принятых в пространстве и во времени.
Подобно зрителям в кинотеатре, те, кто попадает внутрь или просто наблюдает за одной
из работ Нувеля (и не только за его театрами), постоянно могут открывать для себя новые
видения, смыслы и способы их использования.

The Torre Agbar (Agbar Tower) in Barcelona is both an urban landmark, visible from miles
away, and an enormous shifting polychrome sculpture that symbolises water and its constant
flowing over time. At the same time, it is also an office building where interior spaces are an
extraordinary combination of furnishings and architecture that creates a more intense relationship
between those working inside it and the company represented by the building itself. The
Kilometro Rosso (Red Kilometer) in Bergamo, designed for Brembo—a mega structure that
contains offices and a research center—is destined to become an enormous landmark alongside
the highway and the symbol of an industrial culture that, instead of disappearing, continues to
stubbornly transform itself into something else so that in can continue to support and serve our
social existence. The Culture and Congress Center in Lucerne, with its roof like a giant arrow
pointing towards the landscape of the lake and the city (both structures can be admired from the
terrace located beneath the roof itself), becomes a surprising sequence of spaces inside of which
one can listen to and “look at” music, visit exhibitions and understand the role of art.

The Cartier Foundation in Paris, with its double skin in steel and glass—more than most other
works by Nouvel—recalls the idea of an immense screen that simultaneously conceals and
reflects the image of reality, while its interior is transformed into a workshop for the artists
invited to present their work in its vast expansive spaces, obliged to deal with this immense glass
wall as if forced to face up to the reality that surrounds them.
Торре Агбар (Башня Агбар) в Барселоне является одновременно городской
достопримечательностью, видимой за много миль, и огромной подвижной полихромной
скульптурой, которая символизирует воду и ее постоянное течение во времени. В то же
время это также офисное здание, в котором внутренние пространства представляют
собой необычайное сочетание мебели и архитектуры, что создает более тесные
отношения между теми, кто работает внутри, и компанией, представленной самим
зданием. Kilometro Rosso (Красный километр) в Бергамо, спроектированный для Brembo -
мега-структура, в которой есть офисы и исследовательский центр - суждено стать
огромной достопримечательностью рядом с шоссе и символом промышленной культуры,
которая вместо того, чтобы исчезнуть, продолжает исчезать. упорно
трансформироваться во что-то другое, так что в может продолжать поддерживать и
обслуживать наше социальное существование. Центр культуры и конгрессов в Люцерне,
с его крышей, похожей на гигантскую стрелу, указывающую на пейзаж озера и города
(обоими сооружениями можно любоваться с террасы, расположенной под самой
крышей), становится удивительной чередой пространств, внутри которых можно
послушать и «посмотреть» музыку, посетить выставки и понять роль искусства.

Фонд Картье в Париже с его двойной оболочкой из стали и стекла - больше, чем
большинство других работ Нувеля - напоминает об идее огромного экрана, который
одновременно скрывает и отражает образ реальности, а его интерьер превращается в
мастерскую для художников, приглашенных для представления своих работ в его
огромных обширных пространствах, вынужденных обращаться с этой огромной
стеклянной стеной, как если бы они были вынуждены столкнуться лицом к лицу с
окружающей их реальностью.

La Ville Gazeuse
Paris—the city, or better yet, the metropolitan region in which Jean Nouvel affirmed himself
with some of his most important buildings—came close, for a short period of time, to resembling
the Ville Radieuse imagined almost a century ago by Le Corbusier. This is not because it tends to
re-construct itself as a rational conurbation, or because its principles of development are truly
inspired by the ideas of the Master, but because its urban image was, at least at the end of the
20th century, more promising and richer with architectural promise than other world “capitals”
(Rome, London or New York, for example), which never benefited from a Le Corbusier capable
of imagining the necessary conditions to create an entirely solid utopia of the Modern
Movement.

