Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/10042812

Детка, послушай
Направленность: Слэш
Автор: Алехандра Огава (https://ficbook.net/authors/2444202)
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Пэйринг и персонажи: Осаму Дазай/Чуя Накахара, Фёдор Достоевский/Чуя
Накахара, Рюноске Акутагава/Ацуши Накаджима, Акико Йосано, Коё Озаки, Огай
Мори
Рейтинг: NC-17
Размер: 162 страницы
Кол-во частей: 15
Статус: завершён
Метки: Счастливый финал, Даб-кон, Измена, Сайз-кинк, Грубый секс,
Эротические наказания, Развод, Алкоголь, Анальный секс, Дети, Минет, Ссоры /
Конфликты, RST, Психологическое насилие, Серая мораль, Зрелые персонажи,
Секс в нетрезвом виде, Нецензурная лексика, Романтика, Юмор, Драма,
Психология, Повседневность, Hurt/Comfort, AU, Songfic, ER

Описание:
Детка, послушай, как ты смотришь на то, чтобы лет через пять я стал твоим
бывшим мужем?

>Ау, в которой Дазай и Чуя уже шесть лет в браке, у них есть ребёнок, но
отчего-то семья разваливается.

Посвящение:
всем детям, чьи родители когда-то разводились

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
сонгфик так сонгфик, сразу по нескольким песням:
Noize MC - Детка, послушай
Noize MC - В темноте
Noize MC - Ругань из-за стены
Для понимания не особо важны, но в тексте будут прослеживаться
определённые отсылки, да и для вайба полезно.
Идея маячила давно, а нагрянула в ярких красках только после повторного
прочтения "Унесённые ветром"
и так, я знаю, что Фамия это сын Чуи, но я решила сделать его девочкой + имена
в японии как таковые не делятся на м\ж, поэтому вот так

мой паблик из которого можно первыми узнать о выходе глав!! и чекать

различные ау - https://vk.com/public_my_love_senpai
 Оглавление

Оглавление 2
Часть 1 3
Примечание к части 8
Часть 2 9
Примечание к части 21
Часть 3 22
Примечание к части 34
Часть 4 35
Примечание к части 47
Часть 5 48
Примечание к части 59
Часть 6 61
Примечание к части 74
Часть 7 75
Примечание к части 83
Часть 8 84
Примечание к части 97
Часть 9 98
Примечание к части 106
Часть 10 107
Примечание к части 114
Часть 11 115
Примечание к части 125
Часть 12 126
Примечание к части 136
Часть 13 138
Примечание к части 148
Часть 14 150
Примечание к части 161
Часть 15 162
Примечание к части 172
Часть 1

— Чуя, ты идёшь ужинать? — Дазай заглядывает в спальню, держа руку

на дверном проёме.

В тёмной комнате чётко видна маленькая слегка сгорбленная фигурка перед

монитором, чьи пальцы быстро и чётко попадали по клавишам — Накахара знал,
что всё приходится перепроверять и вряд ли кто-то особо будет вчитываться в
текст, однако природный педантизм и желание всё контролировать заставляют
всё переделывать и перепроверять заново. Чуя уже давно трудится по вечерам
много и упорно, как бы абсурдно это не было в его ситуации — у них и так не
мало денег и не меньше подчинённых, но желание всё контролировать
гиперболизировало, так же, как и желание заниматься своим делом. Его лицо
освещал только яркий голубой свет экрана ноутбука, но даже очки не спасают
от лёгкого прищура, который он приобрёл от частой ночной работы и чтения.
Чуя часто откидывает голову назад, крутя ей и хрустя позвонками, как сейчас, а
затем бросает на Дазая короткий равнодушный взгляд, снова приступая к
работе.

— Нет, я позже поем.

— Ночью?

— Если понадобится, то и ночью.

— Может передохнёшь?

— А может прекратишь мешать мне, если не помогаешь? — Чуя скрипит зубами,

вновь поворачиваясь к Осаму, лишь чтобы показать свой апломб и, хмыкнув,
показательно отвернуться обратно к экрану.

Осаму в ответ молчит, даже не собираясь продолжать диалог — бесполезно

разговаривать с человеком, который никого не слышит кроме себя, ничем не
интересуется кроме работы и любое слово воспринимает в штыки. А именно
таким в последнее время стал Чуя, и Осаму пережил — пережил фрустрацию,
разочарование и полное отторжение, однако сейчас с печалью видел —
волшебный замок растаял, утёнок так и остался гадким, а тыква больше не
превращается в карету. Разбил их быт или излишняя привязанность к
комфорту — непонятно, но у него больше не было лазейки к тем старым
прекрасным временам, когда всё было понятно и просто.

Страшно признавать, но что-то не так. Это «что-то», кажется, всегда

присутствовало в их жизни, неведомо влияло и исчезало, прежде не давая о
себе знать столь явно. Стояло за спиной Накахары, изредка впуская свои
щупальца в его голову, контролируя, его руками творя непонятные вещи, а
после вновь возвращая их в прекрасную реальность, и Осаму застеклился от неё.
Сделал вид, что перетерпит, исправит, и это не слишком мешало жить раньше.
Игнорировать теперь это невозможно.

— Чуя не будет, так что посидим вдвоём, — Дазай улыбается, — ну и пускай, нам
десерта больше достанется.

— Ооо, — Фамия улыбается неестественно широко, однако улыбка её всегда

3/173
полна искренности, как и слова, и восторг — слегка приподнятые брови, ярко
голубые глаза и ямочки на щеках, — у нас будет десерт?

— Да, — пока Дазай насыпает карри, — если всё съешь, можем сделать десерт
из йогурта, фруктов и мороженного. Пока Чуя не видит.

— Да, давай! — девочка рада и готова была хоть две миски карри съесть, чтобы
получить сладость.

Дазай буквально боготворил этого ребёнка. Её поведение, внешность, веснушки

на носу, ласковая улыбка и вечно понимающие едкие фразы разбивали его
сердце в клочья, заставляли таять и желать выполнять любой её каприз. Фамия
сердилась, как Чуя, щуря глазки, насупив носик и сжимая губки бантиком,
иногда кусая в шутку, иногда пытаясь своими мелкими кулачками проявить
власть — ох, как же она была похожа на Чую буквально во всём! Огромное
желание много значить при маленьком росте, наглость и скромность в одном
флаконе, она помыкала отцом как хотела, а тот лишь радовался этому — она
была маленькой копией бывшей принцессы, с лихвой завоёвывая расположение
и сердца взрослых. Она била всех мальчишек во дворе, которые пытались
подёргать её за волосы, внушала уважение и зависть другим девочкам, и очень
сильно любила своего отца. Дазай баловал её так, словно видел в ней Чую —
такого крохотного, милого, слегка вредного, но самого любимого. Которого так
давно не хватало.

От момента появления до её четырёхлетия Осаму учил её всему. Он, не жалея

времени и сил водил её за руку по всей квартире, и ему не надоедало это делать
даже в сотый раз, ведь миг, когда она стала делать свои первые шаги был
самым счастливым в его жизни — Дазай никогда не считал себя человеком
сентиментальным и чуть не расплакался, когда ребёнок с широкой улыбкой
смеялся не переставая, радуясь своей первой самостоятельности. Ведь стоять
на собственных ногах в полтора года — это невероятное достижение!

«Что за чушь ты несёшь?» — едко говорил Чуя, когда Осаму слишком

забалтывался с дочкой, которая в свои неполные два года и слова не понимала
из сказанного, — «какой колледж, ей даже двух нет».

«Я учу её говорить, а если с ней сюсюкаться, она этому никогда не научится.

Ещё и раньше времени поймёт, что все вокруг идиоты» — Дазай, впрочем, редко
прислушивался.

Не отходил ни на шаг, освобождал Чую от всех обязанностей — все бессонные

ночи принимал на себя, ведь Фамия поразительно быстро стала страдать от
лунатизма и кошмаров. Порой просыпалась среди ночи с криками, даже когда
прошла тот самый возраст, когда нужно менять подгузники каждый час — у
Дазая это вызывало такое сильное сочувствие и ужас, что он долго ломал
голову, как избавить ребёнка от кошмаров и помочь ей. Простой ночной
светильник не помогал.

«Мы втроём не поместимся» — парировал Накахара, потому что гениальность

Осаму обернулась очередным неприятием.

«В детстве я был лишён радости спать с родителями в одной постели» —

улыбался Дазай. Он не страдал пассеизмом, преодолев и сложности, и
депривацию, нашёл силу в любви — в первую очередь к жизни. Или это
4/173
называется повзрослел?

«Она вырастет трусихой, если будешь ей во всём потакать». И в чём-то Чуя был
прав — ночные кошмары не представляли абсолютно никакой реальной угрозы,
но то ли Дазай глядел шире, не то слишком сопереживал, что в упор
отказывался признавать эту логику.

«В ней храбрости больше, чем в тебе. И я не могу спокойно смотреть, как она
страдает».

Естественно, он не намекал на хладнокровность Чуи, он уже давно привык к

тому, что Накахара рассуждает головой, а не сердцем — в этом была какая-то
особая прелесть, но со временем она затмила все чувства и переросла не просто
в практичность, а в жестокий холодный расчёт. У Чуи была подавляющая мания
всё контролировать и всё иметь. Ему нравилось командовать, нравилось
держать всё в своих руках, нравилось, чтобы ему «не мешали», чтобы всё шло
так, как хочет он — в случае неповиновения или разрушенных планов он
приходил в неистовство, либо затыкался и хранил обиду. Несчастья и форс-
мажор его сильно расстраивали. Чуя становился не просто подавленным — ему
хотелось во что бы то ни стало всё вернуть, всё наладить и сделать правильно.

Созданные идеалы и вечная погоня за чем-то призрачным отдаляли его не

только от семьи, но и от собственных целей. Чуя все силы вкладывал в безумную
идею собственного кафе, там же проводил почти всё время, руководя, встречая
клиентов, тщательно подбирая персонал, думая, как можно его улучшить, как
можно увеличить популярность, рейтинг, доход. Вечером брал часть отчётов и
сметы домой, всё просматривая, анализируя, делая чёртовы графики, а затем
штурмуя аналоги оптовых поставок. Зачем ему это было нужно — одному Богу
известно, так как бизнес Осаму, построенный на спекуляции их обеспечивал с
головой, позволяя купить не просто кафе, но и всю Йокогаму. Естественно,
Дазай понимал, что Чуе хочется независимости, самовыражения и
удовлетворения своей души трудоголика. Отнять у него кафе — что забрать весь
смысл его жизни.

— Давай быстрее, а то придёт Чуя и начнёт нам лекции читать, что тебе сладкое
нельзя! — Дазай улыбается, а затем также помогает доесть импровизированный
салат из фруктов, при том, не отрывая взгляда от дочери. Сложно описать
словами какую нежность он испытывал к ней. Многие говорили «избалуешь
ребёнка!», ведь Осаму действительно удовлетворял даже самые её малейшие
капризы, мнение ребёнка априори было важнее, он ставил её выше всех людей
на Земле, заключая в ней свой смысл жизни — не для кого и не для чего больше
жить, если он не будет стараться сделать Фамию маленькой счастливой
девчонкой. Как однажды было с Чуей.

— Да, я уже всё, — она тут же двигает к Дазаю уже пустую тарелку, выбивая его
из своих печальных размышлений. Более думать сегодня об этом он не
собирается, — спасибо.

— Не за что, котёнок, — он тут же улыбается и хитро щурится, — кто на свете

самый лучший?

— Мой папа, — с некой гордостью произносит Фамия и двигается ближе, чтобы

чмокнуть его в щёку, — пошли смотреть мультик. Там сейчас начнётся!
5/173
— Иди выбирай, я пока посуду помою.

Накахара пробовал готовить несколько раз, но когда спалил суп, то очень

расстроился — Осаму просто не мог выносить его печального взгляда и
собственной неприязни, потому не побрезговал взять на себя некоторые
бытовые обязанности. В готовке он всегда был лучше и не был против принять
это на себя. Чуя был рад, он вообще имел много поводов для радости, хотя
прежде считал, что брак — это удовольствие крайне сомнительное,
удовольствие только для одного, и явно не для него. Накахара убеждался в этом
из поп-культуры, на примере своих друзей, да и в целом считал, что вступать в
брак идея переоценённая, но Дазай был другой.

Дазай упал после университета, как снег на голову. Таких настырных

поклонников у него никогда не было. Пару раз приносили конфетки, шоколадки,
записочки с признаниями, звали на свидание и получали отказ — топорность и
непокорность Чуи разбивала сердца, заставляя его бояться и больше не
подходить. Но даже вообразить сложно — Дазай был куда упрямее и
непокорнее, их отношения развивались так динамично, что больше были похожи
на укрощение дикого животного. Как Осаму, никто так не таскался за ним
прежде, не встречал утром, провожая, встречая после университета, посылая
дорогие подарки и делая двусмысленные намёки. Не сказать, что тот был
романтиком — в этом, наверное, и было его преимущество. Топорность,
импульсивность и острый язык задевали, резали по живому, вызывали
раздражение, любопытство. Чуя никогда не хотел выходить замуж за такого
гопника, но, кажется, в один момент его просто дожали. Если поливать розу
каждый день — однажды она зацветёт для тебя, и те слова, что Дазай тогда
произносил, сперва вовсе не отложились в подкорке. Ведь Чуе часто говорили,
что он красив, что он нравится, что в него влюблены — делали предложения
люди и посолиднее Осаму, но этот чёрт так обворожителен! Он точно
особенный, ведь его предложение не было романтично сентиментальным. Слова
были из разряда «я никого так сильно не желал, и если это единственный способ
тебя заполучить, то я готов связать себя узами брака».

И Дазай действительно был связан. Он был привязан к Чуе намертво. Казалось,

люди так не любят. Не могут каждый день тянуться к одному, к единственному,
наполняя каждый день ожиданием и смыслом исключительно в другом
человеке.

Чуя не знает, как так получилось. Не знает, что сейчас не так, не знает почему
внезапно все стали так ненавистны, все стали так мешать, но внезапно
свалившиеся на голову обстоятельства заставляют нервничать. Домой он
приходит уставший, после работает — помощь от Дазая всегда базово бытовая,
но от чего-то он чувствует себя покинутым и одиноким.

У Чуи накопилось столько тревог, о которых невозможно никому рассказать.

Даже проблемы на работе он уже не в состоянии решить — хотелось послать всё
нахуй и ничем не заниматься целыми днями, как Осаму. Но чёртова
ответственность, которая в нём присутствует — он может опустить руки и всё
бросить, считая, что не справился, ведь кафе приносило сущие копейки по
сравнению с тем, что имел его муж, но такая агрессия заставляла рваться в бой
и тянуть всё на себе. А сейчас, когда на пороге перспектива сотрудничества с
одним человеком, он точно не может всё бросить.

6/173
Найти нового управляющего. Найти и подкупить нового поставщика. Ещё и
придётся как-то переплюнуть новое открывшееся напротив кафе! И всё это не
требует отлагательств, Чуе кажется, что проблемы притягиваются к нему, как
магнитом, а решаться не хотят в упор.

Ещё и Осаму. Вместо помощи и поддержки Накахара слышал лишь «брось это
бесполезное дело» и «ну, да, а папа Чуя сегодня не с нами», при том так едко,
словно он всё решает. Его деньги и болезненная привязанность к ребёнку
делали его лучше в глазах общественности и его собственных, унижая Чую — не
такой богатый, не такой «бабский», чтобы сидеть дома и стирать целыми днями,
недостаточно добрый, и ещё миллион подобных намёков, выливающихся в
«недостаточно хороший».

Чуя заканчивает к полуночи, снимая очки и складывая на столе. Руки сами

тянутся к переносице, надавливая на глаза, пока не поплыли чёрные круги с
белым лимбом — он так устал и по-прежнему не голоден, порой даже за весь
день забывал просто перекусить, уже наплевав даже на уютную традицию
семейного ужина. А телевизор в гостиной работал, хотя Накахара просил
выключать его на ночь.

Аккуратно вставая и задвигая стул, Чуя идёт в гостиную, выключая свет и

наблюдая, как дочь улеглась на груди Дазая, уснув прямо на нём, сложив одну
ладонь под щеку, второй обнимая Осаму.

Порой Чуя испытывает противоречивое чувство ревности. Естественно, глупо

ревновать собственного ребёнка к собственному мужу, но с момента, как в их
доме появилась Фамия, Дазай сошёл с ума. Он уделял ей буквально всё время,
всегда принимал её сторону в любом конфликте, уничтожая авторитет Чуи. В
первую очередь для него существовала дочь, а затем Чуя, и Накахару это бесит.
Он любит дочь не меньше, но никогда не отдаёт предпочтение кому-то одному,
никогда не ровняет Осаму с землёй, чтобы заполучить любовь дочери. Порой
Осаму перегибал в своих порывах — главное не понятно, делал он это назло
Чуе?

Накахара переступает через подушку и игрушки на полу, а затем опускается

рядом с диваном на корточках. Сперва умиляется спящему лицу Фамии, гладит
по щеке, затем ропотно просовывает руку под её шею и колени, чтобы поднять
на руки.

— О, ты уже закончил, — шепчет Осаму, когда Чуя случайно будит его, пытаясь
поднять Фамию на руки, — ты бы не засиживался так допоздна…

— Ага, а отчёты вместо меня ты будешь делать? Не неси чепуху, — он наконец

поднимает дочь на руки, прижимая к себе, — и я просил не смотреть телевизор
до полуночи, ей завтра рано вставать, если ты не забыл.

— Виноват, — с улыбкой вздыхает Осаму, наконец также поднимаясь на ноги.

Пока Накахара относит Фамию в её комнату, Дазай ждёт его на краю кровати и
выставляет будильник на пораньше, чтобы успеть помочь приготовиться дочери
к празднику и Чуе к работе. Когда Накахара возвращается, он устало
потягивается, снимая с себя тёплую кофту и оставаясь в одной футболке. Порой
Осаму не верится, что этому человеку двадцать семь — Чуя ни на сантиметр не
вырос за пять лет, сколько он его знает, даже, кажется, в весе не прибавил. Всё
7/173
также похож на школьника, подтянутого и невероятно красивого, Осаму так
сильно любит его, что ни разу не жалел в жизни, что отдал ему и своё сердце, и
полное расположение — ему даже не было обидно, когда друзья говорили
«каблук». Абсолютно похуй — он буквально жил ради него.

Когда Чуя ложится рядом, сразу же отворачиваясь в сторону окна, Дазай

обнимает его со спины, прижимая к себе и запуская руку на чужой живот.

— Дазай, я устал сегодня, — тихо шепчет Накахара. Тем не менее в этой

короткой фразе было столько равнодушия и отрешённости, сколько Дазай
прежде не слышал от него никогда — он ни капли не обижается на отказ,
просто это «устал» он слышит на протяжении месяца.

— Ладно, прости.

В душу всё равно противным червем просачиваются сомнения и печаль. Что у

них пошло не так?

Примечание к части

ну че, пацаны, погнали, нахуй?

мой паблик https://vk.com/public_my_love_senpai

8/173
Часть 2

— Не надевай ей голубое платье, — Чуя расчёсывает волосы, мельком

поглядывая на себя в зеркало. Он заправляет волосы за ухо, откладывает
расчёску и приближается к стеклу, чтобы рассмотреть себя лучше: чёртовы
круги под глазами, бледность и вновь появляющиеся веснушки — он ненавидит
пользоваться тоналкой, но сейчас это единственный выход, так что пальцы
быстро выуживают её с полки с кремами, — надень лучше белое с чёрным
подолом, у неё к нему туфли красивые есть.

