Left by her husband and penniless [ˈpenɪlɪs], Tess

wanders(вандерс) from farm to farm in search of work.]

''Under foot the leaves were dry, and the foliage [ˈfəʊlɪɪʤ] of some
holly bushes which grew among the deciduous [dɪˈsɪdjʊəs] trees was
dense [dens] enough to keep off draughts. [drɑːfts] She scraped [skreɪpt]
together the dead leaves till she had formed them into a large heap [hiːp],
making a sort of nest in the middle. Into this Tess crept. [krept]
Such sleep as she got was naturally fitful; [ˈfɪtf(ə)l] she fancied
[ˈfænsɪd] she heard strange noises, but persuaded herself that they were
caused by the breeze. She thought of her husband in some vague [veɪg]
warm clime [klaɪm] on the other side of the globe, while she was here in
the cold. Was there another such a wretched [ˈreʧɪd] being as she in the
world? Tess asked herself; and, thinking of her wasted life, said, "All is
vanity [ˈvænɪtɪ]." She repeated the words mechanically, till she reflected
that this was a most inadequate [ɪnˈædɪkwɪt] thought for modern days.
Solomon had thought as far as that more than two thousand years ago;
she herself, though not in the van [væn] of thinkers, had got much
further. If all were only vanity[ˈvænɪtɪ], who would mind it? All was,
alas əˈlæs], worse than vanity[ˈvænɪtɪ] – injustice [ɪnˈʤʌstɪs],
punishment, exaction[ɪgˈzækʃn], death. The wife of Angel Clare put her
hand to her brow, and felt its curve [kɜːv], and the edges [ˈeʤɪz] of her
eye-sockets [aɪ ˈsɒkɪts] perceptible [pəˈseptəbl] under the soft skin, and
thought as she did so that a time would come when that bone would he
bare. "I wish it were now", she said.
In the midst [mɪdst] of these whimsical [ˈwɪmzɪkəl] fancies [ˈfænsɪz]
she heard a new strange sound among the leaves. It might be the wind;
yet there was scarcely [ˈskeəslɪ] any wind. Sometimes it was a
palpitation [pælpɪˈteɪʃn], sometimes a flutter [ˈflʌtə]; sometimes it was a
sort of gasp [gɑːsp] or gurgle [gɜːgl]. Soon she was certain that the
noises came from wild creatures of some kind, the more so when,
originating [əˈrɪʤɪneɪtɪŋ] in the boughs(бауэс) overhead, they were
followed by the fall of a heavy body upon the ground. Had she been
ensconced [ɪnˈskɒns] here under other and more pleasant conditions she
would have become alarmed; but, outside humanity [hjʊˈmænɪtɪ], she
had at present no fear.
Day at length [leŋθ] broke in the sky. When it had been day aloft [ə
ˈlɒft] for some little while it became day in the wood.
Directly [dɪˈrektlɪ] the assuring [əˈʃʊərɪŋ] and prosaic [prəʊˈzeɪɪk]
light of the world's active hours had grown strong she crept from under
her hillock [ˈhɪlək] of leaves, and looked around boldly [ˈbəʊldlɪ]. Then
she perceived [pəˈsiːvd] what had been going on to disturb her. The
plantation wherein [we(ə)ˈrɪn] she had taken shelter [ˈʃeltə] ran down at
this spot into a peak, which ended it hitherward |ˈhɪðəwəd|, outside the
hedge [heʤ] being arable [ˈærəbl] ground. Under the trees several
pheasants [feznts] lay about, their rich plumage [ˈpluːmɪʤ] dabbled
[dæbl] with blood; some were dead, some feebly [ˈfiːblɪ] twitching
[ˈtwɪʧɪŋ] a wing, some staring up at the sky, some pulsating [pʌlˈseɪtɪŋ]
quickly, some contorted [kənˈtɔːtɪd], some stretched [streʧt] out – all of
them writhing [ˈraɪðɪŋ] in agony [ˈægənɪ], except the fortunate
[ˈfɔːʧ(ə)nət] ones whose tortures [ˈtɔːʧə] had ended during the night by
the inability [ɪnəˈbɪlɪtɪ] of nature to bear more.