In Paris, in France, in Europe in general, the solid utopia of the modernists has been transformed
into a liquid modernity in which all human behaviour—including the design of the environment,
architecture and its possible meanings—is subordinated to speed, to mutation, to the ability to
transform and adapt instantaneously to momentary conditions, with the sole objective of
surviving, at any cost and under almost any condition. The liquid is thus a metaphor for the new
way of conceiving the world and human interaction with it. Yet, as demonstrated by elementary
physics, there is another, more instable state of matter, which now appears more similar to a
range of ideas: the gaseous state defined by the aforementioned sociologist Bauman and his
prediction that desire will be overcome by impulse, as part of a progressively more unmotivated
mechanism of consumerism that gives form to the vast majority of the developed capitalist
world, its cities and its architecture. Thus if we were expecting the Ville Radieuse, if architects
for some time believed in its radiant utopia, we must now face up to the Ville Gazeuse, the
Gaseous City, an entity that is neither solid nor liquid but impalpable, composed of atmospheres,
colours, virtual images and sensations and devoid of any precise geographic location, such that it
can be found in equal or similar measure in almost any region of the world, independent of its
culture, economy or society. It is precisely against this indeterminate state that Jean Nouvel
continues to fight, against the planned, voluntary and almost criminal diffusion of a single model
of architecture, lacking any reference to the site in which it is located or where it is to be built, to
the meaning of any lifestyle, national custom, climate or spirituality.
La Ville Gazeuse
Париж - город или, еще лучше, столичный регион, в котором Жан Нувель утверждал себя
с некоторыми из своих самых важных зданий - на короткое время был близок к тому,
чтобы напоминать Ville Radieuse, созданный почти столетие назад Ле Корбюзье. Это не
потому, что он имеет тенденцию реконструировать себя как рациональный мегаполис, или
потому, что его принципы развития действительно вдохновлены идеями Мастера, а
потому, что его городской образ был, по крайней мере, в конце 20-го века, более
многообещающие и более богатые архитектурными перспективами, чем другие мировые
«столицы» (например, Рим, Лондон или Нью-Йорк), которые никогда не получали выгоды
от Ле Корбюзье, способного вообразить необходимые условия для создания совершенно
прочной утопии современного движения.

В Париже, во Франции, в Европе в целом прочная утопия модернистов превратилась в

жидкую современность, в которой все человеческое поведение - включая дизайн
окружающей среды, архитектуру и ее возможные значения - подчинено скорости,
мутациям. , к способности мгновенно трансформироваться и адаптироваться к текущим
условиям с единственной целью выжить любой ценой и практически при любых
условиях. Таким образом, жидкость является метафорой нового способа восприятия мира
и человеческого взаимодействия с ним. Тем не менее, как продемонстрировала
элементарная физика, существует другое, более нестабильное состояние материи, которое
теперь кажется более похожим на ряд идей: газовое состояние, определенное
вышеупомянутым социологом Бауманом, и его предсказание, что желание будет
побеждено импульсами, как часть все более немотивированного механизма потребления,
который дает форму подавляющему большинству развитого капиталистического мира, его
городам и его архитектуре. Таким образом, если мы ожидали Ville Radieuse, если
архитекторы какое-то время верили в его сияющую утопию, мы должны теперь
столкнуться с Ville Gazeuse, газовым городом, сущностью, которая не является ни
твердой, ни жидкой, но неосязаемой, состоящей из атмосфер, цветов. , виртуальные
образы и ощущения и лишены какого-либо точного географического местоположения, так
что его можно найти в равной или аналогичной степени практически в любом регионе
мира, независимо от его культуры, экономики или общества. Именно против этого
неопределенного состояния Жан Нувель продолжает бороться, против запланированного,
добровольного и почти криминального распространения единой модели архитектуры, без
какой-либо ссылки на место, на котором она расположена или где она должна быть
построена. смысл любого образа жизни, национальных обычаев, климата или духовности.

In his most recent text, Manifeste de Louisiana (The Louisiana Manifest), perhaps his richest in
terms of programmatic declarations—inspired and written for a personal exhibition held in 2005
at the homonymous Museum of Modern Art in Denmark—Nouvel presents his ideas in a number
of decisive affirmations.
At a time when we rush across the world faster and faster, when we listen to and watch the same
global networks, share feelings about the same disasters, when we dance to the same hits (…) In
the name of the pleasure of living on this Earth, we must resist (…) the automatic rot that is
obliterating the cities of all continents, in all climates, feeding on cloned offices, cloned
dwellings, cloned shops, thirsting for the already thought, the already seen in order to avoid
thinking and seeing.
This is an explicit incitement to rebel against the conventions that also affect architects, against
the idea of the possible existence of a personal style that is always the same, and thus against a
model of architecture that can be “exported” everywhere and for everyone, like Coca Cola, the
iPod or Facebook. The vast number of products and more or less stable trends now render equal,
or at least similar, to the behaviour of people, from the most superficial to the more reflective.
This condition risks transforming mankind into a single being that continually repeats the same
actions, the same rhythms and the same passes, out of control and no longer subject to individual
opinions. Nouvel instead reclaims the taste for individualism expressed by the
architect/author/director of a building, and in the end, offering the world an international debate
—not only amongst architects—his own highly personal solutions to the problem of modifying
and inhabiting the man-made environment, based on respect for the natural and the pre-existing:

В своем последнем тексте Manifeste de Louisiana (Луизианский манифест), возможно,

самом богатом с точки зрения программных заявлений, написанном для персональной
выставки, состоявшейся в 2005 году в одноименном Музее современного искусства в
Дании, Нувель представляет свои идеи в количество решительных утверждений.
В то время, когда мы мчимся по миру все быстрее и быстрее, когда мы слушаем и
смотрим одни и те же глобальные сети, разделяем чувства по поводу одних и тех же
бедствий, когда мы танцуем под одни и те же хиты (…) Во имя удовольствия жить на этой
Земле, мы должны противостоять (...) автоматической гнили, которая уничтожает города
на всех континентах, во всех климатических условиях, питаясь клонированными офисами,
клонированными жилищами, клонированными магазинами, жаждой уже мысли, уже
увиденного, чтобы не думать и увидев.
Это явный призыв к восстанию против условностей, которые также влияют на
архитекторов, против идеи возможного существования личного стиля, который всегда
один и тот же, и, следовательно, против модели архитектуры, которую можно
«экспортировать» везде и для всех. например, Coca Cola, iPod или Facebook. Огромное
количество продуктов и более или менее устойчивые тенденции теперь становятся
равными или, по крайней мере, похожими на поведение людей, от самых поверхностных
до более рефлексивных. Это состояние рискует превратить человечество в единое
существо, которое постоянно повторяет одни и те же действия, одни и те же ритмы и одни
и те же пассы, выходя из-под контроля и больше не подчиняющееся индивидуальным
мнениям. Вместо этого Нувель восстанавливает вкус к индивидуализму, выраженный
архитектором / автором / директором здания, и, в конце концов, предлагает миру
международную дискуссию - не только среди архитекторов - свои собственные сугубо
личные решения проблемы изменения и обитания человека. -созданная среда, основанная
на уважении к естественному и уже существующему:

Architectural design at the large scale does not mean inventing ex nihilo.
Architecture means transformation, organizing the mutations of what is already there.
Architecture means encouraging the embedding in the landscape of places that, in any case,
have a tendency to invent themselves.
(…)
It means prolonging lived history and its traces of past lives.
It means listening to the breathing of a living place, to its pulsations.
It means interpreting its rhythms in order to create.
Let us love architecture that knows how to focus,
that can let us read, feel the light for sure, but also read the topography, the lie of the land, feel
the wind, the skies, the soils, the waters, the fires, the smells, the trees, the grass, the flowers, the
mosses…
that remembers the usages and customs of a place and, at the same time, interfaces with the
information terminals of our world, that show us the ages and those who have journeyed through
them.
It is the poetic search for new rules, part of the battle declared against the contamination of the
generic city that has tainted other architects, even the most intelligent, who accept and do not
rebel against the rules of real estate speculation and profit over all else. Nouvel, on the other
hand, does not demonstrate any trust in the “self-regulation” of the market (real estate included),
in the dream of capital that is transformed into a triumph for the good of all mankind, or the
illusions of only one possible, singular and interchangeable world created by globalisation.
Instead he believes in diversity, or better yet in unity through diversity. This is clearly
demonstrated in his projects, each different from the next, always unpredictable, yet recognisable
as his work, not as a result of a style, materials or forms—which may be tectonic or curvilinear,
heavy or light, aerial or underground, Mediterranean or foreign, lush or arid depending upon
their context—but for the intellectual and critical discourse that they imply.

Архитектурный дизайн в больших масштабах не означает изобретать ex nihilo.