— Я хочу голубое, — тут же обиженно выдыхает Фамия, складывая руки на

коленях и опустив голову. Перечить Чуе она также просто ненавидит — оба, как
два барана упирались, не в состоянии ни уступить, ни понять.

— Голубое так голубое, — соглашается Осаму, накручивая её пышные рыжие

волосы на плойке.

— Дазай, — раздражённо выдыхает Накахара, глядя в зеркало на своего мужа.

— Голубое тоже красивое.

— Во-первых, оно старое. Во-вторых, она в нём на празднике из-за одного

умника упала, ты не можешь её нормально одеть? — Чуя был близок к тому,
чтобы взорваться, но он всегда старается не кричать на Дазая хотя бы при
ребёнке.

— Не старое. Она всего одно пятно было, сейчас даже не видно.

— В смысле пятно?

— Ой, — девочка, кажется, сама понимает, что противостоять Чуе крайне

сложно, — давайте белое…

— Сейчас он уйдёт на работу, наденем голубое, — улыбается Осаму, затаскивая

её к себе на колено и аккуратно осматривая лицо и волосы, — у тебя есть
заколка?

— Да.

— Принеси, пожалуйста.

— И я вообще-то всё слышал, — говорит Чуя. Фамия вскакивает с места и бежит

в свою комнату за заколками. Накахара закрашивает синяки под глазами, а
затем поднимает со столешницы очки, примеряя их — выглядит отстойно, они
ему вовсе не шли, — боже, да почему так убого смотрится…

— А, по-моему, прекрасно, — Дазай внезапно оказывается сзади, обнимая его со

спины и быстро целуя в шею.

— У тебя вкус дерьмовый.

— Замолчи, — он поворачивает лицо Чуи к себе, приближаясь к нему и целуя в

губы, Накахара всегда млел от его поцелуев, ведь никто никогда его не целовал
9/173
так. Под Чую всегда все прогибались — он просто не оставлял других шансов, да
и Осаму, в прочем тоже, ему было удобно и забавно подстраиваться,
удовлетворять все «хотелки», быть удобным, но Накахара слишком поздно
понял, что это не он контролирует Дазая, а Дазай подчиняется, когда ему это
нравится. Настолько непостоянные вещи его всегда пугали — ведь люди не
график, не список, и их не подправить.

Они так увлекаются, что каким-то образом Чуя оказывается на столе, пока Осаму
нежно целовал его, держа в своих объятиях и не желая выпускать — он всегда
накрывает, как цунами, окутывает собой полностью и приносит столько
удовольствия, сколько Накахара ни с кем и представить не мог.

— Фу, — однако на сантименты дети всегда реагируют одинаково.

— Прости, крошка, — Дазай переключается на дочь. Снова. И Чую это

задевает — он не злится на дочь, ведь видеть в ней соперницу глупо, однако он
буквально чуть не сказал «мне тоже слишком важно внимание!», — давай,
садись ко мне на колени, я тебе закреплю причёску.

— Поедем вместе, нам по пути. — говорит Чуя. Он продолжает смотреть на себя

в зеркало, поправляя волосы, делая вид, что ничего не случилось. Он не мог себе
позволить такой слабости, как признаться в том, что слишком не хватало
Дазая — всегда нуждались в нём, и Чуя знал всё о таких мужиках, как Осаму.
Открывать им свои слабости — практически сдаться в рабство.

— Хорошо. А ты куда так наряжаешься? Ты же вроде с нами не идёшь, — метко

замечает Дазай. Накахара неверяще испытывает удовлетворение — заметил-
таки!

— У меня сегодня встреча с деловым партнёром.

— А, — брюнет в миг теряет к этому интерес, продолжая закалывать дочке

волосы, — ясно.

— Там будет Достоевский.

— Желаю удачи.

Чую бесит такое равнодушие, ведь Дазай почти никогда не интересовался его
делами, считая в бизнесе и важных сферах крайне не способным — пускай вслух
он этого не произносил, Накахара это чувствовал. В его тоне и улыбке всегда
сквозило «Это слишком сложно для твоих глупеньких мозгов». Чуя складывает
руки на груди, решительно всё понимая — не хочет, и пускай удавится своей
гордостью. Чуе наплевать, что он о себе думает, у него сегодня важная встреча.
Слишком важная, чтобы выглядеть расстроенным и растерянным из-за пустяков.

Он выходит в коридор, обуваясь и вытаскивая ключи из полки. Фамия уже одета,

Дазай тоже, и пока он помогает ей обуться, Чуя вновь смотрит на себя в
зеркало, только уже в прихожей, затем мелко щипает себя за щёки, чтобы они
покраснели, делая его милей, и выходит из квартиры.

— Кто сядет за руль? — спрашивает Фамия, спускаясь по ступенькам. Ведь когда

за рулём Чуя, Дазай всегда садится с ней.

10/173
— Я, потому что нам ехать дальше, — отвечает Осаму, сжимая её мелкую
ладошку в своей ладони. Настроение у него было просто отличным, ведь
впереди детский праздник — а он любил и детей, и праздники, и когда Фамия
счастлива.

— Вы взяли подарок для Шоё? — тут же спрашивает рыжий, открывая машину.

— Да, он тут, — говорит Дазай.

— Отлично.

Накахара сел рядом с Дазаем на переднее сидение, сразу же отправляя

сообщение, что он полностью готов и через какое-то время будет в кафе.

Достоевский был интересным персонажем. В некотором роде соперником

Дазая — в университете учился с Чуей на одном факультете, часто также
оказывал знаки внимания, но не хватало в нём настырности, хамства и
вульгарности, как в Осаму, чтобы взять его раньше, хотя все шансы были,
особенно из-за Коё, которая всеми руками была за Фёдора. Они соревновались во
всём: в том, кто больше букет подарит (хотя Чуя ненавидел, когда ему дарят
цветы, как какой-то бабе), кто романтичнее придумает свидание, кто удачнее
свалит с пары — пару раз подрались, при том, драки их начинались не с
повышенных тонов, а скорее хладнокровного желания убить друг друга. И
пускай, сейчас это уже осталось в прошлом, к нему они всё равно бережно не
возвращались, в прочем, забыв о том, что когда-то Чуе приходилось выбирать.

После того, как они с Осаму стали встречаться, Чуя ещё поддерживал с Фёдором
дружеские отношения, иногда переписку, а после свадьбы вовсе перестали
общаться. Накахара не особо переживал по этому поводу — он уже давно
занятой семейный человек и стеречь его, как паук добычу было бы крайне
опрометчиво все эти годы, ему ответственность не даст совершить глупых
ошибок. Они более ни разу и не пересекались до того дня, пока Фёдор не зашёл
в кафе практически случайно. Чуя был приятно удивлён, ведь, как оказалось,
Федя крайне популярен, успешен в плане писательства, какого-то блога и не
просто хочет заниматься ресторанным делом, а обладает неплохим
потенциалом, как для бренда. В этом и состояла идея сотрудничества — полный
ребрендинг тематики кафе, и Накахара был готов рискнуть.

Общение и внезапная встреча с Достоевским буквально вдохнули в него жизнь.

Всё, казалось, катится по наклонной, а Чуя занимается сизифовым трудом,
толкая всё обратно, ещё и учитывая то, что от Осаму помощи ждать бесполезно
— превентивно запасённая энергия иссякла. Но внезапная идея затмила вообще
все мысли — Накахара уже воображал, как всё изменится, какой интерьер
можно подобрать, изменить меню, униформу, декорации — всё до мельчайших
мелочей будоражило его изнутри и заставляло точно также загореться этим.

— Давай, милая, надеюсь, вы хорошо повеселитесь, — Накахара наклоняется к

дочке, чмокая её в лоб открывая дверь машины.

— А меня? — тут же говорит Осаму, и Накахара, закатив глаза, приближается к

нему, пока Осаму не берёт всё в свои руки, сразу же целуя парня в губы и
улыбаясь, — люблю тебя.

— Это твоя беда.

11/173
— Не так отвечают мужу.

— Я уже поцеловал тебя, хватит на сегодня.

Юмор Чуи злой и режущий, но Дазай улыбается, делая вид, что всё в порядке. И
когда Накахара заходит в кафе, Осаму поворачивается к Фамии.

— Садись рядом, тут недалеко.

Дазай всегда разрешал то, что Чуя запрещал. Это не выглядело, как «если не
разрешил один отец, значит второй добрее», ведь под сомнение правильность
решений Чуи никто не ставил. Наоборот — и дочь, и муж уважали его, потому их
мелкие прегрешения наоборот сближали. «Только не говори папе» — вот так это
выглядело. Взаимное покрывательство.

***

— Впервые вижу, чтобы отец был так привязан к ребёнку.

— Говорят, он её с собой даже на работу берёт.

— Завидую.

Дазай всегда привлекал внимание мамаш, действуя на нервы их менее больным

на голову мужьям, которые бегали целыми днями на работу и не располагали
таким количеством времени, как Осаму, чтобы полностью уделять его детям.
Хотя, что-то подсказывает, даже если бы и располагали — делали бы это под
эгидой чужих требований и надзора, вовсе не чувствуя, что делают что-то
важное. Люди — эгоисты до мозга костей, и Осаму не исключение — его эгоизм
был в том, что любовь к дочери делала его буквально всесильным.

— Привет, Дазай, — Мори протягивает руку парню, наконец выцепив того между
играми с детьми. Естественно, всем нравился «дядя Дазай», который и на
мороженое был щедр, и на глупые детские приколы. Ведь обычно взрослых
бесит, когда дети придумывают полную чушь, либо хвалятся ерундой — Осаму
такого мнения не разделяет, включая фантазию на все сто процентов, и
погружаясь в воображаемый мир, — а почему Чуя не приехал?

— Здравствуйте, — улыбается Осаму, — у него важная встреча сегодня, поэтому

мы сами. Да, и не думаю, что другие поймут двух отцов.

— Да, согласен.

— Сказать честно, я не ожидала от тебя, — Озаки как всегда появляется

неожиданно.

Она никогда не жаловала Осаму. Её предвзятость была вовсе не

предвзятостью — её можно понять, глядя на Дазая всегда можно было сказать
лишь «он никто и вряд ли из него что-то вырастет», ведь не имея ни гроша в
кармане, ни за душой, он вряд ли представлял из себя хоть какую-то ценность,
приданное, либо перспективу. Но слишком огромное желание жить, хитрость и
острый ум позволили ему забраться на Олимп и затащить туда свою семью.
12/173
— Не любите меня, да, — улыбается Дазай, говоря это вовсе беззлобно.
Естественно, не любит — есть поводы, ведь она точно знала каким путём
нажиты его деньги. Но Осаму более не собирается вести войну с обществом,
будучи готовым как мул выступать перед людьми высшего света — только бы
обеспечить Фамии хороший круг общения и связи, когда она вырастет, — не
отнекивайтесь, я же вижу, что не любите.

— Ах, Дазай, любить тебя может только самое отчаянное существо, — Коё
чувствует на себе пепелящий взгляд Мори, но не придаёт ему значения, — но, я
удивлена в хорошем смысле. Не верю, что человек, который так любит свою дочь
может быть плохим.

— Я наконец получил Вашу благосклонность? — с улыбкой он берёт её тонкую

руку в свою ладонь, еле сдерживаясь от галантного поцелуя в кисть.

— Можно и так сказать. Впрочем, я действительно была не права на твой счёт. В

чём-то ты очень хорош.

— Ох, спасибо за такие тёплые слова, — вновь улыбается Дазай, окидывая

взглядом детей и выискивая дочь.

— Шоё! — Огай тут же срывается с места, когда видит, как их ребёнок начинает
играть с едой.

Дазай наблюдает с улыбкой, настоятельно отгоняя от себя подальше все

давящие взгляды и макабрические мысли. Его многое тревожит, едва касаясь
души и заплетая из неё переживания. Что-то определённо его беспокоит, и это
требует немедленного решения — он твёрдо решает вечером поговорить с Чуей.
Впадать в отчаяние это какое-то табу, он хорошо знает, насколько
травмированы дети с инфантильными и несамостоятельными родителями, а
мысль о том, что Фамия будет грустить отваживает всякую слабость сильнее,
чем злость и обида. Как бы ему плохо не было — для дочери он должен быть
греческим богом, но куда более любящим и справедливым.

— Отойдём покурить? — улыбается Озаки, кладя руку на локоть Дазая, заставив

его вернуться в реальность.

— Я не курю. Бросил.

— Не важно, — она мягко проводит его за собой на балкон. Он уверен — она

хочет поговорить, а будучи более откровенным, Осаму определённо ожидает
каких-то новостей или замечания. По своей воле он бы вряд ли решился с ней на
тет-а-тет. Всё-таки Коё женщина строгая, порой слишком самоуверенная, ей
хотелось, чтобы все жили по её правилам, отчасти это стремление передалось
Чуе с её воспитанием.

На балконе слегка прохладно, но Озаки в своём привычном кимоно почти не

чувствует этого. Сразу же закуривает с мелкой улыбкой, оставляя на сигарете
следы от помады.

— Шоё уже пять лет, — мечтательно выдыхает женщина, глядя в открытое

окно, — а такое чувство, что только недавно мы его принесли из роддома.

13/173
— Да, время бежит очень быстро, — Осаму остаётся в некоторой степени
безучастным, хотя, судя по взгляду Коё она действительно собирается что-то
сказать — её мелкий прищур и улыбка были ему хорошо знакомы. Прежде она
так улыбалась, когда понимала какая Осаму скотина — она ведь была всеми
руками и ногами против этого ужасного союза, зная, что до идеала Дазаю
пройти все круги ада стоит, но ни её племянник, ни его жених слушаться не
собирались. В прочем, теперь она не смотрит дуэлянтом, скорее благосклонно.

— На тебе лица нет, что-то произошло? — тут же интересуется Озаки. Ну, да,
сложно было не заметить, как он влипает в одну точку!

— Нет, просто не выспался сегодня.

— Я говорила, вам не нужно было жениться.

— Озаки-сан…

— О, не нужно, — тут же она прерывает его, полностью повернувшись к

Осаму, — я разбираюсь в людях, поэтому мне сразу было очевидно, что всё
пойдёт не так, как надо.

— Всё-то Вы знаете.

— Побольше твоего, — Коё делает короткую затяжку, спешно выдыхая и

вздыхая, — Чуя всё меньше приходит домой, да?

— Работы много, — Дазай пожимает плечами. Это не звучит, как оправдание или
обида — равнодушие в его голосе буквально резануло слух, который
распознавал людские оттенки эмоций.

— О чём я и говорила.

— Да Вы вечно всех в чём-то подозреваете. А потом говорите «а я была права»,

когда внезапно что-то из этого оказывается правдой.

— Папа, мы сейчас идём гулять! — на балкон врывается Фамия, показывая, что

отец более недоступен для разговора.

— Да, идём. Простите, — он учтиво опускает глаза, также выходя за дочерью в

квартиру, — у нас всё в порядке.

— Ага. Если бы ты ещё знал почему Чуя за тебя вышел…

Её фраза растворяется в детском шуме, но Осаму её уловил — сделал вид, что

нет, ведь обсуждать своего мужа и его мотивы с кем попало слишком
эгоистично и глупо. Обсуждать свои отношения можно лишь с участником этих
отношений, да и это показалось абсурдом. Он знает Чую лучше, чем кто-либо
другой, что она нового могла бы поведать?

***

— Мне очень нравится твоя идея, — говорит Чуя, складывая бумаги в папку, —
это прям то, что я себе представлял. Я думаю, нам действительно стоит
14/173
сотрудничать.

— Представь насколько взлетит доход, если пятьдесят процентов прибыли, это

уже больше, чем ты получаешь сейчас, — Фёдор улыбается, а его прогноз
чертовски соблазняет. Даже не обижает — глупо отрицать, что сейчас дела
идут не очень.

— Да, Боже, я хочу этого, — откровенно признаётся Накахара, после стыдливо

понимая, что теряет свою сдержанность, — о, если тут всё сделать в стиле
модерн с чёрными стенами и неоновыми лампами… Или чёрный слишком давит?
А лампы как в стриптиз-клубе…

— О внешнем виде может думать в последнюю очередь — главное, что

помещение можно переоборудовать даже для концертов, а затем вломить за
аренду зала, как в центре.

— Ты гений.

Чуя отвлекается на телефон, который зазвонил, но сбрасывает трубку,

решительно предпочитая не отвлекаться сейчас.

— Можешь ответить, вдруг что-то важное… — Достоевский столь проницателен,

и эта черта порой роднила их с Осаму. Чуе вообще было странно оценивать их
обоих — невольно сравнивая, он понимает, что эти люди чертовски похожи, но
порой являются противоположностями. Хитры, как черти, привлекательны и
опасны — но у Фёдора в голове строгий расчёт, он человек деловой и
компромиссный, отчасти более серьёзный, а Накахару в людях это привлекает.
Он сам такой же — готовый к уступкам и консенсусу, если из этого можно
извлечь выгоду. В то время, как Осаму совсем не такой — рассчитывает на
чувства, в голове у него импульсы и привязанность к собственному комфорту.

— А, да это так, муж звонит… Они сейчас с дочерью на празднике просто, не

думаю, что там что-то важное, — Чуя ставит режим «не беспокоить»,
возвращаясь глазами к собеседнику, и жалея, что сказал. Не все люди способны
забывать кого-то даже спустя года, есть же безумцы, несущие свою любовь
даже когда всё потеряно, когда люди давно состоят в отношениях, и Накахара
искренне надеется, глядя в глаза напротив, что в нём этих чувств не осталось, и
они не испортят их прекрасное деловое общение.

— А почему ты не с ними?

— Ну, во-первых, у нас была запланирована встреча, — начинает Накахара,

закидывая ногу на ногу, — во-вторых, что мне там делать?

— Объективно расставляешь приоритеты, — улыбается Фёдор, — мне это

нравится. Деловое качество.

— Естественно! Никто ведь кроме меня этим заниматься не будет.

— А чего Дазай не поможет? — невзначай интересуется мужчипс, снимая с

головы шапку, и кидая пристальный непосредственный взгляд на Чую. По
правде говоря, он сразу заметил, что вид у Чуи не то, чтобы несчастный… Он
кажется одиноким — пришёл один, на шее ни следа от поцелуя, кольцо спрятано
под перчатками, а все звонки мужа игнорируются, Накахара вовсе не выглядел,
15/173
как человек семейный.

— Для него это «пустая трата времени», ха, ну естественно, когда наворовал
денег и можешь ни о чём не париться, мелкий бизнес кажется ерундой, —
внутри Чуи скопилось подозрительно много обиды, и сперва он испытывает укол
вины за то, что жалуется. Но следом решает купировать ситуацию, и
Достоевский подозрительно быстро помогает.

— Не знаю, что у вас там происходит, но можешь рассчитывать на меня.

Как же Чуя рад пониманию! Он вовсе не притягивает прошлое, личное и всё не

касающееся дела, так ещё и обнадёживает.

— Спасибо.

— Ты завтра свободен?

— В каком смысле? — рыжий на секунду напрягся.