Tess guessed at once the meaning of this. The birds had been driven
[drɪvn] down into this corner the day before by some shooting [ˈʃuːtɪŋ]
-party; and while those that had dropped dead under the shot, or had died
before nightfall, had been searched for and carried off, many badly
wounded [ˈwuːndɪd] birds had escaped and hidden themselves away, or
risen among the thick boughs |baʊz|, where they had maintained [meɪn
ˈteɪnd] their position till they grew weaker with loss of blood in the
night-time, when they had fallen one by one as she had heard them.
She had occasionally caught [kɔːt] glimpses [ˈglɪmpsɪz] of these
men in girlhood [ˈgɜːlhʊd], looking over hedges [heʤis], or peering
[ˈpɪərɪŋ] through bushes, and pointing their guns, strangely [ˈstreɪnʤlɪ]
accoutred |əˈkuːtəd| , a bloodthirsty [ˈblʌdθɜːstɪ] light in their eyes. She
had been told that, rough [rʌf] and brutal [bruːtl] as they seemed just
then, they were not like this all the year round, but were, in fact, quite
civil persons save during certain weeks of autumn and winter, when, like
the inhabitants [ɪnˈhæbɪtənts] of the Malay Peninsula [məˈleɪ pɪ
ˈnɪnsjʊlə], they ran amuck [əˈmʌk], and made it their purpose to destroy
life – in this case harmless feathered [ˈfeðəd] creatures, brought into
being by artificial means solely [ˈsəʊllɪ] to gratify [ˈgrætɪfaɪ] these
propensities [prəˈpensɪtɪs] – at once so unmannerly |ʌnˈmænəlɪ| and so
unchival-rous |ʌnˈʃɪv(ə)lrəs| towards their weaker fellows in Nature's
teeming [ˈtiːmɪŋ] family.
With the impulse of a soul who could feel for kindred [ˈkɪndrɪd]
sufferers [ˈsʌfərəs] as much as for herself, Tess's first thought was to put
the still living birds out of their torture [ˈtɔːʧə], and to this end with her
own hands she broke the necks of as many as she could find, leaving
them to lie where she had found them till the gamekeepers [ˈgeɪmkiːpəs]
should come – as they probably would come – to look for them a second
time.
"Poor darlings – to suppose myself the most miserable being on
earth in the sight o'such misery [ˈmɪzərɪ] as yours!" she exclaimed, her
tears running down as she killed the birds tenderly [ˈtendəlɪ]. "And not a
twinge [twɪnʤ] of bodily [ˈbɒdɪlɪ] pain about me! I be not mangled
[mæŋgld], and I be not bleeding, and I have two hands to feed and clothe
me. "She was ashamed of herself for her gloom [gluːm] of the night,
based on nothing more tangible [ˈtænʤəbl] than a sense of
condemnation [kɒndəmˈneɪʃn] under an arbitrary [ˈɑːbɪtrərɪ] law of
society which had no foundation in Nature".

Оставшись без мужа и без гроша в кармане, Тесс бродит от фермы

к ферме в поисках работы.]
Листья под ногами были сухими, а листва некоторых кустов
остролиста, росших среди лиственных деревьев, была достаточно
плотной, чтобы не пропускать сквозняки. Она скребла опавшие
листья, пока не собрала их в большую кучу, сделав что-то вроде
гнезда посередине. В это Тесс и вползла.