Архитектура означает преобразование, организацию мутаций того, что уже существует.
Архитектура означает поощрение встраивания в ландшафт мест, которые в любом случае
имеют тенденцию изобретать себя.
(…)
Это означает продление прожитой истории и ее следов прошлых жизней.
Это значит прислушиваться к дыханию живого места, к его пульсации.
Это значит интерпретировать его ритмы, чтобы творить.
Будем любить архитектуру, умеющую сосредоточиться,
это может позволить нам читать, чувствовать свет наверняка, но также читать
топографию, расположение земли, чувствовать ветер, небо, почву, воду, огонь, запахи,
деревья, траву, цветы, мох ...
который запоминает обычаи и обычаи места и, в то же время, взаимодействует с
информационными терминалами нашего мира, которые показывают нам века и тех, кто
путешествовал через них.
Это поэтический поиск новых правил, часть борьбы, объявленной против заражения
типичного города, запятнавшего других архитекторов, даже самых умных, которые
принимают и не восстают против правил спекуляции недвижимостью и получения
прибыли превыше всего. . «Нувель», с другой стороны, не демонстрирует никакого
доверия к «саморегулированию» рынка (включая недвижимость), к мечте о капитале,
которая превращается в триумф на благо всего человечества, или иллюзиям только один
возможный, особенный и взаимозаменяемый мир, созданный глобализацией. Вместо
этого он верит в разнообразие, а еще лучше - в единство через разнообразие. Это ясно
демонстрируется в его проектах, каждый из которых отличается от другого, всегда
непредсказуем, но все же узнаваем как его работа, а не в результате стиля, материалов или
форм, которые могут быть тектоническими или криволинейными, тяжелыми или легкими,
воздушными или подземными, Средиземноморский или иностранный, пышный или
засушливый в зависимости от их контекста - но для интеллектуального и критического
дискурса, который они подразумевают.

Fragments of a Speech in Love

In conclusion, it is worth repeating that the work of Jean Nouvel is above all a discourse, a flow
of ideas and reflections that, at some point along their trajectory, are transformed, solely for
economic reasons, into the design of objects at a wide range of scales. It may be a chair or a
skyscraper (Nouvel also has a way with industrial products, invented literally from nothing,
similar to the architecture that he furnishes with them), yet there remains a trace of uncertainty
and ambiguity, the unstable dimension of thought as the story being told by the author stops for a
moment, an interruption that obliges concentration and synthesis for the benefit of its
interlocutors. Whether we are speaking of clients/investors, the future inhabitants of a building or
the builders of a project, they all appear to be united by a strong faith in the quality of the final
result that Nouvel is capable of guaranteeing, no matter how indeterminate the project, or
perhaps precisely for this reason. Behind what may appear as the difficult process of managing a
project, Nouvel conceals above all a labour of love— impossible to ignore in a passionate
observance of his oeuvre—a love for the world and its inhabitants, worthy of a better future than
the simple mirage of riches promised by Satan to those who agree to throw themselves from the
heights of standardisation into the lost paradise of social indifference. On the other hand, we can
observe the strength and positive rage of the moral and categorical imperative used in the
Louisiana Manifesto to describe, with synthetic precision, the ultimate meaning of being and
remaining an architect, even with a full understanding of the current global crisis:
The age needs architects who doubt, who seek without thinking they have found, who put
themselves at risk, who rediscover the values of empiricism, who surprise themselves, who notice
the mildew on their windows and know how to interpret it.

Фрагменты любовной речи

В заключение стоит повторить, что работы Жана Нувеля - это прежде всего дискурс,
поток идей и размышлений, которые в какой-то момент своей траектории
трансформируются исключительно по экономическим причинам в дизайн объектов в
широком смысле. диапазон весов. Это может быть стул или небоскреб (Нувель также
умеет обращаться с промышленными изделиями, изобретенными буквально из ничего,
подобно архитектуре, которую он ими обставляет), но все же остается след
неуверенности и двусмысленности, нестабильность мышления история, рассказываемая
автором, останавливается на мгновение, прерывание, которое требует сосредоточения
и синтеза на благо собеседников. Говорим ли мы о клиентах / инвесторах, будущих
жителях здания или строителях проекта, их всех, похоже, объединяет твердая вера в
качество конечного результата, который Nouvel может гарантировать, каким бы
неопределенным он ни был. проект, а может быть, именно по этой причине. За тем, что
может показаться сложным процессом управления проектом, Нувель прежде всего
скрывает труд любви, который невозможно игнорировать при страстном соблюдении
своего творчества, любовь к миру и его обитателям, достойную лучшего будущего, чем
простое мираж богатства, обещанный сатаной тем, кто соглашается броситься с
высот стандартизации в потерянный рай социального безразличия. С другой стороны,
мы можем наблюдать силу и позитивную ярость морального и категорического
императива, используемого в Манифесте Луизианы для описания с синтетической
точностью окончательного смысла быть и оставаться архитектором, даже при
полном понимании текущего глобального положения. кризис:
Век нуждается в архитекторах, которые сомневаются, которые ищут, не думая, что
они нашли, которые подвергают себя риску, которые заново открывают для себя
ценности эмпиризма, которые удивляют себя, которые замечают плесень на своих окнах
и знают, как ее интерпретировать.