— Я составлю договор, завтра подпишем и обсудим некоторые мелочи.

— Я здесь каждый день, — ёмко оповещает Накахара, — с утра до вечера.

***

— Как ты думаешь, будут они дружить, когда вырастут? — улыбается Коё, глядя
на Осаму. Она никак не могла отстать от него! Не слишком навязываться, но
если уж они родственники — даже если седьмая вода на киселе — ей хотелось
узнать о нём побольше.

— Без понятия, заставлять не буду, — тут же честно отвечает Дазай, — но я бы

хотел, чтобы они общались. Вы же знаете, репутация у меня ни к чёрту,
порядочные люди предпочтут обходить стороной.

— Всё не так плохо, Йокогама не деревня, чтобы знать всех в лицо.

— И то верно.

Лёгкий дождь едва моросил с неба, и Осаму, переживая, пару раз просил Фамию
надеть куртку, но она была так своенравна, так непокорна, что Дазай просто не
мог идти против воли ребёнка! Ну, как он может заставлять её, внушая страх
или неуверенность? Дазай не знал, он и не хотел подавлять эту волю, бесстыдно
балуя, даже когда посторонние замечали «ты ей слишком много позволяешь»,
«дочка управляет отцом, как это мило!», Осаму либо игнорировал, либо с
улыбкой отвечал: «ей не страшно стать избалованной». Ведь чем больше ей
позволяешь — тем больше она была похожа на Чую.

— Шоё понравился подарок? — интересуется Осаму, вновь набирая Чую — тот не

отвечал уже на который звонок, и Дазай решив, что он слишком занят,
сбрасывает, помогая Фамии надеть куртку.

— Да. Он так давно хотел этого робота, мы даже не знали, где его искать, — тут
же отвечает Коё, — где вы его, кстати нашли?
16/173
— Вам лучше не знать.

— Дазай.

— Прямиком из штатов, — он удостаивает себя удовольствия глядеть на

удивлённое лицо Озаки, однако даже не собирается принимать возражений, —
Ваш Шоё мне почти как сын, так что мне не жалко.

— Твоя привязанность к детям удивительна.

— Рад, что Вы заметили.

***

Время, когда день рождения кончился, было достаточно позднее, ещё и начался
дождь, отчего Осаму переживал, как Чуя доберётся домой, но тот не отвечал
ему на звонки весь вечер. Слишком занят. И Дазай секунду переминался в
машине, не зная — ехать за ним в кафе или вдруг он уже дома?

— Почему папа не пошёл с нами? — внезапно спрашивает Фамия, вытаскивая

Осаму из рассуждений. Он быстро щёлкает на панели подогрев, замечая, как
дочь продрогла — от дождя, от ветра и холодной машины.

— Он работал.

— Он всегда работает, — печально выдыхает девочка.

— Там сзади достань одеяло себе, — пока она развернулась, чтобы достать с
динамиков плед, — тебе же было весело и так.

— Но он никогда с нами не ходит.

— Это нормальное явление. Поверь, Чуя не самый плохой отец, — слова

вырвались как-то сами, и только сказав их Осаму понимает — подсознательно он
считает Накахару плохим родителем, ещё хуже — сравнивает с другими, и
пускай оправдывая, но Фамии было знать об этом не обязательно. Она не
должна сомневаться в том, что её родители самые лучшие — сомнение
травмировало бы её, — точнее… Ну, есть же реально плохие родители. Они,
например, вообще с детьми никогда не общаются, либо оставляют их… Я не
знаю, что сказать.

— Я поняла.

Более мучать себя ради ответов не требуется. Однако Дазай всё равно не
заводит машину, смотря куда-то в одну точку. Нет, сегодня он точно не станет
думать об этом, иначе расстроится ещё больше, а их проблемы с Чуей должны
оставаться только между ними.

***

— Тебя подвезти?
17/173
На улице начался настоящий ливень, и Чуя отчего-то уверен, что Дазай уже
дома и не станет ехать за ним только, чтобы вернуть домой. Добираться
окольными путями на метро или общественным транспортом действительно не
хотелось, поэтому предложение Достоевского не показалось странным. Даже
наоборот. Вполне удачно.

— Было бы отлично, а то Дазай уже свалил, наверное, — недовольно бурчит

Накахара, вновь открывая телефон и замечая кучу пропущенных. Он
задумывается стоит ли прямо сейчас звонить, ведь скоро он будет уже дома.

— Бежим.

Накахара со спокойной душой оставляет кафе, но на улице был реальный

ливень и ветер. Не успев сказать и слова, Накахара чувствует, как его хватают
за руку, бросаясь бежать к машине — как школьники после уроков, которые
спешат домой под сильным ливнем. И он ведь даже не сразу понимает, как это
может выглядеть со стороны, но отчего-то так приятно и вовсе не хочется
протестовать.

Чуя улыбается, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, однако они быстро

оказываются в машине, спасаясь от дождя, но не холода — внутри машины не
менее прохладно, чем на улице, и Накахара, потирая плечи, усмехается.

— Черт, с утра было светло, — Чуя слегка раздражён этими хоть он и любил
дождь — но не любил мокнуть р когда что-то идёт не по плану. Он снимает
шляпу и сразу же проводит ладонью по влажным волосам — теперь волосы
будут, как тряпка, ещё и влажными каплями спадать на шею и плечи. Но Чуя
быстро убирает руку и переводит взгляд на Достоевского, который почему-то
даже ключ не вставил в машину. Он просто сидел и смотрел на него? — поехали.

— Теперь у меня будет твой адрес.

— Давай без этого.

— Без чего? — хитро кинув взгляд, Фёдор включил свою змеиную натуру,
которая прежде была так присуща лишь Дазаю.

— Без шуток.

— Как скажешь, — равнодушно выдыхает брюнет, наконец вставляя ключ

зажигания и прокручивает, заставляя машину прогреться.

Детское любопытство взяло вверх. Чуя надеялся на деловые отношения, но

невольные сравнения полезли в голову — очень интересно, как бы сложилась
жизнь, останься Накахара с Достоевским? Глупый вопрос, вряд ли слишком бы
что-то поменялось, но нервов у Накахары точно было бы больше, возможно, и
ребёнка бы не было.

Страшно представить, и Накахара не представлял жизнь без неё, зато успешно

представлял, каких бы высот он смог достичь, будь рядом с ним человек
заинтересованный в его делах и амбициях, а не только в собственных. Он бы
точно уже давно разбогател и ездил бы по миру в своё удовольствие, не таща на
себе сразу всё — из этого теперь выливалась недовольная мина Осаму, который
18/173
вечно смотрел на него, как на дерьмо. Мол, живёшь за мой счёт — сам ноль без
палки, и это так вымораживало, ведь его не воспринимали за личность, за кого-
то самостоятельного, порой Накахаре казалось, что Дазаю от него нужен был
только ребёнок и красивый аксессуар рядом — вот, посмотрите какая у меня
красавица дочка и красавец муж, а более его ничего не интересовало. Эгоист до
мозга костей никогда бы и не пытался его понять, почему он прежде не
прислушивался к Озаки?

— Во сколько мне завтра приехать? — спрашивает Фёдор, и Чуя решительно

настроен отвлечься от этих мыслей, а не закапывать себя ими.

— Можешь днём. Часа в… в два, наверное, — однако он так устал, что

практически перестал соображать.

— Договорились.

Какое прекрасное слово. Почему не все люди его знают?

По пути Чуя был рад слушать какие-то рассказы от Феди — они ведь почти и не
общались на темы повседневные, и Накахара узнал, что Достоевский недавно
хотел жениться, но его невеста оказалась не просто полной дурой, но ещё и
шлюхой, которая не прочь была использовать его только как кошелёк для своих
целей. И ошейник под названием «брак» успешно прошёл мимо него, Фёдор
более не мог доверять ни девушкам, ни парням — людям в целом, потому решил
уйти в бизнес и наладить свою жизнь, а не распыляться на всех подряд. Чуе это
было знакомо — когда наваливалось столько проблем каждый день, ты не
успеваешь с ними справляться, как всё идёт под откос — в частности, из-за
посторонних лиц, ведь каждый тянет одеяло на себя. И Накахара уже давно
задумывался над тем, что временный отпуск от всех — это прекрасная идея.

— Рад был увидеться, — Чуя открывает дверь машины, сразу же выныривая из

неё, — до встречи.

— Пока, Чуя.

На улице по-прежнему шёл дождь, поэтому Чуя быстро побежал к своему

подъезду, радуясь, что окажется в теплой квартире через какие-то мгновения.

Дазай стоит у окна, переводя ленивый взгляд на Накахару, когда тот

захлопывает дверь и оказывается на пороге.

— Привет, — как-то скупо бросает Дазай, — кто подвозил? — с ходу.

Чуя на секунду оторопел от такого резкого вопроса, но подобная ревность

действовала на него усладой — либо радовала, либо начинала бесить, когда
перерастала в ограничения. С чего он начал это? Всегда ведь плевать было, и,
да, отсутствие ревности всегда говорило скорее о доверии и хорошей
самооценке. Значит, сейчас ему не? Чуя стягивает с ног обувь, сразу же заходя
на кухню.

— Где Фамия? — Чуя может игнорировать его вопросы, но не этот взгляд —

Осаму буквально прожигает насквозь, каменея, как статуя, — если бы ты меня
слушал, ты бы знал, с кем у меня деловая встреча.

19/173
— Я помню про Достоевского, просто думал, что у тебя хватит мозга не садится
к нему в машину.

— А я должен был пешком пиздовать домой по ливню? — Чуя взрывался, как

пороховая бочка в одну секунду, но едва ли его гнев брал Дазая. Он давно
научился ему противостоять.

— Должен был трубку взять, чтобы мы вместе поехали.

— Представь себе, не получилось, — внезапно за спиной рыжего оказалась

Фамия, которая подбежала к нему сзади, сразу же хватая за руку и обнимая.

— Наконец-то ты приехал!

Осаму сглатывает ком в горле, чувствуя себя лишним. Самая страшная мысль,
посещающая его столь регулярно, что хотелось выть — Фамия привязана к Чуе
куда сильнее. Такой парадокс, но ребёнка действительно невозможно задарить,
и даже самый заботящийся отец не заменит ему «нежную и любящую» руку
родного родителя, которую она каким-то образом усмотрела в Чуе.
Действительно, какой бы гарпией тот не был, Фамия замечала в нём скрытое и
доброе, не забывая ни на секунду.

— Да, моя сладость, как вы погуляли? — Накахара садится на стул, поднимая

девочку на руки и улыбаясь.

— Шоё бросался в меня тортом.

— Ты его побила за это?

— Да, — с едкой усмешкой произносит рыжая, и Осаму в этот момент замечает

между ними поразительное сходство — две язвы встретились.

— Молодец. Пойди поиграй, я устал сегодня.

— Я не хочу играть, я ждала тебя.

Дазай был готов взорваться. Ссориться при ребёнке — последнее чем он хотел
бы заниматься, потому собрав свой гнев в кулак, он раскрошил его и решил
поговорить позже. Прогонять её подальше, чтобы покричать слишком
неправильно, и Осаму постарался сделать иллюзию счастливой семьи хотя бы
ради дочери.

— Мы оба ждали, думали, всё ли с тобой в порядке, на звонки-то не

отвечаешь, — колко добавляет Осаму.

— Потому что я работаю в отличии от некоторых.

— В отличии от некоторых, я достаточно умный, чтобы позволить себе не

работать. — Дазай подходит к ним, протягивая руки к дочери, — пойдём спать.

— Хочу с вами сегодня спать.

Дазай впервые на просьбу дочери задумывается. Задумывается — стоит ли

вообще сегодня им спать с Чуей, но тут же отбрасывает сомнения, глядя на
20/173
того, чья это просьба. Ну, конечно, он ведь не может отказать ей!

— Хорошо, ляжешь с нами, — брюнет чмокает её в лоб, а затем бросает короткий

холодный взгляд на Накахару, — ужин на плите, ты как всегда опоздал.

— Не твоё дело.

Чувство вины после ссор накатывает знатное — не из-за факта ссоры, а из-за
факта того, что рядом присутствует Фамия. Ребёнок слишком активный,
слишком умный, чтобы не понять, что происходит — а дети всегда умнее
взрослых, их чувства более искренни и сильны, и, конечно, она не может не
заметить этого.

Печаль перерастала всё больше, расползаясь на всех. Вместе им прежде всегда

было хорошо, по-отдельности — грустно, а сейчас наоборот. Чуя видел в нём
слишком много недостатков.

Примечание к части

мой паблик https://vk.com/public_my_love_senpai

Давайте 30 ждунов и следующая часть

21/173
Часть 3

— Зачем ты приехал? Ещё и с дочкой, — Чуя равнодушно оглядывает

мужа, бросив короткий взгляд на ребёнка, что стоял за его спиной и складывает
руки на груди в знак крайнего недовольства.

— Мы скучали по тебе, решили заглянуть и посмотреть, как ты здесь

трудишься, — Осаму улыбается, но в его словах столько детских сюсюканий, что
у Чуи голова пухнет — мог этот человек быть хоть иногда серьёзнее и
относиться к нему не как к ребёнку? — ты ведь это ради нас делаешь, любимая
мамочка, — брюнет коротко целует его в щёку.

— Сколько раз я просил так не называть меня?

— Ну прости, я же не виноват, что Фамия видит в тебе нежную лапочку, —

выражение лица дочери в этот момент напоминал кота из Шрека, — интересно,
откуда она это придумала… кхм.

Едкие комментарии Дазая действовали на нервы. Но Накахара делает вид, что

всё в порядке, чтобы не взрываться на пустом месте — за шесть лет уже можно
было и привыкнуть к вечным подколам и глупым шуткам.

— Солнце, сходи погуляй, можешь попросить мороженое у Ясуко, — тут же

говорит Чуя, отправляя её к бармену. Дазай по-прежнему стоял на пороге кафе,
растянув руки в объятиях, а лицо в улыбке — главное, не понятно почему его
теперь всё в нём бесит? Раньше Чуя не так остро воспринимал это, в целом,
считая Дазая вполне сносным в быту, даже, возможно, хорошим — а теперь все
слова, поступки, жесты и прозвища либо отражаются безразличием, либо
раздражают, мешая, и Накахару это слишком утомляет, — так зачем ты
приехал?

— Нам скучно дома, мы решили с тобой посидеть. Мы тебе мешаем? — порой

даже мелкие фразы Осаму казались едкими, как пассивная агрессия, хотя Чуя
был уверен, что отрицательного смысла он в свои слова не вкладывает. Он
снимает плащ и вешает его на вешалку на входе, оставаясь в рубашке, рукава
которой привычно закатывает под локоть, не стесняясь оголить старые шрамы и
полосы на руках. От их вида Чуе становилось не по себе, ведь он знал, что жизнь
у Дазая была нелёгкой и сложной — всё это в прошлом, и нынешнее отношение к
теме даже не слишком пугало Фамию, когда она спрашивала почему у папы
руки в шрамах. С тигром подрался.

Оба идут к столику у окна, где Чуя сидел прежде чем они пришли.

— Да, — вполне откровенно заявляет Чуя, — сегодня приедет важный

человек, — Накахара уже собирается рассказывать, но прерывает сам себя на
середине слова, понимая, что Дазаю это не интересно. Ему никогда не
интересно слушать о делах и достижениях Чуи, тот и не рассказывает, — и если
вы будете здесь носиться и мешать мне…

— Чуя, алло, — внезапно брюнет щёлкает пальцами перед его носом, заставив
оторваться от телефона, — ты сейчас сказал, что мы мешаем тебе?

Осаму всегда был человеком прямым в отношениях. Несмотря на его любовь к

22/173
интригам, манипуляциям и лжи, он не занимается этим с момента, как они с
Чуей стали семьёй — апломб ему больше не пригодится, как и авантюризм, и
хитрость, но порой эти анахронизмы выливались в его вредные привычки в
общении. Надменность, топорность — с Чуей он старается быть предельно
честным, чтобы не разрушить отношения из-за глупой гордости, но порой
перегибает палку.

— Не перекручивай мои слова, я сказал, что вы будете отвлекать меня.

— Интересно, чем же ты так будешь занят?

— Развлекаться буду, это ведь я целыми днями нихуя не делаю, — тут же

парирует Чуя, чувствуя, что закипает, и сдерживаться с Осаму заслуженно не
хочется.

— Развлекаться с Достоевским?

— Да, как ты угадал?

— Зная тебя, не сложно.

— Ты приехал мне мозги выносить? — в душе уже давно одним лейтмотивом

крутится желание послать его нахуй прямо во время разговора.

— Я поговорить хотел, у тебя ведь на нас никогда нет времени, чтобы спокойно
пообщаться, — победно подняв голову, Дазай не в силах даже усмехнуться. Что-
то совсем не весело.

— Не приплетай ребёнка.

— Что с тобой произошло? — Осаму коротко отрезает, явно задевая за живое, и

Чуя всегда ненавидел эту его черту — давить на больное, не стесняясь, ранить и
не извиняться. Дазай не просто искусный манипулятор, он настоящий тиран, а
Накахара так и не научился противостоять этому.

— Ничего со мной не произошло. Это ты с ума сошёл, никого кроме себя и Фамии
не замечаешь.

Дазай внезапно встаёт с места, при том так резко, что привлекает внимание
даже нескольких людей из персонала и клиентов.

— Я её хотя бы замечаю. Кошка к котятам и то привязана больше, чем ты к нам.

Дазай никогда не впадал в ярость. От того слова его вонзались, как острый лёд,
как холодный нож, оставаясь внутри на долгие годы, раздуваясь в очередные
поводы ненавидеть и себя, и его. Настолько порой он поражал своим
поведением, что у Чуи не хватало фраз в голове, чтобы ответить, он растеряно
открывает рот, но в ответ ничего кроме гневных проклятий не находится, да и
поздно — Осаму сразу же преодолевает расстояние к дочери, оставив деньги за
мороженое и сразу же покидая кафе вместе с ней.

Накахара сам не понимает, почему не побежал за ним, почему промолчал — он

внезапно почувствовал себя пригвождённым к месту, немым и слепым, не зная,
что говорить и делать. У Дазая столько талантов — бить в самое сердце точно
23/173
самое любимое его хобби.

— Гондон, — слабо выдыхает Накахара, пытаясь выразить всю свою ненависть в

коротком слове.

Кошка более привязана? К такому сравнению ещё нужно было додуматься, оно
было не просто обидным — откровенно оскорбительным, ведь Накахара являлся
её прямым родственником, неужели Дазай считает, что даже его природные
инстинкты к дочери не проявляются? Абсурд, ведь Чуя достаточно времени
проводит с ними — почему Дазай в упор не хочет замечать очевидного? И
проводил бы куда больше, будь у него больше этого самого времени, ведь Осаму
никогда не протягивал руку помощи в делах, не интересовался настроением уже
давно, забил и становился всё дальше и отстранённее к его жизни.

Если прежде Дазай не отлипал, привозил в кафе мелкие подарочки, не ленился

мотаться в пекарню через пару улиц отсюда, чтобы Чуе на обед принести самую
свежую выпечку, постоянно писал и звонил — Чуя глупо улыбался, всегда
замечая какое-нибудь сообщение от Осаму в любой момент, и утром, и вечером с
завидной регулярностью. Глупо смеялся с его фантазий о большом доме за
городом, собаке и ребёнке — это всё казалось прекрасным сном, а появившись,
оказалось самой сильной горечью, не просто пресно существуя, а откровенно
душа и горча — у их мечт кончился срок годности. Все деньги, достаток и даже
ребёнок — ничего не приносило былой радости и счастья, как ожидалось.