Сон ее был, естественно, прерывистым; ей казалось, что она
слышит странные звуки, но она убеждала себя, что они вызваны
ветром. Она думала о своем муже в каком-то неясном теплом
климате на другой стороне земного шара, в то время как она была
здесь в холоде. Есть ли на свете еще такое несчастное существо,
как она? - спросила себя Тэсс и, подумав о своей напрасно
потраченной жизни, сказала:" Она машинально повторила эти
слова, пока не сообразила, что это самая неподходящая мысль для
наших дней. Соломон думал об этом более двух тысяч лет назад;
сама она, хотя и не принадлежала к числу мыслителей,
продвинулась гораздо дальше. Если бы все это было только
тщеславием, кто бы возражал? Все было, увы, хуже тщеславия –
несправедливость, наказание, взыскание, смерть. Жена Ангела
Клэра приложила руку ко лбу и ощутила изгиб его и края глазниц,
заметные под мягкой кожей, и подумала, что придет время, когда
эта кость обнажится. -Жаль, что не сейчас, - сказала она.
Среди этих причудливых фантазий она услышала новый странный
звук среди листвы. Это мог быть ветер, но ветра почти не было.
Иногда это было сердцебиение, иногда трепет; иногда это было
что-то вроде вздоха или бульканья. Вскоре она убедилась, что эти
звуки исходят от каких-то диких существ, тем более что, возникнув
в ветвях над головой, они сопровождались падением на землю
тяжелого тела. Если бы она жила здесь в других, более приятных
условиях, она бы встревожилась, но за пределами человечества она
не испытывала сейчас страха.
Наконец на небе разгорелся день. Когда на небе ненадолго
наступил день, в лесу наступил день.
Как только уверенный и прозаический свет активных часов мира
окреп, она выползла из-под холмика листьев и смело огляделась.
Потом она увидела, что происходило на том, чтобы ее тревожить.
Плантация, где она укрылась, спускалась в этом месте к вершине,
которая заканчивалась до сих пор, за изгородью была пахотная
земля. Под деревьями лежало несколько фазанов, их богатое
оперение было забрызгано кровью.; кто – то был мертв, кто-то
слабо шевелил крылом, кто-то смотрел в небо, кто-то быстро
пульсировал, кто-то искривился, кто-то вытянулся-все они
корчились в агонии, за исключением тех счастливчиков, чьи
мучения закончились ночью из-за неспособности природы вынести
больше.
Тесс сразу догадалась, что это значит. Птицы были загнаны в этот
угол накануне какой-то стрелковой партией; и в то время как тех,
кто упал замертво под выстрелом или умер до наступления
темноты, искали и уносили, многие тяжело раненные птицы
убежали и спрятались или поднялись среди толстых ветвей, где они
оставались до тех пор, пока не ослабели от потери крови в ночное
время, когда они падали одна за другой, как она слышала.
В детстве она иногда видела этих мужчин, выглядывавших из-за
изгороди или из-за кустов и наставлявших пистолеты, странно
одетых, с кровожадным блеском в глазах. Ей говорили, что, какими
бы грубыми и жестокими они ни казались тогда, они не были
такими круглый год, а на самом деле были вполне
цивилизованными людьми, за исключением некоторых недель
осени и зимы, когда, подобно обитателям Малайского полуострова,
они сходили с ума и ставили своей целью уничтожить жизнь – в
данном случае безобидных пернатых созданий, созданных
искусственным путем исключительно для удовлетворения этих
склонностей, – одновременно столь невоспитанно и столь не по-
рыцарски по отношению к своим более слабым собратьям в
изобильной семье Природы.
Повинуясь порыву души, способной сочувствовать близким
страдальцам так же, как и самой себе, Тесс первой мыслью было
избавить еще живых птиц от мучений, и с этой целью она
собственными руками сломала шеи всем, кого смогла найти,
оставив их лежать там, где она их нашла, пока лесничие не придут
– а они, вероятно, придут – искать их во второй раз.
– Бедняжки, подумать только, что я самое несчастное существо на
свете, видя такое несчастье, как ваше! - воскликнула она, и слезы
потекли по ее щекам, когда она нежно убивала птиц. - И ни
малейшего намека на телесную боль! Я не искалечен, и я не
истекаю кровью, и у меня есть две руки, чтобы кормить и одевать
меня. "Ей было стыдно за свой ночной мрак, основанный лишь на
чувстве осуждения по произвольному закону общества, не
имеющему основания в Природе".