Порой кажется, что от прежнего Дазая не осталось ничего. Он перестал быть

нежным, перестал быть внимательным, все его глупости и даже проклятые
цветы по утрам остались мелким печальным воспоминанием, уступая место
одиночеству.

Да, Чуя поразительно сильно чувствует себя одиноким. Что бы он ни говорил

Осаму, у того всегда были едкие комментарии, всегда были предложения
получше, всегда были какие-то условия. Прежде ему абсолютно было плевать на
здравый смысл, если Чуе хорошо — а сейчас внезапно Дазай решает включить
свой рационализм и холодный расчёт — сейчас, когда Чуе как никогда нужна
была поддержка! И главное — понимание, которого он никогда по сути не
находил. Дазай кажется далёким и чужим, вовсе не так как раньше — возможно,
выросли, возможно, надоели. Чуя не знал и не хотел знать. Разберётся с этим
позже.

Сейчас есть вещи поважнее.

— А почему мы ушли? — Фамия порой буквально лезла на рожон туда, куда не

стоит, ибо нейтрального ответа у Дазая не было. Сказать правду? Тогда она
расстроится. Соврать? Тогда будет ошибочно полагать, что отношение Чуи — это
нормально, и его холодность её вина. Сложный выбор всегда приводит его в
неистовство!

— А, у нас важное дело, — и всё же Дазай выбирает то, что он умеет лучше
всего. Врать. Однако приходится врать на ходу, — не хочешь навестить
Акутагаву и Ацуши?

— Они скучные, — она показывает язык, а затем отводит взгляд в сторону, —

пап.

24/173
— Да?

— Я уже говорила, но не тебе… — оба останавливаются, потому как вид у

девчонки загадочный и взволнованный, — я хочу покататься на лошади.

— Прямо сейчас?

— Нет, просто папа сказал… — она неловко поджимает губы и смотрит в пол, —
что мне нельзя, и это слишком опасно. Что у меня вряд ли получится.

— Ну, отчасти он прав. — начинает Осаму, а затем опускается на корточки к

дочери, — потому что это действительно опасно, но я не ожидаю от худшего,
поэтому если хочешь, всегда нужно пробовать.

Дазай знает, что за подобную вольность Накахара ему ноги оторвёт — если он
что-то упорно запрещает, то лучше послушаться и не оспаривать, но Дазай не
был бы Дазаем, если бы не делал всё по-своему. Он намеревался ей разрешать
всё.

***

Чуя держался за лоб, не в состоянии даже пойти в кабинет и не распылять свою

депрессивную ауру на всех вокруг. Никто из персонала не подходит, боясь
праведного гнева, либо считая, что личные дела хозяина кафе, это только его
дело, и дело его мужа — вмешательства ни к чему, и Накахара благодарит Бога,
что он не вынужден ни перед кем отчитываться за своё состояние, собирая в
голове крупицы этой ситуации, чтобы как-то её объяснить. Никак он не хочет её
объяснять кроме ёмкой фразы — Осаму эгоистичный мудак. Тут и думать нечего.

— Добрый день, — из раздумий его в миг вырывает чужой голос, — надеюсь, я не

опоздал.

Чуя поднимает голову, закидывая чёлку назад, которая потом всё равно опадает
на его лицо, образуя беспорядок. Накахара смотрит на Достоевского и быстро
переключается, приходя в себя. Да, точно, они должны были сегодня
встретиться, у них же важные дела.

— Нет, не опоздал, — слегка понуро произносит Чуя, а затем расправляет плечи

и делает вид, что всё в порядке.

— Неважно выглядишь, что-то случилось? — Достоевский чертовски

проницательный, когда это не вовремя. Не очень хотелось обсуждать с ним
происходящее в его постели. Мужчина присаживается напротив, закинув ногу на
ногу, специально делает вид крайне обеспокоенный и взволнованный, так как
состояние его партнёра кажется уставшим и печальным.

— А, да там личное, ничего важного, — отмахивается Чуя и вновь цепляет маску

равнодушия, — что мы должны были сегодня решить..?

— Мелкая формальность — контракт.

Достоевский всё равно легко догадался, что в их семье проблемы — сложно

было не заметить как на парковке его нынешний муж хлопнул дверью машины
25/173
своего BMW.

***

Дазай пишет быстро и отрывисто короткими фразами, зная, что Айко сразу же
примется выполнять и складывать, не дочитав до конца с победным «могу уйти
пораньше?». Он придерживает одной рукой Фамию, которая сидела на его
колене и играла в его телефон, и не отрывает взгляда от письма, отмечая, что
стоит улучшить в кабинете отопление, ибо ребёнок уже продрог.

— Вот, — он убирает ручку на подставку, протягивая секретарше список, — до

понедельника меня не беспокоить, я буду занят.

— Хорошо, но, Дазай-сан…

— Что? — он тут же поднимает девочку со своего колена, вставая с кресла и

поднимая её на руки, — мы всего лишь весело проведём выходные. Без всякой
работы.

Фамия была слишком чистым ребёнком — она так далека от всего жестокого и
взрослого мира, не принимая ни надобность работы, ни важных дел, и Чуя
говорил, что это Осаму её сделал такой, но он-то знает — у неё огненный нрав
от своего родителя, и это никак не изменить. Каждый раз её улыбка и пара
ясных глаз разбивали его сердце по-новому, с ней он чувствовал какую-то
особенную связь.

— У вас на завтра назначено собеседование на штатного психолога, —

напоминает девушка, поправив очки и сверкнув взглядом из-под них.

— Отмени.

— Не могу, тогда нам придётся перенести его на следующую неделю. Это

слишком долго.

— Тогда выбери кого-нибудь сама, не мне же у него обследоваться. В

понедельник проверю.

— Накахара-сан будет с Вами? — Айко учтиво не влезает дальше позволенного,

но доверительные отношения позволяют ей интересоваться подобным. Она
складывает лист с поручениями в планшет, начиная активно вчитываться и что-
то отмечать.

— Не знаю. Какое это имеет значение?

— Думала, может он сможет.

— Чуе нельзя доверять даже собаку на пару дней.

— Спросила на всякий случай.

Что за «случай» Осаму решил не уточнять, решая не захламлять себе голову,

поэтому он просто выходит из кабинета с девочкой на руках. В офисе ей очень
часто было скучно, но Дазай понимал, что крайне важно уделять работе время,
26/173
он и так перенёс всё возможное на дом и удалённый режим — подписание
договоров, важные встречи или увольнение — это те поводы, по которым он мог
сюда заезжать, также сегодня пришлось взять с собой некоторые бумаги,
проверить выполненную работу и снова сбежать отсюда. После офиса Дазай
всегда покупал ей мороженное или что-то сладкое, как поощрение за ожидание
в серых стенах.

Она часто замечала, как отец отчитывает кого-то или щедро раздаёт задания с
крайне строгим и серьёзным видом, поэтому всё больше проникалась к нему
уважением и уверенностью в том, что её папа — самый крутой, самый главный и
его все боятся. Однако, чувство того, что ты контролируешь кого-то настолько
крутого и независимого давало ей впечатление собственного всемогущества и
карт-бланша.

— Мы поедем на дачу? — спрашивает Фамия, спрыгивая с рук Дазая и подходя к

машине.

— Да, — он улыбается и открывает ей дверь, — заедем домой взять вещи на

пару дней и по пути заедем в какой-нибудь супер-вредный фастфуд, чтобы
купить тебе молочный коктейль и навсегда поселить кариес в твоём болтливом
ротике.

— Ура! Кариес.

Осаму вновь усмехается и обходит машину по кругу, чтобы сесть за руль

машины. Странный вопрос секретарши настолько выбил его из себя, что Осаму с
позором осознаёт — он в какие-то моменты вовсе не чувствует себя замужним.
Он никогда не засматривается на других девушек, на других парней или кого-
либо — он вовсе не чувствует себя одиноко, но и присутствие Накахары
постепенно растворяется, как сахар в чае. Дазай испытывает тянущее чувство
скуки и печали по нему, желая каждую секунду находиться рядом и видеть это
милое, нетронутое временем, лицо, ведь Осаму его любит — как никого в мире
не любил, утонув с головой в его глазах, когда увидел впервые. С самого первого
дня, Дазай спать не мог, зная, что существует Чуя, и он не принадлежит ему —
сколько Осаму не испробовал, бегая за ним, идя на разные ухищрения, чтобы не
подчиняться, ведь Накахара человек, который под себя подминает всех,
загоняет под каблук, а Дазай не хотел терять свою независимость и свободу.
Точно, как наркотик — подсаживаться не хотелось. Он видел ту опасность — Чуя
использует любовь, как оружие, как слабость, превращая человека в игрушку и
используя в своих целях, Накахара в глубине души крайне жестокий и
хладнокровный, когда речь идёт о его собственных целях. Дазай это видел,
знал, но они были так похожи — оба мерзавцы и отъявленные себялюбцы, и
Дазай думал, что может его перехитрить. Сможет отстоять свою независимость,
приручить и получить Чую — он ведь не самый красивый, не самый нежный и
добрый, но в сердце запал так, словно в мире больше не существует людей.

Дазай знал, что нет другого способа его заполучить, кроме как подчиниться и
привязать — Чуя никогда бы не стал прощать его прегрешения, зная, что он
один такой на миллион, а Осаму отброс из отбросов. Привязать к себе удавалось
лишь искренними обещаниями, мелочами и усладой, Накахара ни в чём никогда
не нуждался, Осаму позаботился о том, чтобы Чуе никогда ничего не угрожало.

Но, видимо, даже этого ему было мало.

27/173
— А что мы скажем папе? — Фамия поднимается с места, держась за спинку
сидения за головой Осаму.

— В каком смысле?

— Ну, он же запретил…

— Мало он тебе запрещал? — улыбается Осаму и тянется к ключу, как внезапно

в кармане завибрировал телефон. Он сразу же вытаскивает его из кармана,
удивляясь, что Чуя звонит ему первым, — алло?

— В смысле вы уезжаете на дачу? А меня спросить не надо было? — тут же с

обвинений начинает рыжий, сжимая пальцами телефон и кусая губы. Он ещё не
слишком отошёл от предыдущей ссоры, грозясь высказать Осаму всё, что
думает, — что за спонтанные решения?

— Фамия хочет попробовать конную езду. За городом были конюшни, от нашего

дома туда ближе, — тут же отвечает Осаму, откидывая голову назад, и пускай
сейчас Чуя молчит, Дазай эфемерно чувствует его гнев — Накахара точно сейчас
стоит в одиночестве и закипает, как чайник, — можешь приехать к нам, как
только закончишь свои дела в кафе.

— Ты собираешься сажать нашу дочь на лошадь! Ты совсем ненормальный?

— парень уже даже не пытается сдерживать себя, ведь беспросветная тупость
Осаму его добивает окончательно.

— Нет, для детей есть пони.

— Это опасно!

— Ну, за ней же буду смотреть я, а не ты. Значит не опасно.

— Слушай, я не знаю, что с тобой сделаю, если ты увезёшь её, — он сильнее

сжимает телефон костяшками пальцев, еле сдерживаясь, чтобы не раскрошить
его, — не смей этого делать.

— Я подумаю. В общем, ключ оставлю под ковриком.

— Дазай! — когда тот сбросил звонок, Чуя снова заскрипел зубами, намереваясь
сразу же сорваться с места и поехать за ними. Вот же гандон! Всё делает по-
своему, ни к кому не прислушивается — Чуя это ненавидел, он любил, когда всё
идёт по плану, когда он всё контролирует — только так можно избежать
сожалений. Как можно принимать столь поспешные решения?

Ощущение, что ты ничего не контролируешь становится слишком страшным,

Накахара тяжело переносил, когда всё валится из рук и идёт на самотёк —
когда ничего не понимаешь жизнь становится сложной и едкой, Чуя же хотел
быть уверенным в завтрашнем дне.

Однако его быстро отпускает. Запустив руку в волосы, он снова открывает

телефон, набирая Дазаю сообщение: «я приеду и убью тебя», получив в ответ
сердечко через пару секунд. Вздохнув, Чуя временно отпускает ситуацию. Что
ж, сегодня вряд ли он успеет сделать что-то плохое, а у Накахары остаётся
время, чтобы привести всё в порядок, чтобы со спокойной душой отлучиться от
28/173
заведения на выходных.

Время пронеслось так незаметно. Достоевский легко заставил забыть об Осаму,

о проблемах и том, что привычно гложет — время за разговором прошло так
быстро и беззаботно, что Накахара даже вздрогнул, получив сообщение от
мужа, который так вовремя напомнил о себе. Чуя был полностью увлечён идеей
сотрудничать с лейблом, хотя, признаться, важные моменты они так и не
обговорили — Чуя в основном слушал с кем приходилось работать Фёдору, в
каких городах он бывал и какие связи имеет — поразительно, но этот человек
рассказывал о таких вещах столь легко, что у Накахары даже не было и мыслей
завидовать. Достоевский был внимателен, даже когда Чуя неуверенно завёл
речь о том, что его интересует — о том, чтобы чего-то достичь и встать на
собственные ноги, учтиво обходя упоминания семьи и дочери. О них он мог
говорить ещё дольше, но такие темы обычно крайне утомительны для людей, к
тому же будучи человеком сердобольным, Накахара скрупулёзно обходил тему
прошлого, чтобы не задевать чужие чувства. В прочем, о них он и забыл, Фёдор
не подавал виду, что от прошлого в нём что-то осталось.

— Всё нормально? — брюнет поднимает острый взгляд, проходя им по всем

мелочам на лице Чуи от мелкой морщинки на носу до локонов, что спадали со
лба, когда рыжий их зачёсывал наверх, и тот не знает насколько этично будет
сейчас проявлять гнев, поэтому просто отмахнулся. Слишком Федя
внимательный до чужих эмоций и состояний.

— Да, просто муж идиот, — с меньшей агрессией произносит Чуя, присаживаясь

на место, — неважно. Мы что-то заговорились с тобой, — Накахара тут же
замечает, что прошло уже пару часов.

— А мы так и не подписали договор, — Фёдор откидывается на стуле. Ему

нравилось занимать все мысли Накахары, нравилось, когда тот забывал о
времени, о своём глупом муженьке, которому было откровенно на него похуй,
нравилось, что думают они об одном и том же, что у них слишком похожи мечты
и стремления. Чуя казался максимально собранным и внимательным, как
нужно — они родственные души, которые понимали друг друга с полуслова, —
точно всё в порядке?

— Да, не переживай, — нехотя отбрасывает рыжий, ожидая пока Достоевский

наклонится к своему портфелю и достанет из него договор.

— Я просто хотел быть уверенным, что ты в состоянии принимать ответственные

решения.

— А ты сомневаешься?

— Ни секунды.

Фёдор ведёт себя аккуратно, не пересекая границы, однако нагло в них

вторгаясь столь незаметно и быстро, что его план был обречён на успех. Чуя не
замечает, как плавно от исключительно деловых отношений, которые
Достоевский выстраивал просто отлично, он пристрастился, как кот к молоку, к
его уверенным жестам и беспечному отношению. Словно сияя словами «тебе не
о чем беспокоиться», он давал лишний глоток воздуха для мелкого отдыха,
которого Чуя прежде не знал вовсе — всё тянуть на своих плечах такой тяжкий
груз, который Фёдор благородно предложил разделить.
29/173
Как это может не радовать? К нему не относятся, как к ребёнку, не бросают на
«взрослый, сам разберёшься» и это льстило. Неужели Достоевский решил
обольстить его адекватностью?

— Ты завтра занят? — тут же спрашивает Чуя, когда брюнет напротив

складывает все вещи в портфель.

— Для тебя я всегда свободен.

— У нас будет много работы, так что свободен ты будешь уже очень нескоро, —
улыбается Накахара, — у вас же есть свой стиль?

— Да, но нам нужно будет выбрать нового дизайнера для вывески, названия…
— на секунду он задумывается, складывая пальцы на подбородке и пробегая
взглядом по помещению, прикидывая сколько всего им придётся поменять и
насколько нужно будет изменить, — точно. Как быстро ты сможешь закрыться?

— На выходные.

— Тогда вечером я накидаю тебе идей по оформлению, а завтра вместе

посмотрим, что здесь можно сделать. У меня есть хорошие знакомые, которые
давно занимаются стройкой — сам увидишь.

— Хорошо, — Чуя быстро соглашается, но резко вспоминает, что его выходные

уже были расписаны — он собирался приехать к семье и устроить Осаму
выволочку.

В прочем, подумает об этом позже — может, он успеет завтра закончить все

дела пораньше и приехать к ним.

— Тебя подвезти? Снова я задержал тебя, прости. — несмотря на то, что вид у
Достоевского был не более виноватый, чем тон — Чуя прочувствовал эту
вежливость в голосе.

— Ничего страшного. Я уже давно ни с кем не разговаривал так легко.

Оба встают с места, направляясь на улицу. Сегодня уже было не так холодно —
для столь ранней осени погода слишком непредсказуема, Накахара бы не
удивился, если бы на следующий день пошёл снег, ведь потепления, кажется,
вовсе не ожидалось.

— Правда? — кажется, Федя действительно удивлён такому откровению, а

взгляд его надёжно зацепился за лицо Чуи, сканируя каждое изменение — а по
нему можно было легко догадаться, что что-то не так. Накахара нахмурился,
поднимая брови и делая тон посерьёзнее.

— Да. Я почти не общаюсь с друзьями, у меня не хватает времени, а Дазай

слишком занят Фамией, поэтому, — он внезапно пожимает плечами, — поэтому
порой я забываю остановиться и вдохнуть нормально.

— Тебе нужен отпуск.

— Не в этом дело. — они уже оказались у машины, и Чуя даже не замечает, как
30/173
Фёдор открывает перед ним дверь, а затем обходит машину стороной,
присаживаясь рядом за руль автомобиля, — я не чувствую себя уставшим.

— А я не про физический отпуск, — он достаёт из штанов ключ, плавно переводя

взгляд на Чую, — тебе нужно сменить обстановку. При всём уважении, тебя
окружают сплошные идиоты.

— Вот! — Чуя заулыбался, как дитя, когда кто-то озвучивал его мысли без
скрытой подоплёки, — и я о том же!

Но радость резко спала, он ведь понимает о ком говорит Достоевский. Его

отношение к Дазаю ему давно известно, он считал его тупым и быдловатым,
хотя удивительно — при всей высокопарности Осаму, его апломб проскальзывал
в редких едких фразах, и на быдло он был похож в последнюю очередь, но
отчего-то Фёдор прослеживал нагловатость в его поведении. Возможно,
излишняя топорность и давление на людей вынуждало его выглядеть, как
человек, не уважающий личные границы. И даже если его мнение изменилось —
Чуя старался обходить острые углы об этой теме всеми путями, даже не
замечая, как, оказывается, легко им можно манипулировать. Не очень хочется
обсуждать с кем-то своего мужа, даже если он такой козёл.

Фёдор же сжимал руль, стиснув зубы — внезапно настроение омрачилось

всплеском радости Чуи. Изнутри буквально сжирала несправедливость — Чуя
так прекрасен, но так туп. С его жаждой жизни, горящими глазами и
инициативностью было поразительно, как он сам со всем справляется — как
уживалось в таком маленьком человеке столько мощи? Но в то же время
раздирала дикая обида, что вся эта мощь не принадлежит ему, и Фёдор делает
его счастливым, как и прежде, но теперь он официально не имеет к этому
никакого отношения.

Да, семья, да, прошло время — но как своему эгоистичному «я» втолковать
какие изменения происходят в душе, когда встречаешь старую любовь?
Сотрудничество с его кафе ему вовсе было ни пришей, но Фёдор пошёл на
рискованный шаг исключительно из-за желания хоть иногда иметь повод
встретиться. Ха, наивно, что он ожидал выловить?

— Прости, я так устал сегодня, — внезапно стонет Чуя, откидывая голову назад
и потирая пальцами лоб, — мы управимся завтра до обеда? Мне нужно будет
уехать.

— Постараемся, если срочно.

— Да не срочно, просто…

Нет, обсуждать с ним Дазая он точно больше не станет. Чуя вообще считал
обсуждение отношений с третьими лицами чем-то крайне зазорным и
бесполезным. Во всяком случае, лично в нём это кипятило и умножало злость, а
это точно не лучшее качество, хоть оно и вымещало печаль. Его жалобы
Достоевскому никак не помогут делу, а может лишний раз напомнят, как всем
вокруг наплевать на твои чувства.

Достоевский достаточно расслаблен, в его лице читалось на напряжение, а

тяжелые мысли, словно он принимает сложное решение. Накахара не решился
интересоваться, считая, что его личные проблемы не его дело. Чуя ведь не
31/173
обязан всё знать о нём, он был не из тех, кто сближался с кем-то чересчур
быстро, за всю жизнь у него особо и друзей не было, кроме тётки Коё и Ацуши, с
которым он почти перестал общаться из-за работы — Чуя всегда привлекал
внимание и чужие взгляды, имел кучу воздыхателей, но построить с кем-либо по
истине прочные отношения так и не сумел.

Он знал, что есть люди, которые могут о себе всё выложить прям при первой
встрече, но никогда не причислял себя к таковым — Чуе зачастую было
откровенно до пизды, к людям он не питал особого интереса, как и к
Достоевскому — просто была перспектива крепких отношений, которые вряд ли
сильно бы навредили их сотрудничеству. Или в нём говорит сейчас интерес?

***

— Я всё-таки пригласил в гости Ацуши и Рюноске, — тихо вздыхает Дазай,

стягивая с себя галстук и падая на мягкий пуф перед камином, напротив
которого сидела Фамия, рассматривая куклу, — я знаю, ты считаешь их
скучными, но раз уж наша беспечная мамаша слишком занята, будем
развлекаться всеми силами.

Дазай корил себя за подобные комментарии в адрес Чуи при ребёнке, но

искренне надеялся, что она забудет.

— Мамаша, — повторяет рыжая и смеётся.

— Только при нём так не говори, а то он меня сожрёт.

В доме было тепло, а в душе пусто. Не удавалось закрыть эту дыру ничем,
пускай теперь и было легче — рядом дочка, которая одним своим видом снимала
всякую грусть, но Осаму казалось, что он болен, и это неизлечимо. Хотелось
выть на Луну и снова писать Чуе миллион сообщений, но его это не
интересует — как всегда, ответит только на одно, назовёт дураком и снова
будет игнорировать, пока не получит ещё миллион. Осаму так надоело биться в
закрытую дверь, словно они и не замужем. Словно он никогда и не знал этого
человека.

— Ты же говорил, что он приедет, — Фамия встаёт с места, подходя к дивану и

заползая на Осаму сверху, прижимаясь щекой к его груди. Голос ребёнка был
настолько печальным, что у Дазай в душе что-то дрогнуло, но сквозь силу он
улыбнулся и сделал вид, что всё в порядке.

— Если я сказал, значит приедет. Сама подумай, как бы Чуя приехал по такому
холоду? — тут же отвечает Дазай, поглаживая её по спине. — всё нормально.

Фамия верит. Потому что она ребёнок и другого выбора у неё нет, но распознать
в словах своего отца откровенное покрывательство она по-прежнему не в
состоянии, поэтому искренне надеется, что это нормально и всё именно так, как
ей говорят. А Дазай в душе сжигает Чую за это, а затем воскрешает снова, чтобы
не лишать ребёнка полноценной семьи.

***

Квартира без ребёнка и Осаму выглядела слишком пустой и тихой, но едва ли

это расстраивало. Чуя ощутил такой кайф, словно действительно сбросил груз с
32/173
плеч — он точно не станет сегодня работать допоздна, щуриться в темноте над
подробными отчётами, а также может не выслушивать уколы по поводу своего
поведения, никто не будет танцевать на голове и тянуть за собой в игры. Он
просто завалится отдыхать. Дазай не будет смотреть волком, ревнуя к работе
(хотя, будь это так, было бы намного приятнее, а так он вёл себя необоснованно
агрессивно к нему), Фамия не будет непослушно показывать язык на просьбы
собрать игрушки.

Звонкая тишина так сильно отдалась в ушах, что Чуя не сразу поверил, что
может расслабиться — сразу же падает в гостиной на диван и улыбается,
растягиваясь на нём.

Он действительно так рад не видеть свою семью? Но это ведь нормально —

людям порой стоит отдыхать друг от друга, чтобы не убивать, и нервы Чуи не
железные.

Но вслед за этим выводом вскрывается рана, которую Чуя так тщательно

заматывал всё это время под слои пустых разговоров, намеренно игнорируя. Что-
то происходит, и он не понимает, что именно, но как симптом — они с Дазаем
отдаляются друг от друга. Не понимают, не общаются, ничего не планируют,
Осаму не зовёт его на свидания, меньше времени уделяют друг другу, о сексе
Чуя в принципе забыл. Забыл потому что не хочет больше Осаму, а тот и не
пытается понравиться, вечно проявляя свою язву, капая ядом или болезненно
задевая. Чуя не хотел его винить во всём поголовно и безоговорочно, но как же
он сейчас зол на него. Хотя бы за его острый язык, который тоже выливался в
симптом. И Накахара не понимает, что послужило причиной, но уверен в
одном — так не может продолжаться вечность. Им точно нужно что-то менять.

Возможно, бурю удастся переждать. Главное не рубить с плеча.

Трезвон сообщения пугает Чую, заставив вздрогнуть, но он тут же тянется к

телефону, замечая короткое сообщение от Фёдора:

«Привет. Надеюсь, ты не спишь, вот я накидал несколько вариантов»

И несколько фото с интерьерами разного стиля. Чуя переворачивается на живот,

разглядывая на девайсе четыре картинки и выбирая ту, что самая тёмная, но
контрастная — современные решения и игра со светом всегда его привлекали.

«Третье неплохо»

Чуя на секунду прикрывает глаза.

«У тебя отличный вкус

Я тоже хотел это, но думал, тебе не понравится»

Накахара улыбается, а затем заходит в диалог с Дазаем. Стыдно признаться, но

он надеялся хотя бы на пожелания спокойной ночи или вопроса почему он не
приехал.

«Отлично, есть дизайнеры на примете?»

33/173
«Их я тебе покажу завтра лично»

«Окей»

«Ты ещё будешь работать?»

«Не собирался

А что?»

Чуя напряженно всматривался в экран, не понимая, чего ожидает, но ему всё

равно казалось, что что-то должно произойти с минуты на минуту.

«Это хорошо. Просто у нас завтра много дел, ты бы лёг пораньше»

Ого, это что? Забота?

«Как скажешь»

«Спокойной ночи»

«Спасибо <3»

Чуя выключает телефон, сразу же откладывая его в сторону. Это какое-то

безумие, но внезапно в голову прокрадываются мысли, что он лезет в
совершенно ненужные ему дебри, которые будоражили сознание — точно ли
сотрудничество с Достоевским полностью деловое?

Примечание к части

Ну, вот, я хотела спросить вашего мнения. Как вы считаете, насколько

равноценна вина каждого в происходящем? :) Дазай ведь тоже себя как мудак
ведёт.

Паблик — https://vk.com/public_my_love_senpai

вы просто бешеные, так быстро набрали нужное количество ждунов, я

понаглею. 60 ждунов и новая глава~

34/173
Часть 4

За субботу Чуя не выдержал и позвонил первым — вновь услышал

новость о том, что Фамия «отлично держится в седле» и схватился за сердце,
представляя, как это опасно. Страх к лошадям мог показаться навеянным,
словно у Накахары был печальный опыт, но здесь не надо быть экстрасенсом,
чтобы понять насколько это опасно, даже если она будет ездить на ослике.
Дазай говорил, что Чуя ожидает худшего — подобный упрёк к родителю был
абсурдным, особенно от человека, который баловал ребёнка без остановки,
почти не давая никому вмешиваться в его воспитание. Порой рыжий не просто
чувствовал себя на втором месте в их отношениях, ему казалось, что Осаму
считает дочь своей собственностью — никому не разрешает давать советов, а
если и получает, то игнорирует, ни с кем не советуется по поводу того, кем
станет ребёнок — он, кажется, уже даже решил в какой она поступит
университет и во сколько женится.

Других такое поведение забавляло, веселило, они говорили «никогда не видела

такой связи между отцом и дочерью», либо восхищались обоими «какая милая
девочка! Я бы ей тоже ничего не мог запретить», и это Чую также бесило.
Словно он один видел проблему, словно он один подозревал, что это не
нормально, а все остальные пытались его в этом разубедить.
Зато вечером он вновь испытывал бы тоску по дочери, к которой не смог
приехать из-за того, что мотался весь день по городу с Достоевским, а после
искал дизайнера — он бы с радостью перекинул все обязанности на Федю, но он
даже не уставал. Поразительно, но это утомляло лишь физически — морально
утомляли едкие комментарии Дазая по поводу того, что он не приехал. Да они
бы особо и не заметили, будь он с ними — Осаму собой заполнил всё
пространство вокруг Фамии, словно для Чуи там не было места.

Точно бы обвинял себя, если бы не ненавязчивая переписка с Федей — его

прогноз был утешителен, и успехи кафе перекрывали все прошлые тревоги.

Зато в воскресенье с утра его разбудил громкий звонок с просьбой подъехать.

***

Понедельник утром.

Коё, которая просто хотела поболтать и пригласить его в гости вместе с

дочерью, но, услышав неловкое мычание о том, что её дома нет, Озаки не
растерялась, позвав его одного.

Огай пропадал на работе, и это было уже достаточным поводом — Чуя его не
особо жаловал, несмотря на то, что с Коё они поженились гораздо раньше, чем
Чуя с Осаму. Это было прям кошмарно, Коё так сильно ненавидела Дазая, что
поставила ультиматум — если Чуя выйдет за него, то больше не переступит
порог её дома, и даже узнав о помолвке, продолжала настаивать на своём. Она
так разозлилась, что перестала отвечать на звонки и запретила с ними общаться
даже Огаю — несмотря на прекрасные отношения с этой женщиной, Чуя
понимал, что она, как и он, ненавидит, когда кто-то перечит и делает по-своему.

Однако, получив пригласительный на свадьбу, она не могла более из-за глупой

обиды игнорировать любимого племянника — пришлось идти на уступки и
35/173
попытаться рассмотреть в Дазае что-то хорошее.

— И ты ему просто позволил забрать её? — Коё удивлённо поднимает бровь,

поднося горячую чашку к губам. Её фразы редкие и меткие совсем, как у
Осаму — хотел бы и Чуя научиться когда-то попадать в цель короткими
предложениями.

— Нет, — однако, как бы она не была права, Чуя не хочет признавать

очевидного, — они давно собирались, я просто не успел к ним в тот вечер, а
вчера я был слишком занят. Ну, и сегодня они уже скоро должны вернуться, —
он также потягивает чай из чашки, удивляясь тому как тихо в доме с наличием
ребёнка — Шоё всегда был более спокойным и сдержанным в этом плане, он как
противоположность Фамии — скромный, слегка замкнутый и очень послушный.

— В любом случае, если ты был против конного спорта, вы должны были

обсуждать это вместе.

— Да, я знаю, — он более не собирался парировать, когда отвлёкся на

сообщение на телефоне.

— Чего улыбаешься? — женщина тут же кидает на него подозрительный взгляд,

замечая, как лицо Накахары преображается в еле заметную усмешку, а пальцы
активно строчат ответ — при том на Накахару это дико не похоже. Пускай он и
внимал разговор на все сто процентов лишь тогда, когда речь идёт о нём самом,
Чуя всегда убирал телефон подальше при живом общении, не позволяя себе
отвлекаться.

— Да так, по работе.

— Когда пишут по работе, люди обычно не радуются.

— А у нас хорошие новости, просто…

— У нас? — на секунду её коробит. Дазаю всегда было плевать на работу Чуи.

— Ну, — Чуя мигом стушевался. Как ей всё объяснить?

Озаки буквально обожала Достоевского прежде. Он ей казался полной

противоположностью Дазая с его манерами, вежливостью, серьёзным подходом
к семье, работе, учёбе — он представлял из себя неплохую перспективу на
старте их отношений, в то время, как Дазай делал первые шаги, опережая его
не слишком. Чуе было сложно думать, но Коё очень хотелось решить за него, и
свой голос она без раздумий отдала Фёдору, пускай тот был и не так «выгоден»,
как Осаму.

Коё никогда и не думала о выгоде материальной — она была умной, но порой

поддавалась своим импульсам и делала поспешные выводы. Дазай всегда
говорил, что они с Чуей отъявленные негодяи — таким только держаться
вместе, и его топорный пассеизм и подход к жизни никогда не отдавал ни
чувствами, ни романтикой — ничем из того, что было присуще Достоевскому. Но
почему-то Чуе казалось, что выбор очевиден.

Он и сейчас до конца не понимает почему выбрал Осаму. Он был уверен, что

получить удовольствие от брака невозможно, ведь это удовольствие только для
36/173
одного, и точно не для него, в то время, как влюблённость плавно перекочевала
в закоулки сознания, и перед Чуей стал вопрос: «хочешь жениться ради
удовольствия?». О каком удовольствии могла идти речь?

Дазай решительно заявил «я сделаю всё для тебя», и получая даже не такие
огромные деньги, он всё равно тратил их на Чую без его собственных просьб, и
это не выглядело, как содержание — Накахара просто получал слишком много,
больше чем мог хотеть. И сперва это смущало, скромное сознание Чуи не
привыкло к излишней роскоши, к которой его приобщал Дазай, и Осаму всегда
таскался за ним, предлагал развиваться вместе, узнавать новое — что он умел
точно, так это удивлять и всегда по-новому. Дазай часто делал что-то своё и
непонятное, что Накахару иногда раздражало, так как он ненавидел вещи,
которые не понимал. Но в тоже время любил — интригующе и всегда удачно
поступки Осаму можно назвать внезапными и романтичными. Он просыпался
ночью, когда не чувствовал рыжего под рукой, написывал кучу сообщений,
носил на работу каждый день цветы или сладости, дома всегда просыпался
раньше, готовил завтрак и кофе, чтобы Чуя не напрягался — он прямо-таки
ощущал себя принцессой на горошине, которой ничего не позволялось делать.

Что сейчас с ними не так?

— Что «ну»? — женщина также давяще пепелит взглядом и устало вздыхает.

Коё определённо умела давить на совесть.

— Достоевский предложил мне сотрудничество, мы сейчас проводим огромную

работу, — на одном дыхании выдаёт Накахара, надеясь, что это не выглядит
излишне двусмысленно — что бы она себе не придумала, он делает то, что ему
выгодно, — кафе уже закрылось на ремонт, он пока всё контролирует.

Коё улыбалась неестественно довольно, словно услышала от него невероятно

удивительную благую весть — сейчас ее взгляд сиял, как в тот день, когда
Накахара объявил о том, что они ждут ребёнка.

— Как у него дела?

— В каком смысле?

— Он не собирается зайти в гости? — тут же с улыбкой спрашивает Коё, ставя

чашку на стол. При упоминании Фёдора она знатно оживилась.

— С чего бы?

— Я знала, что ты когда-нибудь одумаешься, — также победно она переводит

взгляд в сторону, складывая пальцы на коленях — мечтательное её лицо мигом
выдало тот апофеоз, с которым она относилась к Достоевскому, и это
раздражало. Чуя, пусть, и не идеализировал своего мужа, но все же — он выбрал
его сам, сам захотел быть с ним, а Коё всегда обесценивала и осуждала его
решения, — чем он занимается? Семья есть?

— Нет, невеста изменила, занимается творчеством, — раздражённо выуживает

Чуя, не желая продолжать эту тему, — у нас исключительно деловые
отношения. Я по-твоему уже своему успеху порадоваться не могу?

— Естественно, можешь. Просто мне всегда было интересно, — на секунду она

37/173
делает паузу, чтобы завуалировать вопрос более тактично, — почему ты выбрал
Дазая?

— Вас это не касается.

— Ах, ну ладно, поступай, как знаешь, — она допивает чай, по-прежнему стреляя
мелкими искрами из глаз — Чуя сразу понял, что она и так обо всём догадалась,
и любой ответ из его уст воспринимался бы как ложь. Отчего-то она была
уверена, что он обязательно поступить именно так, как хочет она, — я, конечно,
тебя во всём поддержу, хоть и с неохотой. И, правда, не понимаю, почему ты
даёшь ему решать за вас двоих. Ты ведь хотел отправить дочь в детский сад…

— Да и сейчас хочу.

— Я думаю, тебе стоит как-то повлиять на него.

— Да, я в курсе.

Чуя злится на неё — он был готов взорваться, потому что Достоевский прав —
его окружают идиоты, и никто его не слушает. Дазай только может осыпать
упреками, оставляя Накахару в одиночестве, а Озаки вообще не слышит. В её
глазах Накахара не существовал, как субъект, не существовал как личность —
со своими чувствами, эмоциями, увлечениями. Он должен был поддерживать ее
авторитет и быть послушным на радость родственнице. Он вновь отвлекается на
сообщение, пока Коё скользит по нему взглядом, а затем также отвлекается на
сына, что пришёл из комнаты — она даже не успела ничего задумать или
заподозрить, однако вопрос её мучал по-прежнему — что в Осаму было лучше?

Подняв Шоё на колени, она узнала, что он хочет, бросила короткий взгляд на
Накахару и хмыкнула — в какой-то момент он совсем отбился от рук, как только
в его жизни появился Осаму. Если прежде Чуя прислушивался только к ней, то
сейчас совсем ни к кому, и это заводило его в страшные дебри.

— Я всё равно не понимаю, чем ты руководствуешься, — задумчиво хмыкнула

Озаки, в этот раз не приплетая к утверждения никакого любопытства и выгоды.
Много знать — вредно, но Коё так было намного удобнее и надёжнее, если она
всё понимала. Иначе она не знала, как помочь.

— Холодным расчётом, — как-то на автомате выдыхает Чуя, переводя на неё

пару глаз.

— Даже в браке?

— Даже в браке.

— Разве так можно?

— Жениться по любви — дурной тон, — также загадочно и неоднозначно

отвечает Накахара, а затем чувствует, как телефон в руке вибрирует и тут же
принимает звонок, — да?

— Мы скоро приедем домой. — без приветствия выдыхает Осаму, и судя по

голосу, он достаточно обижен.

38/173
— Примерно через сколько?

— Через час или полчаса.

— Хорошо.

Диалог короткий и сухой, что аж на душе свербит, но Накахара делает вид, что
всё хорошо, надевая маску спокойствия и равнодушия, а затем прикидывает
сколько времени ему понадобится, чтобы добраться — засиживаться у Озаки
ему явно более не позволяет время.

— Дазай?

— Ага, они скоро будут дома, поэтому мне нужно ехать, — он тут же встаёт с
места, вытаскивая из розетки свою зарядку, на которой стоял телефон, — Шоё
такой послушный, даже завидую.

Они обменялись короткими любезностями, пока Коё не встала с места, чтобы

провести Чую.

***

— Да, знаю, ты был очень занят, у тебя не было на нас времени, — Дазай
намеренно выделяет слово «нас», словно специально пытается задеть.

— Во-первых, я реально был занят, — начинает Чуя, поднимая голову на эту

шпалу и закрывая двери за ними, — во-вторых, я вам там не сильно был нужен,
если за два дня ты мне даже не позвонил.

— Толку тебе звонить, ты всегда отключен, — парирует Осаму, даже не глядя на

него и стягивая с себя плащ. Фамия, которая в ванной мыла руки, не слышала их
пререканий, однако Дазай всё равно пытался обходить конфликт.

— Не всегда.

— Каждый раз, когда я звонил. Ты ведь у нас только для Фёдора доступен, —
последнее слово одновременно укололо и взбесило — как вульгарно и некрасиво
он разговаривал, а главное, вовсе не церемонился с тем, чтобы хотя бы
попытаться не задеть. Это дико вымораживало, Дазай просто осел — очень
захотелось его ударить или оскорбить, но при дочери Чуя мог лишь
недоумевать.

— Что? — вопрос короткий, голос Накахары переходил на шипение, зубы

стирались, а ладони превратились в кулаки, — ты совсем ебнутый? Ещё запрети
мне работать из-за своей тупой ревности, это будет вполне в твоём стиле.

— Тупая ревность? Знаешь, что в твоём стиле? Забить болт на семью и ребёнка
ради какого-то хуя, — Осаму в миг наклоняется к нему, закатывая рукав на
рубашке. Вечно вежливо высокопарный Дазай в миг щелкал и матерился
гиперболизировано, не через каждое слово, но столь метко, что явно оставляло
отпечаток — так сильно резала слух нецензурная брань из его уст.

— Что ты несешь? Ты реально ревнуешь меня к Достоевскому? — Чуя иронично

усмехается, ведь это звучит абсурдно и даже... приятно? Боже, Дазай, ты чертов
39/173
лжец — всю жизнь он говорил, что ни к кому не ревнует, а теперь вот так, — то
есть ты сам сперва оставил меня одного с моими проблемами, обесценив, а
только кто-то решил помочь, ты играешь в героя, который всегда знает, как
лучше?

— У тебя извращённое понятие помощи, а тем более извращённое понятие

правильных приоритетов.

— Пап.

— Не мешай! — фраза была сказана одновременно и столь топорно, что никто и

не заметил ребёнка, который впервые застал родительскую ссору с порога. Ведь
Дазай даже не успел разуться и раздеться до конца, как они с Чуей сцепились,
даже не заметив в какой момент рядом появилась испуганная дочь.

Сердце сжалось, Осаму в душе так сильно возненавидел и себя, и Чую, который
приносил ей страдания и вынуждал становиться свидетельницей ссор. Однако,
более ни фразы он ему не скажет при ней, Дазай мигом выдыхает и
поворачивается к девочке, поднимая к себе на руки.

— Что такое, Фамия? — басистый голос его едва ли изменился, сохраняя

привычное спокойствие, не выдавая, что что-то не так. Ложь? А что ещё делать,
если не хочешь причинять ребёнку боль?

— Почему вы кричите?

— Мамашка узнала, что ты платье порвала.

— Что?! — у Чуи в груди перехватывает от бешенства, особенно когда Осаму

насмешливо улыбается и гладит его по волосам в шутку.

— Всё нормально, мы уже успокоились, не переживай, — погладив Чую по

волосам, Дазай уходит с дочерью на кухню, а Накахара, покраснев, агрессивно
отгоняет от себя осознание проклятой истины — Дазай странно на него влияет,
его прикосновения почти всегда быстро успокаивают, а ровный тон и
аккуратная улыбка вселяют надежду и уверенность. Но это сейчас было всё
таким неловким, словно они друг другу чужие люди.

Осаму сажает Фамию на кухне на удобный пуф, тут же поинтересовавшись чего

бы она хотела съесть.

— Мне нужно будет сегодня отлучиться ненадолго на работу, — как бы

невзначай бросает Осаму, доставая с верхней полки рис, — мне нужно
проверить нового штатного сотрудника.

— О, а мы с Фамией будем сидеть дома и истерить как нам не хватает папочки,

потому что он променял нас на работу, — Чуя сразу же садится возле дочери,
поднимая её к себе на колени, сарказм из его уст звучал равнодушно, от того
сатира сквозила, но совсем неуместно — у Дазая был талант распределять
время.

— Люблю, когда ты меня так называешь.

— Перебьёшься.
40/173
— Ну, истерить вам не придётся, я возьму Фамию с собой.

— Может прекратишь её таскать с собой на работу?

— Зачем? Ей нравится.

— А ещё детям иногда нравится душить котят, — парирует Чуя, — если тебе её
не с кем оставить, мы бы уже давно могли найти для неё подходящий детский
сад. Самый дорогой и элитный, если тебе так угодно.

— О, нет, я знаю какие противные дети в частных заведениях. К тому же, она
неплохо живёт и так, а ты потакаешь системе и хочешь засунуть её в бетонную
коробку в группе других бедных детей. Это же дикость!

— У неё должен быть хоть какой-то социум. Кроме тебя. — Чуя также встаёт с
места, вновь пересаживая ребёнка с колен на пуф, — она должна научиться
держать себя в коллективе со сверстниками, Дазай, и, если ты не заметил — ты
слишком её избаловал, Фамия никого не уважает и не слушает.

— Я уже слышу это сотый раз, сотый раз повторяю — она боится тебя
досмерти, — последние слова были уже сказаны на повышенных, а нож в руках
Дазая резко вонзился в доску, — а меня уважает и понимает. Дело не в том, как
она себя ведёт. К людям хорошим и добрым Фамия никогда не проявит
неуважения.

— Боится? — Чуя глупо хлопает глазами. Странное чувство, ибо не было

раздражения — Осаму говорил так, что признавать это не хотелось, — объясни.

— Не собираюсь. — Осаму поворачивается к Чуе полностью, но косым зрением

ловит Фамию и понимает, что пора сбавлять скорость. — ужин сам доготовишь,
мне нужно в офис. Не спали вновь кухню.

Осаму тут же оставляет на столе и нож, и овощи, моет руки и выходит из кухни.
Не ссориться — нереально. Дазай не понимал, как все их разговоры сводились к
крикам, но, казалось, что спокойно что-либо обсуждать теперь просто
невозможно — вечно всплывали претензии, недовольства, упрёки, игнорировать
и не отвечать на которые было невозможно.
Нет, они и прежде иногда ссорились — такое бывает у всех людей, даже
предмет обсуждения не был столь тяжелым. Обычно Осаму во всём соглашался с
Чуей, позволяя тому делать так, как хочет — иногда проявлял инициативу и
получал по шапке за споры. Но все ссоры кончались слишком быстро, даже не
успев начаться, либо Дазай втаптывал свою гордость, понимая, что ради
сохранения отношений это нужно — нужно уметь договариваться и уступать,
однако сейчас его меланхолические будни более не приносили однобокой
отдачи. Чуя не меняется — он это понял, и сейчас вся его агрессия, которую
прежде Дазай пытался умаслить, уступая, превратилась в перманентное
недовольство, Накахара не был способен на уступки.

***

— Акико Йосано, тридцать лет, стаж работы психологом девять лет, —

монотонно зачитывает Осаму, опираясь одной рукой о стол, второй сжимая
пальцами скучное резюме, — разведена…
41/173
Дазай выглядел в свои двадцать семь, как типичный холостяк при всей его
полной гиперболизированной верности и любви к семье — высокий рост,
широкие плечи, на которых отлично сидели офисные рубашки, галстуки и чужие
руки. Акико невольно посчитала, что это очередной охамевший бизнесмен, что
работа у него — чистая формальность для прикрытия харассмента и вечных
вечеринок. Настораживало. Настораживала внешность, стиль одежды и то, что
он редко появляется на рабочем месте — но все сомнения сняло рукой, когда
вместо инфантильной усмешки появился холодный рабочий тон, уверенные
движения и кольцо на пальце. Впечатление складывалось уже менее гадкое,
более нейтральное.

— Скажи-ка, почему ты выбрала именно её? — он тут же бросает взгляд на

секретаршу, — ну, мне просто интересно.

— Она знает современные методики, работала, как психотерапевт, также

работала с детьми, пережившими домашнее насилие, — коротко перечисляет
девушка, — я думаю, она не станет отрицать наличия проблем и подойдёт к
делу беспристрастно.

— Интересно, — равнодушно выдыхает Осаму, кладя бумаги на стол за собой и

складывая руки на груди, — ну, когда там вам нужно будет проходить
тестирование?

— Вам, кстати, тоже, — вклинивается Йосано.

— Мне зачем?

— Психи в руководстве пострашнее ненормального грузчика.

Такую логику Осаму не разделял, но, в целом, ни на что не жаловался.

— Да пожалуйста, — он разводит руками, — могу прямо сейчас отстреляться?

— Конечно.

Айко испарилась молча, понимая, что явно будет лишней, а Акико сделала
несколько коротких шагов и остановилась на чёрном кожаном диване, доставая
из своего портфеля блокнот, карандаш и ручку. Осаму уже предвидел задания
из разряда «нарисуйте что-нибудь» или «что вы видите на этой картинке?», из
которых будут делать невероятные выводы, так как ко всем врачам из области
психологии относился со значительным подозрением. Искренне уговорил сам
себя вести себя нормально, чтобы его не признали психом — однако сложно
считать себя нормальным, когда регулярно хочешь кое-кого убить.

Девушка была искренне невзрачной, красивая внешность, рост и стиль не

делали её особо выделяющейся, лишь приятной наружности, но внутренняя
предвзятость подталкивала к недоверию. Ещё и факты её короткой биографии,
разведена — почему секретарша решила нанять именно её?

— Садитесь?

— Я постою.

42/173
— Как хотите. Есть какие-то жалобы? — не услышав ответа, она уже стала
записывать — самое важное: возраст, внешность, род занятий, тип фигуры,
форму голоса и поведения.

— Никаких.

— Хорошо спите по ночам?

— Вполне.

— Алкоголем увлекаетесь? — она внезапно поднимает на него голову. Работать

с людьми, которые не приходили к тебе сами куда сложнее — в них нет никакой
надежды или доверия.

— Бросил, так же, как и курить.

— Почему бросили?

— Муж настоял, — с улыбкой произносит Осаму, удостоив себя радости

пронаблюдать за тем, как взлетят её брови, узнав, что у него есть муж — тут же
встал вопрос: нужен ли им психолог гомофоб? Внезапно испытание
превращается в перетягивание каната, и Осаму подключился к разговору,
намереваясь вывести Акико Йосано на чистую воду, — а сам курит, как паровоз,
представляете?

— Почему же так получилось?

— Мы хотели завести ребёнка, там возникли некоторые сложности, — Осаму

постарался обойти эту тему стороной, не желая упоминать о том, что Фамия
появилась на свет посредствам суррогатного материнства, — в общем, так
сложилось.

— А Вы, я вижу, человек семейный. Расскажете?

Улыбка слабо дрогнула, а взгляд скосился на пол, Осаму подбирал мысленно

лучшие слова, которыми можно было бы обойти эту ситуацию — стоит ли
рассказывать? Не хотелось кого-либо посвящать в свою личную жизнь, к тому
же, когда казалось, что они вполне могут справиться сами. Просто в последнее
время их обоих настигло осеннее обострение.

— Да особо нечего рассказывать, — тут же уклончиво отвечает Осаму, поднимая

на неё каменный взгляд, — дочери четыре года, с мужем уже шесть лет вместе,
всё хорошо.

— Ладно, — она закрывает блокнот, откладывая его на журнальный столик и

складывает руки на груди, закинув ногу на ногу, — пройдёте небольшой тест, и
я от Вас отстану.

Дазай не стал спорить, так как хотел уйти пораньше — удивительно, годы идут,
а он вовсе не становится серьёзнее, так как, что сейчас, что в университете,
Осаму всегда бежал домой — прежде от скуки и дикого желания вновь
затискать Чую, сейчас от непреодолимого желания поскорее увидеть дочь.

Парадокс, но к психологам Осаму всегда относился с подозрением — он был

43/173
природным манипулятором, знал, как влиять и давить на людей, даже несколько
раз увлекался книгами по психологии, особенно перед появлением Фамии. Дазай
считал своим долгом научиться вести себя не деструктивно, научиться быть
валидным к семье и стать родителем лучшим, чем он видел сам, потому
закупался книгами и примерами того, как вести себя не стоит. Это были не
советы из разряда «как правильно воспитывать ребёнка», а «как ему не
навредить», хотя едва ли к взрослым людям можно приписать детскую
психологию.

Большинство псевдо-врачей были либо консервативными идиотами, либо

дотошно выискивали пятна на солнце, потому Дазай обезопасился, чтобы не
подставляться лишний раз. Тест с дурацкими вопросами был сдан, хотя Осаму
сразу уловил её взгляд охотника — только быть жертвой он явно не
намеревался.

— О, Вы в прекрасном состоянии, — спустя пару минут анализа, её глаза,

перестав бегать туда-сюда по листу, поднимаются с неожиданным выводом, —
но, Дазай-сан, врать не хорошо.

— С чего Вы взяли, что я вру? — он откидывается на кресле возле неё, поднимая

одну бровь и переводя свой холодный взгляд на девушку — она, видать, тоже с
какими-то особенностями в голове, раз до сих пор не отстала от него.

— Дазай-сан, — она холодно отрезает, — Вы бледный, как туча, смотрите в одну

точку, отвечаете резко и невпопад, напрягаетесь, будто на Вас нападают —
круги под глазами от сильного недосыпа, лицо у Вас ещё отёкшее — Вы явно
пили. И даже кольцо не на ту руку надето.

Хотелось засмеяться ей в лицо, чтобы показать, как она не права, а затем уйти
домой и забыть об этом — однако факт отрицать сложно, а закрывать глаза на
правду прерогатива людей слабых и запуганных. Осаму устало потирает
переносицу между бровями, вздыхая и думая, что идея с проверкой своего
персонала была лишней — он не выносил в своём окружении людей, которые
читают его, словно открытую книгу, это делало его уязвимым.

— Я не выспался просто.

— У Вас депрессия.

Дазай поднимает голову, пытаясь сделать вид, что он ни капли не удивлён — в

прочем, он догадывался об этом, но к его хандре слово «депрессия» было
слишком громким и звучным, а он не из тех ипохондриков, что от скуки
выдумывал себе болезни, чтобы жить спокойнее — его психологическое
равновесие достигалось возможностью радовать других и ощущать себя
нужным, потому все депрессивные ощущения притуплялись. Осаму всё же
поднимается с места, не собираясь более продолжать диалог, к которому он не
готов — он не собирался сейчас попадать в состояние застигнутого врасплох.
Сгребая телефон с рабочего стола и снимая пиджак с кресла, он кидает на неё
короткий взгляд.

— Ладно, мы уже закончили, мне пора домой.

— Но…

44/173
— Йосано, ты обещала, что отпустишь меня ещё после теста. — с улыбкой Дазай
поворачивается к даме, желая звучать менее грубо, дабы не обидеть, хотя она
вовсе не припоминает, когда они успели перейти на «ты».

Она всё понимает без лишних вопросов, принимая то, что вызывает
раздражение сухими фактами, однако — это же её работа. К сожалению,
слишком много людей отрицают правду, боясь нарушить свой статус-кво и
понять как всё плохо, потому Йосано молча складывает вещи на место, а затем
идёт на выход первее, оказываясь перед Дазаем.

— До встречи.

— До свидания, Дазай-сан.

Акико была в разводе уже несколько лет. Рано выскочив замуж назло родителям,
она чертовски сильно хотела покинуть их дом и больше никогда не слышать
упрёки в свой адрес, не видеть эгоистичные лица и не испытывать вечную
фрустрацию — апогеем этой неприязни как раз и стала весть о свадьбе. Отец не
переносил ни одного парня рядом с ней, крича «шлюха», каждый раз, как видел
рядом с ней мальчика, а после каждый казался хуже предыдущего: и все
наркоманы, все, по его мнению, мудаки. Печальный опыт заставил обещать себе
стать лучше, никогда не повторять их ужасных ошибок, пока она не поняла, что
продолжает порочный круг — хотеть ребёнка исключительно из желания, чтобы
тебя кто-то любил было также эгоистично, как втаптывать в землю первые
ростки самостоятельности своих детей.

Времени заниматься психологией было предостаточно, хотя стаж её начался

только спустя год после окончания института, когда ребёнку было уже год и
можно было принимать на дому, либо дистанционно — ещё лучше оказывать
бесплатную помощь в переписке, ведь люди зачастую крайне нуждаются в
помощи, но не располагают силами или деньгами. В некотором роде она была
альтруисткой, и возможно, именно её альтруизм часто заводит Акико в
страшные дебри — люди хранят страшные секреты, а она стремится им помочь,
даже не представляя какую ценность и боль они приносят.

Вернее, представляет — знает, как люди берегут старое, берегут ненужное, а

самое главное — любовь начинает прирастать к боли, и разделить их
невозможно. Они сопутствуют в их жизни неразрывно, пропитывая, как токсины,
всё существование человека, а Акико вид несчастных людей расстраивал —
особенно, когда она знала, как им помочь и знала, что из-за упрямства люди
отказывают сами себе. Йосано хотела понять, хотела помочь каждому — к
сожалению, не в состоянии помочь самой себе.

Дазай хотел предложить ей подвезти её, но на секунду смутился. Она точно

станет расспрашивать ещё больше о нём, а Осаму не хотел разговаривать. Он
хотел напиться.

«Я задержусь, лучше не ждите меня»

Короткое сообщение отправлено Чуе, а ноги сами несут к машине, чтобы

добраться до какого-нибудь бара.

Дазай не осознавал до конца, что всё плохо, не хотел осознавать. Ему хватало
45/173
любви Фамии и общения с ней, она уже была стопроцентной его семьёй, а все
тараканы Чуи, ему казалось, «перебесятся», перетерпеть было самым лучшим
способом. Зная их горячие головы, усилься этот конфликт интересами личными,
а не общими — не будь у них квинтэссенции в виде Фамии, дело бы кончилось
разводом в два счёта даже из-за пустой мелочи. Но они уже столько лет живут
вместе и проходили вещи похуже, чем обычное недопонимание — Дазай
недоумевал: у их чувств тоже кончился срок годности?

Он мигом вспоминает сколько обидных вещей говорил Чуе: и про то, что кошка к
котятам более привязана, и о том, что его Фамия боится, как ворон пугало, и
даже отрицать это сложно, ведь это именно то, что он видел, а обманывать себя
Осаму не любил (пускай и часто это делал). Когда Чуя проявляет свою строгость,
что-то запрещает, либо топорно объясняет, что «это плохо, а это хорошо»,
указывает как себя вести, а как не надо — Фамия замирает, молча глядя на
него, сдерживая в кулаке остаток храбрости и гордости, чтобы не заплакать.
Даже зная, что Дазай полностью на её стороне, Фамия боялась его укора,
боялась, когда Чуя кричит или чем-то недоволен, перечить ему она была не в
состоянии, и на выручку всегда приходил Осаму, который включал её
внутренний голос. Озвучивал мысли и просьбы, которые не в силах была
озвучить она, при том — Дазай никогда не ругался. Ни разу.

Он мог ласково просить её что-то сделать, либо перестать, все детские ошибки
он воспринимал, как шалость и всегда помогал их исправить — в своём ребёнке
он не видел, ни «избалованности», ни «наглости», ни «отсутствия уважения», да
и никто кроме Накахары на это не жаловался. Да, она могла постоять за себя,
да, она могла высказать своё мнение — детское, наивное, глупое, но могла, и
Дазай прислушивался. Поразительно, но он слушал её глупые четырёхлетние
рассуждения с таким серьёзным видом, словно она говорила что-то важное, в
тот момент, пока Чуя закатывал глаза и вздыхал, понимая, что его муж идиот.

***

Дазай попадает в замочную скважину с третьего раза, затем аккуратно

открывает дверь и проходит внутрь. Крадётся, точно мышь, аккуратно снимая с
себя плащ, затем косится на кухню, замечая зажжённый свет и Накахару в
одиночестве. Он сидел на стуле, опустив голову и слабо кинул взгляд в ответ.

— Ты бы прекращал пить в одиночестве, — говорит Осаму, оказываясь на кухне

возле Чуи, — а тем более вино, оно быстро даёт в голову.

— Я не пью, — топорно врёт Чуя, переводя взгляд затуманенных глаз на

Осаму, — сам-то раньше бухал больше всех, ещё других учишь.

— Ну, хотя бы не один.

— С шлюхами какими-то? Потрудись объяснить, где ты был. В два часа ночи, —

Чуя складывает руки на груди, закинув выше голову — он только сейчас
улавливает запах алкоголя, и его глаза расширяются ещё больше, — ты ещё и
напился, скотина?

— Солнце, тише, — Дазай наклоняется к нему, держа за плечи, — ты, вообще-то,

тоже.

46/173
— Я не напиваюсь до состояния, когда уже не могу на ногах стоять, — тут же
огрызается Накахара, убирая его руки, — то есть вот так ты на работу ездишь?
Ещё и меня упрекаешь, что я с кем-то общаюсь, ты совсем ахуел? Где ты был?

— Тише, радость моя, правда на работе, — Дазай был готов буквально

навалиться на Чую, чтобы раздавить объятиями, но Чуя, словно ёж, выпускает
иголки и топорно отпихивает его от себя, — да, зашёл в бар, каюсь, прости меня,
господи.

— Смешно тебе? — Чуя знал, что Осаму ни на грамм не верующий, поэтому его
фразы звучат так оскорбительно.

— Я же предупреждал, что задержусь.

— Трубку какого хрена не брал, я тебе звонил, блять, всю ночь. — Чуя по-
прежнему хотел устроить скандал, даже не зная цели — просто хотелось
высказать ему всё, но пьяный Осаму — добрый Осаму, такого едва ли можно
вывести на конфликт.

— Где Фамия?

— Не увиливай.

— Давай поссоримся завтра? Я не хочу будить дочь.

— Спишь на диване.

— Как и раньше.

Осаму равнодушно поднимается с места, выходя из кухни и направляясь по

темному коридору в гостиную. Чуя в последнее время был в дикой
растерянности — спать с Дазаем не хотелось, от одной мысли противно, даже
ночевать рядом не хотелось — Накахара проявлял очень сильную внутреннюю
обиду на его поведение. Только извинений всё не было, и не было.

Примечание к части

вапрос какой момент вам показался самым жестким? (я знаю что вы ответите, ну
просто)))

блин мне пипец как нравятся ваши отзывы, особенно дискуссии об измене, но
чуваки, работа уже написана и если вы напишете "НЕ НАДО ДОСТАХАРУ!" эт не
значит что я поставлю закончено после главы "а потом они помирились, хэппи
енд" тут драма блин

мой паблик из которого можно первыми узнать о выходе глав!! и чекать

различные ау - https://vk.com/public_my_love_senpai
70/70 и новая глава

47/173
Часть 5

За время, пока Чуя передал Достоевскому в руки все поводья по

управлению кафе, жизнь стала легче, как минимум, потому что желание
контролировать было удовлетворено постоянно. Прежде Накахара никогда ни в
ком не был уверен, потому приходилось строго подчинять себе людей, но
встретив человека надёжного и явно смыслящего в деле, он расслабился.
Каждый день хорошие новости, эффективная работа и скорое открытие — Чуя
освободил немного времени, начиная сотрудничество с Фёдором, но от того
меньше заниматься кафе не стал.

Пока Дазай смотрел волком, то молча игнорируя присутствие Чуи, то больно

задевая едкими уколами — Накахара не обращал на это внимание, чувствуя, как
его успех пагубно отражается на Осаму. Чем больше в нём самостоятельности и
желания независимости, тем больше это бесит Дазая, который хотел его во всём
контролировать и сделать своим, Накахара это сразу почувствовал. Осаму
всегда бесил его успех, бесила удача супруга — ведь, вау, у него что-то выходит
даже без его помощи, и Накахару такая черта характера мужа никак не
радовала.

Неделя пролетела незаметно — Чуя регулярно зависал с Достоевским, теперь

обсуждая не только деловые вопросы. Каждодневные встречи скрашивали скуку
и одиночество, Чуя был искренне рад найти нормального друга и интересного
собеседника, который относился к нему вполне уважительно, даже излишне
положительно. Накахара не знал, чем заслужил его помощь и столь щедрое
доброе отношение, однако это дико льстило — не пользоваться этим было
невозможно. Он, привыкший прежде извлекать выгоду практически из всего,
сейчас находил в себе альтруистические и гуманные мотивы не делать это — не
хотелось обрушать на отношения с Достоевским корыстную подоплёку и портить
в какой-то момент привязанностью.

Осаму вновь третировал его, когда Чуя не смог поехать с ними в конюшню —
вообще, это его никак не интересовало, так как это время он мог распределить
куда более выгодно, но Дазай каждый раз обижался посильнее Фамии, которая
лишь опускала глаза в пол и не лезла между молотом и наковальней — тогда
они оба понимали, что пора прекращать. Их связующее звено чахло днями, как
не политое растение, и Осаму ни дня больше не хотел тратить на пререкания,
решив, что, если Накахара не хочет поддерживать увлечения дочери — он
сделает это с ним или без него.

***

— В смысле ты оставишь у меня ребёнка? — Чуя придерживал одной рукой

телефон, следя за дорогой. Пришлось пораньше сорваться в кафе, так как
работы было невпроворот, а Осаму ебал мозги своей мнимой хернёй о важности
работы — будто Накахара сам не понимает. Порой так бесило, что его
принимали за несамостоятельного и тупого, будто он сам ничего не понимает!

— Почему это приводит тебя в такой ужас? — усмехается Дазай, и Чуе

откровенно хочется ему врезать — почему он всегда такой? Никого не слушает,
делает по-своему и делает всё назло.

48/173
— Потому что я работаю, а не отдыхаю, что мне там с ней делать?

— То же самое, что и всегда — не замечай.

— Как же ты заебал меня, — агрессивно выдыхает Чуя, отвлекаясь на

разговор — пробка слишком затянулась, накаляя нервы и так, ещё и очередные
очень важные и ценные комментарии от Дазая, — я тебе уже сто раз говорил,
что с ней делать, дети в её возрасте уже давно социализированы.

— Я знаю…

Слова Дазая растворились, как только Накахара убирает телефон от уха из-за
внезапного толчка — кажется, он в кого-то врезался. Блять, только этого не
хватало в итак набитом ряду, когда ещё муж-идиот на проводе!

Чуя глядит через лобовое стекло, замечая, как мужчина выходит из передней
машины, и Чуя уверен — с его настроением он точно нарвётся сейчас на
проблемы.

— Блять, я кого-то подрезал, — слегка растерянно начинает рыжий.

— Что ж, бывает. — равнодушно выдыхает Дазай.

— В смысле бывает? Что мне делать-то?

— Откуда я знаю? Выйди из машины и разберись.

— Ты нормальный? Я вообще впервые в такой ситуации…

— Не удивлён.

— Блять, — Накахара психует и сбрасывает звонок, тут же листая контакты и

думая, что делать — то, что нужно выйти он понял, но не более. Ни разу не
попадал в ДТП, и впервые это случилось в двадцать семь, когда он ругался с
мужем по телефону — от Осаму сплошные неприятности. Недолго думая, Чуя
набирает Достоевского и ждёт пару секунд, вылезая также из машины, пока
Фёдор не взял трубку.

— Да? — судя по голосу, настроение у него было просто отличное.

— Федь, я… — на секунду Чуя растерялся — какого чёрта он ему позвонил? — не

пойми меня неправильно, я просто врезался в кого-то. Я был в пробке и случайно
въехал в машину, я звонил Дазаю, но ему похуй, знаешь…

— Ох, ты не пострадал?

— Нет. — тут же отвечает Накахара, отмечая дикий контраст в общении, а затем

подходит к чужому бамперу, слегка наклоняясь, — я просто не знаю, что делать,
я впервые в такой ситуации…

— Ты далеко от кафе?

— Не далеко, я возле нового ресторана.

49/173
— Отлично, жди меня там, я сейчас буду, — тут же оперативно командует
Достоевский, из-за чего Накахара выдыхает, наконец встречаясь с той реакцией,
которую он ожидал, и на которую рассчитывал.

***

Удачно вышло, что Фёдор оказался в кафе, недалеко от места, где Чуя
врезался — ему было в душе крайне обидно, что собственный муж не соизволил
его даже успокоить в стрессовой ситуации, Чуе не хотелось признавать, что все
так плохо. Но находиться рядом стало невыносимо, видеть его каждый день
рядом с собой невыносимо — Накахара не знал, что с этим делать, сейчас это
бесило и злило, вызывало желание вновь предъявить ему за халатность и
похуизм, но какой смысл? Он снова останется не услышанным, это ничего не
изменит в их отношениях. Однако Достоевский так легко отвлекал его от
негативных мыслей, что об обиде Чуя почти и забыл, стараясь не думать об этом
хотя бы сейчас. Поссорится с Дазаем позже — особо ничего страшного не
случилось, разошлись мирно и без полиции, правда это было всецело заслуга
Фёдора.

— У нас всё отлично получается, — начинает Достоевский, опираясь одной рукой

о барную стойку, — я, честно сказать, поражён твоим организаторским
способностям. Или дело во внешности?

— Не надо льстить мне, — без злобы произносит Чуя, все ещё не настроенный на
дружеский диалог. Сейчас ему хотелось бы побыть одному или разбить кому-то
лицо, но он молчит, сидя рядом на барном стуле, едва будучи выше, чем
Достоевский, — может, внешность и играет роль, не знаю.

— Не думаю, что дело в ней, — брюнет обольстительно улыбается, и было что-то

в нём загадочное и опасное — то, что Чуе так хотелось узнать и понять, — ты
достаточно умный, а это редкость. Чего не сказать о твоём муже.

— Да, муж у меня, конечно… — на секунду Чуя усмехается, но сразу же

переводит тему, чтобы вновь не впадать в обиды, — мне нравится, как ты мне
помогаешь, тут через пару дней будет много народу. Я в предвкушении.

— У нас удивительный союз, не находишь? — улыбается Фёдор, после чего

Накахара вновь краснеет, — кстати, ты ничем не занят вечером?

— М? — Чуя внезапно прослеживает двусмысленные нотки. И это напрягает.

Обычно такие вопросы не к добру, Накахаре это уже не нравится.

— Ну, мы с тобой всё о работе, да о работе, — он пожимает плечами, — я думаю,

тебе стоит отдохнуть от неё, к тому же, я давно хотел обсудить кое-что.

Накахара завис на несколько секунд. Видимо, это тот самый момент, когда
нужно сказать «стоп».

— Это плохая идея.

Послышался звонкий треск колокольчиков на двери, оповестив о том, что кто-то

пришёл. Когда Чуя повернулся ко входу, обомлел — Осаму с Фамией, которая
сидела у него на плечах, держа в ладони очередной леденец, от которого у неё
50/173
разовьётся диатез или кариес, лечить который потом вновь будет Осаму —
стоять и агрессивно пялить на стоматолога, чтобы он ненароком не заставил
дочку плакать. Клоун, ничего не скажешь. Спокойно чеканя шаг, Дазай шёл в их
сторону, и никогда прежде он здесь не появлялся, когда в кафе был
Достоевский. Ни то он слишком не хотел его видеть, ни то просто не желал
появляться, а теперь ещё и вместе с дочерью.

— Привет, — спокойно говорит Накахара, держа в голове сегодняшний

равнодушный тон Осаму, но не желая сейчас устраивать скандал при
посторонних. Он тут же тянется к дочери, чтобы чмокнуть её в лоб, — привет,
малыш. Чего пришли?

— Навестить нашего трудоголика, — Осаму слегка наклоняется, чтобы стащить

дочь с плеч и поднять на руки. Фёдора он учтиво проигнорировал, взаимно
кивнув друг другу вместо приветствия — по-другому он не мог реагировать на
человека, с которым однажды соревновался за сердце своего мужа. Одержав,
кстати, победу, — как и обещал, оставляю тебе Фамию. Я бы взял её с собой, но
на работе что-то важное.

— Ты хочешь мне ребёнка в кафе оставить? — недовольно начинает Чуя.

— Мы это уже обсудили. К тому же, ты сам просил меня не брать её с собой на
работу.

— А ещё я просил найти для неё детский сад, чтобы не происходило таких
ситуаций.

— Ладно, не дуйся, это в последний раз.

Фамия потянулась к Накахаре, заставив Дазая передать её рыжему на колени.

— Чем ты там на работе занимаешься, что приходишь так поздно?

— Я нанял штатного психолога, теперь ловим психов по всем отделам, — Осаму,

как всегда, издевался, не то считая Накахару слишком тупым для того, чтобы
понять все сложности его офисной работы, не то пытался что-то скрыть. Однако,
не принимая возражений, он намеренно прихватил пальцами его подбородок и
поцеловал в губы, мельком скользя к чужому языку, получив в ответ такой же
жест, отстранился и улыбнулся дочери, — я буду вечером, крошка.

— Давай, удачи, — спокойно произносит Чуя.

В ответ Осаму улыбается и вновь разворачивается. Надо же какой актёр — он

ведь специально это сделал. Присутствие Достоевского заставляет его, как
собаку, ограничить свою территорию и имущество, словно специально
обозначает, что Чуя его муж, и Фёдор это видел. Но столь детские выходки на
него не действовали, Достоевский вряд ли испытывал сильную ревность в этот
момент — скорее печальное предчувствие каких сил эта игра им обоим стоила.
Ведь делать вид, что всё хорошо не сложно — сложно признать, что вынуждены
притворяться.

— Это твоя дочка? — Фёдор опускает взгляд на Фамию, которая в этот момент
печально понимала, что любимый отец вернётся только вечером, а пока
придётся развлекаться в компании незнакомого мужчины и второго отца. Она
51/173
любила проводить время с Чуей, хотя бы потому что этого было действительно
мало, но на людях он всегда был близко, порой даже также близко, как Дазай, и
ей слишком сильно хотелось его признания. Чтобы он тянулся к ней также
сильно.

— Да, это моя Фамия, — улыбается Чуя, слегка приобнимая её, — смотри, это
Фёдор Достоевский, он наш друг.

— Здрасьте, — выдыхает она, не особо горя желанием общаться — и после этого

Осаму говорил, что она не ведёт себя чопорно?

— Не бойся меня, я тоже немного растерян, — улыбается Достоевский, после

чего Чуя даже немного улыбается, и это вызывает у Фамии кучу вопросов:
почему папа оставил её? Почему в такой компании? И почему Чуя смеётся?
Непонятно, — она слишком похожа на тебя.

— Да, мы использовали мой ДНК, — нехотя признаётся Чуя. Он не любил

обсуждение этой темы, ни с Дазаем, ни с друзьями, ни тем более в присутствии
Фамии, — зай, сходи погуляй, пока мы поговорим.

— Хорошо, — она была даже рада покинуть их и пройтись по кафе — там ещё
оставался маленький уголок для детей, где она могла посидеть с мелками или
игрушками.

— Получается, она не родная Дазаю?

Вопрос звучит так остро и грубо, что застаёт врасплох, и Чуя немного злится.
Вот именно поэтому он ненавидит обсуждать это — осознание чертовски хуёвая
штука.

— Мы договорились не упоминать об этом. Она родная нам обоим, одинаково

принадлежащий нам двоим ребёнок, — резко отрезает Чуя.

— Я не хотел обидеть. Просто тогда не понимаю, почему он так таскается с

ней, — на секунду Чуе захотелось ударить Достоевского, но он задрал голову,
слушая в полуха — этот человек пересекает черту дозволенного своими
словами, — обычно мужчины не испытывают любви к чужим детям.

— Она не чужой ребёнок. Многие берут детей из детдома, хочешь сказать, их не

любят?

— Успокойся, — начинает Достоевский, — я рассуждаю со своей колокольни.

— Я понимаю твоё любопытство, — в секунду он остывает, — на самом деле, я и

сам не ожидал, что Дазай так сильно любит детей. Просто представь, ведь все
младенцы одинаковые, но он всё время таскал её в гости и говорил, что
красивее ребёнка он не видел, хотя, правда, она была безобразная.

— Миленько.

Видимо, разговоры о Дазае его не очень интересовали, пока Чуя не начинал его
третировать на словах. В прочем, Накахара не был удивлён — однако неужели
Достоевский до сих пор не смирился с тем, что в его жизни теперь только один
мужчина, и он — Дазай?
52/173
 ***

— Как Ваше настроение? — Акико держится слишком хорошо — её работа была

скучна, особенно в месте, где все здоровы. Кроме начальника.

Она регулярно крутилась рядом, почти каждый раз, когда Дазай был в офисе,
его и так мало, кто видел — но Йосано каждый раз вылавливала Осаму у его
кабинета и «аккуратно» навязывала общение. Стоя за спиной, словно
приставучий ангел, она шла на контакт, но Дазай не особо выносил, когда кто-то
нагло вторгался в его «личное», уж тем более, когда это человек малознакомый.

— Всё отлично, — равнодушно отвечает Дазай, отметив, не забыл ли он

правильно надеть кольцо — вроде не забыл, а затем поднимает на неё взгляд, —
а что? — в его змеиной натуре было желание посильнее укусить, чтобы
отпугнуть от себя.

— Ничего, просто, если у Вас что-либо случится, Вы всегда можете…

— Акико, — он внезапно прерывает её, — прости за нарушение

профессиональной этики, но меня больше не интересуют женщины — я
замужем.

Внезапно она засмеялась, и Осаму напрягся. С первого момента их рабочие

отношения не задались — она бесила его. Кажется, он скоро кого-то уволит, а
кого-то отчитает за то, что наняла плохого сотрудника — хотя сам виноват, он
должен был этим заниматься.

— Что смешного?

— Мне очень грустно, если обыкновенную вежливость Вы воспринимаете, как

флирт, — она подходит к его столу и вздыхает, опустившись на стул перед ним.

— Тогда какого чёрта тебе от меня нужно?

— Не поймите неправильно, но, когда я вижу источник проблем у людей, я не

могу спать ночами, пока не помогу им.

— Как Чуя прям, — на автомате ляпнул Осаму, ведь подобные обсессии к чему
угодно были очень схожи с маниакальной навязчивостью Чуи всё
контролировать, — и что Вам от меня надо?

— Чтобы Вы говорили правду. Вы же не удовлетворены, — наблюдательно

выводит девушка, а затем тут же добавляет, — в общем плане, а не физическом.
Вас что-то тревожит, есть какой-то незавершённый аспект жизни?

Осаму не хотел признаваться, просто все психологи сами были слегка

странными, но Йосано была чертовски меткой. Деньги, дочь, муж, удобная
работа, семья — у него ведь есть всё, но он вовсе не чувствует себя счастливым.

— Да, и что? Вы прям решите все мои проблемы?

— Помогу не спиться в одиночестве, — резко парирует девушка.

53/173
Дазай откладывает ручку, откидывает голову, трёт переносицу и вздыхает. Он
ведь действительно близок к тому, чтобы спиться, как бы стыдно в этом не было
признаваться — она что-то от него хочет, а Осаму хочет, чтобы все от него
отстали.

— Я просто могу Вам выговариваться, верно?

— Вы не обязаны прислушиваться к моим советам. Так что Вас беспокоит?

— Возможно, это банально, но… — он резко заткнулся, ведь даже в своей голове
он не мог достаточно чётко сформулировать проблему, — мы, наверное, не
понимаем друг друга. С Чуей. Вечно разногласия какие-то, мы спорим из-за
мелочей, он ещё на работе вечно пропадает, знаете… Будто мы отдаляемся, а
почему — не могу понять.

Осаму не знал, как передать свои чувства лучше, поэтому решил вообще не
говорить о них. Он с опаской глянул на Акико, которая вновь достала блокнот,
при том внимательно глядя на него — в ней не было понимания, лишь строгий
профессионализм, который тут же насторожил. Стоило ли вообще говорить с
ней об этом? Именно за это он не любил психологов — приходится опускаться на
самое дно своих ощущений и чувств, испытывая ещё большие потрясения, он же
хотел от них избавиться.

— Давно это происходит?

— Постепенно.

— Что стало отправной точкой?

— Не знаю.

— Дазай-сан, опирайтесь на чувства, а не на то, что разговариваете с

психологом. Мы бы могли подружиться, я во многом понимаю Вас, хоть Вы и
считаете, что я сумасшедшая, — эта женщина всё больше напоминала ему Чую,
даже в её практичность и рациональном подходе к вещам. Люди не
эмоциональные живут головой, однако страдают от холода.

— Я не считаю, что Вы сумасшедшая. Я сам не особо понимаю, что чувствую.

— внезапно совершенно честно произносит Дазай и складывает руки на груди,
откинувшись на кресло. — мы просто в какой-то момент отдалились.

— Разнообразьте Вашу жизнь.

— Он не хочет.

— Заставьте.

— Вы же знаете, что на одном колесе телега не едет.

— Верно, но у Вас есть выбор — толкать её в одиночку или сбросить лишнее. Я

не говорю о разводе, но, если Вам нужно противостоять абьюзу, есть
множественные техники. Порой люди слишком поздно открывают своё лицо, не
могу сказать, что Ваш муж мог притворяться шесть лет, но, могу предположить,
54/173
что всегда всё было не так гладко.

Она вновь угадала, и Осаму внезапно вспоминает то чувство, что преследовало

его все эти годы вместе с Чуей — эта отстранённость, вспыльчивость, упрёки —
всё, что Дазай так тщательно пропускал мимо ушей, что перекрывалось его
милой улыбкой, детскими капризами и большими беспечными глазами. Просто в
какой-то момент надоело подстраиваться, Осаму осознал страшную вещь —
никогда он не будет с ним полностью счастлив. Возможно, даже догадывался о
причине, но признаваться в этом не хотелось.

— Возможно. Я не знаю, почему он согласился выйти за меня, — Осаму

закидывает ноги на стол, поднимая голову к верху, — ну, я имею ввиду… Он не
любил меня, когда соглашался.

— С чего ты взял? — на секунду Акико впала в ступор, — извините, «Вы».

— Ничего. Я просто знаю это. Чуя никогда не говорил, что любит меня.

В миг осознание скатилось на голову Дазая, словно снежный ком, от которого он

бежал, позволяя возрастать всё больше, а затем позволил задавить себя. Чуя
никогда не любил его, да и сейчас не факт, что любит — никаких признаков,
никаких слов и обещаний, что он был бы готов умереть за него. Порой кажется,
что Накахара даже не хочет прожить с ним всю жизнь — тогда для чего всё это?
Он признавался в этом сам, объективно оценивая и понимая — рядом с Дазаем
выгодно, безопасно, да и никто не полюбит его также сильно, а поспешно
сделанное горячим сердцем предложение доказало окончательно, что Дазай
всегда будет рядом, всегда будет у руля, защитит и поможет, что он сможет
привыкнуть, со временем сможет полюбить его. Не нужно будет переживать из-
за неуверенности чужих чувств и верности, Чуя был уверен, что сам привяжется
к нему со временем. Но даже появление ребёнка не привязало Чую к Осаму так,
чтобы перестать замечать его косяки: стиль одежды не тот, поведение слишком
ропотное, язык острый — всё его бесило в Дазае в последнее время всё больше,
а сам Осаму проиграл слишком быстро, капитулируя со слоганом «не
стерпелось, не слюбилось».

Не у кого было занять уверенности в завтрашнем дне. Чуя вышел за него замуж,
потому что они с Дазаем были во многом похожи — также сильно, как и
различались, они всё равно были слеплены из одного теста, и Осаму прекрасно
знал на что шёл, знал кому отдаёт своё сердце на растерзание, знал, что
холодный взгляд, рассудительный тон и вечно спокойное сердце Чуи,
учащающее сердцебиение только в кровати, будут преследовать его постоянно.
Он надеялся изменить его, надеялся, что сможет растопить лёд в чужом сердце,
сможет покорить его, но всё, видимо, тщетно.

— Это печально. Но, Дазай-сан, у Вас есть дочь. — она улыбается, — есть ради
кого стараться. Не отчаивайтесь, не все люди способны оценить то, что имеют.

— Спасибо, — слабо выдыхает Дазай. Пускай Йосано не открыла ему ничего

нового, она направила его мысли в нужное русло.

***

Дазай не чувствовал себя также человеком семейным, когда ехал домой

55/173
обратно. Да и вообще он ничего не чувствовал — откровенных поводов для
разногласий и конфликтов у него не было, однако мерзкое чувство, что что-то не
так каждый день пожирало заново. Ведь что его ждёт дома? Явно не тёплая
постель, вкусный ужин и объятия — Чуя готовить не умел, а в постель уже давно
не пускает, словно они не замужем, а просто живут вместе, и подобный тип
отношений пугал. Всю жизнь было по-другому — мелкие ссоры проходили
быстро, компромисс находился легко, а успокоить Накахару можно было всего
лишь маленьким поцелуем, теперь успокаивать его не хотелось, ведь каждый
раз всё начинается сначала. И потакать уже его желаниям не такая крутая идея.
Дазай делал это всю их сознательную совместную жизнь и в итоге всегда
оказывался мудаком в его глазах — у Чуи были какие-то свои нереалистичные
ожидания и требования, удовлетворить которые, кажется, не мог никто.

Возможно, им действительно стоит поговорить об этом вдвоём, хотя Осаму уже

предугадывал реакцию: гнев, отрицание, оскорбления и взаимные обвинения. По
классике.
Захлопнув за собой дверцу машины, Осаму быстрым шагом направился к дому,
чтобы не намокнуть окончательно — казалось бы, осень, а уже льёт, как из
ведра, и судя по всему, дальше будет хуже.

***

— Я так понимаю, свободного вечера у тебя не найдётся ещё долго?

— улыбается Достоевский, пока Накахара старательно скрывает собственную
неловкость и сжимает маленькую ладонь дочери в своей взрослой ладони — у
неё такие же красивые и изящные пальчики, как у её родного отца, но намного
меньше. Присутствие Фамии не давало ему окончательно позабыть, что у Чуи
есть муж, и он должен с минуты на минуту вернуться домой, — ты у нас человек
семейный. — Фёдор складывает ладонь на колено, которое закинул на вторую
ногу — в его взгляде сверкала жажда мести и острой заинтересованности,
которой Чуя совсем не верил.

— Мы и так видимся часто. — как-то спокойно выдыхает рыжий, мелко

заправляя Фамии прядь за ухо, — зачем тебе эти формальности?

— Ну, я бы тебе организовал небольшой отпуск. Ты ведь почти не отдыхаешь, а

оставь тебя самого заняться этим — ни капли не расслабишься, если ты
понимаешь о чём я.

— Не очень, — Накахара отвечает резко, стараясь не отвечать на заигрывания.

— Так вот…

Входная дверь громко открывается, заставив Фамию тут же развернуться на

коленях Чуи сползти с них на пол, зная, что пришёл папа. При том Накахару это
ужалило — она чертовски привязана к Осаму, а присутствие Достоевского
нагоняло на неё исключительное недоумение. При том, теперь он будет сам
выглядеть, как идиот.

— Папа, привет, — она тут же тянется к Дазаю, который с порога тянется к

девочке и поднимает на руки.

— Привет, котёнок, — пара чёрных глаз в миг пригвоздилась к двоим на кухне:

56/173
он знал, что дома его не будут встречать, как положено, но меньше всего
ожидал увидеть Достоевского на своей кухне, — привет.

— Привет. — сухо бросает Чуя.

— Ты что-то мне купил? — Фамия тут же невольно приковывает к себе внимание,

сжимая кулачками плащ Осаму.

— Твой папка не дал мне выслушать твои пожелания, поэтому сегодня без
сюрпризов. Покажи ему язык, чтобы знал в следующий раз.

Фамия, будучи тотально защищённой на руках у Дазая, показывает Чуе язык, в

ответ на что Накахара закатывает глаза и разворачивается к Фёдору.

— Он придурок, — обречённо жалуется Чуя, беря в руки тёплую кружку с

чаем, — дал Бог мужа.

— Вру, я купил тебе мороженное, только с Чуей не делись.

— Ура!

— Я всё слышал, — тут же обиженно говорит Накахара, развернувшись на стуле,

как чуть не уткнулся в живот Осаму, который уже стоял сзади него, заранее
сняв пальто.

— Ну, как ты мог подумать, что я главную принцессу в доме оставлю без
сладкого, — он тут же улыбается и протягивает ему упаковку с пломбиром в
молочном шоколаде — как Чуя любит.

— Заканчивай со своей ванильной хренью.

— Какая ты гадость, разве так благодарят? А чего вы тут делаете? — Осаму

присаживается на пуф в противоположной стороне от Достоевского, что молча
сидел и наблюдал за счастливым семейным бытом, однако, не ощущая себя
абсолютно лишним.

— Фамия захотела домой, ну, Федя зашёл погостить, а что? — пока Накахара
аккуратно разворачивал мороженное.

— Как настоящий джентльмен, я бы должен был вызвать его на дуэль, но я

слишком хорошо стреляю, — вздыхает Осаму. Чуя понял не навязчивый намёк,
который звучал как самая жирная шутка.

— Да, и я стреляю не хуже, — Фёдор переводит на него взгляд, поднимая шапку

на голову, — но, к сожалению, мне пора.

— Окей, я проведу тебя.

— Не заблужусь, — мягко отказывается Достоевский, хотя Чуя всё равно встаёт с

места, чтобы попрощаться у двери.

И Осаму действительно был готов стреляться — ему плевать чем

руководствовался Накахара, но с каждым подобным случаем, желание
разбираться мирно ускользало. Чуя либо идиот и правда не понимает, что
57/173
делает, либо намерено игнорирует — и Осаму даже не знал, что хуже: муж
идиот или муж похуист.

Но стоило ему вернуться обратно и присесть напротив, Дазай снял свою маску
показного дружелюбия, сложив руки на груди — он остро палил Чую взглядом,
пока тот делал вид, что не понимает, что не так. На самом деле, он прекрасно
понимал — просто признать свою неправоту намного сложнее, чем сделать вид,
что не хотел кого-то обидеть. В прочем, так и было.

— Какого хрена он делал у нас дома? — с привычным хладнокровием

спрашивает Дазай, замечая по лицу Чуи, что тот, как взрывчатка просто ждал
удобного момента, чтобы взорваться.

— Я же говорил, что зашёл в гости.

— И сколько он у нас в гостях сидел?

Подобный вопрос заставил выпасть в осадок и на секунду отстраниться от

телефона и мороженного. А ведь действительно, они сидели слишком долго
вдвоём.

— Я не считал, — небрежно отвечает Накахара, думая, что стоит сменить

тему, — так, что у тебя там на работе нового?

— О, не утруждай себя делать вид, будто тебе интересно, — Дазай встаёт с

места, — я же знаю, что тебе откровенно плевать, что происходит у меня на
работе, ты в этом ни слова не понимаешь, а всего лишь пытаешься прикрыть
ваши с Достоевским задницы. Подожду ещё пару недель, пока не застану вас
двоих на нашей постели, — он слегка наклоняется к Чуе, опираясь о стол,
садистски наблюдая, как меняется лицо Накахары от сказанных слов — его
призвать к нормальным ответам можно было только таким образом.

— Дазай, блять, ты можешь хоть пару дней пожить, не вспоминая Фёдора и не

фантазируя, как и где я тебе с ним изменяю? Пиздец, придурок, нашёл к кому
ревновать, — на удивление без агрессивных выпадов парировал Накахара —
сразу видно, что стыдно.

— Я бы с удовольствием пожил без него, если бы ты его сюда не водил. Тебя не

смущает, что с каким-то левым мужиком ты проводишь больше времени, чем с
нами?

Накахара поднимает к нему голову и тоже поднимается на ноги, грозясь сейчас

вновь начать ссору. На пустом месте — как они любят.

— Нет. Меня смущает лишь то, как ты придираешься ко мне.

— Я не придираюсь, это факт.

— Никто кроме тебя особо не жалуется.

— Да потому что она тебя боится, — голос Осаму на полтона повысился,

заставив Чую испытать привкус адреналина во рту и слабости в ладонях,
которые медленно превращались в кулаки — меньше всего он любил млеть
перед чужой агрессией, ведь Накахара продолжал, даже несмотря на это, —
58/173
дети не должны бояться своих родителей, а Фамия, пока меня не видит, думает,
что её бросят, потому что тебе абсолютно до пизды, что у тебя есть ребёнок. Ты
на него согласился, лишь бы я отъебался.

— Иди нахуй, — сквозь зубы цедит Чуя, пытаясь унять агрессию, — не хочу тебя
больше слышать.

— Как всегда свалишь, чтобы не говорить на важные темы?

— Ну, конечно, блять, а с кем говорить? — он отходит от стола, закинув

голову, — с тобой, мудак, я больше разговаривать не буду.

— Ахуеть, спасибо, — Осаму также падает обратно на пуф, чувствуя, что гнев в
нём кипит, словно лава в вулкане — не повезёт тому человеку, который
окажется рядом во время извержения.

Чуя сильно вдыхает, обещая себе, что будет сильнее, чем слова какого-то
уёбка — однако, игнорировать это становится всё сложнее. Откровенно обидно,
что вместо поддержки и компромисса он получает лишь новую порцию
оскорблений и упрёков — Чуя хуёвый руководитель, хуёвый муж, хуёвый
родитель — он просто слишком «хуёвый», из-за чего складывается впечатление,
что так будет всегда.

— Пойдём сегодня спать со мной? — Чуя опускается на колени возле Фамии.

В её комнате было достаточно светло, чтобы в ночи не разыгрывалось

воображение, если ей снова станут сниться кошмары. Ночник горел почти
всегда, давая мягкое очертание, и Накахара лично помогал ей выбирать
интерьер в комнате. К сожалению, Чуе хватало осознания и сострадания
понимать, что Фамия всё слышала. Не понимала, но тут и не стоит быть
экспертом, чтобы понять, что родители ссорятся, а потому ей ничего не
оставалось, как спрятаться в своей маленькой комнате среди игрушек, как в
маленьком укромном уголке её оставшегося детства, в которое агрессивно
прорывается реальность: ссоры, крики, два родителя, которые тянуть тебя на
себя, рисуют что-то, готовя к жизни — не оставляя места для собственных
мыслей.

— С папой? — естественно, с такой любовью она говорила про Дазая.

— Нет, со мной. Папа сегодня немного наказан — поспит сам, — Чуя усмехается,
но выходит как-то нервно. Он внезапно ощутил себя таким же маленьким, как
ребёнок напротив, однако куда более несчастным и беззащитным. Прежде
ощущение уверенности, комфорта и защиты давал Дазай — он всегда, словно,
стоял за спиной, снимал рукой все печали, обнимал, как только грустно, был
готов стрелять, если ссора — его отсутствие было ментальным, но ощущалось
физически.

«Я завтра не смогу. Скорее всего, буду с семьёй»

Примечание к части

рыдаю, вы такие активные, у меня впервые за впроцессником кто-то следит, так

59/173
приятно
спасибо всем, кто следит, я всегда была дико не уверена в своём творчестве в
целом, тем более что касается фандомной работы, я удивлена

вот я редачу главу, заново перечитываю фик и понимаю, что он вообще не даёт
эмоционально отдыхать, в каждой главе есть такая ээ "точка"(и я даже не про
ссоры), которая ножом вонзается, это так... прикольно

паблик https://vk.com/public_my_love_senpai

спасибо всем за отзывы (в след главе будет прост пипяо, вы УПАДЁТЕ (не нц,
нц будет в 11 и 15))

давайте снова 70/70

60/173
Часть 6

Чуя несколько боялся лошадей — такие огромные животные, у которых

голова была, как половина тела, а зная, с какой силой она может ударить, не
опасаться их было невозможно. Однако, когда Дазай помог ему на неё
забраться, шлёпнув по заднице со словами «не издевайся над ней», он просто не
мог выдать своего волнения или неуверенности в седле. Казалось бы, взрослые
люди, а ведут себя, как дети.

После прошлой ссоры Накахара по-прежнему дулся, первый день даже Осаму
делал вид, что ему всё равно, но он всегда сдавался быстрее, поэтому быстро
начал снова проявлять свои замашки к Чуе, то обнимая, то мельком целуя, и на
Накахару это всегда действовало странно — он не мог злиться на него долго,
даже если в душе хранил сильную обиду. Они все словно испарялись, когда
Дазай вновь становился ручным и ласковым.

Чуе было сложно определять свои чувства. Порой Дазай был невыносим, в
животе что-то сжималось и хотелось просто послать нахуй и никогда больше не
видеться, особенно на контрасте с другими мужчинами, с которыми Накахаре
посчастливилось познакомиться, но в некоторые моменты Чую отпускает —
когда его сильная широкая ладонь держит его за руку, Накахара понимает, что
ему ничего не страшно в этом мире. Любовь Дазая делала его непобедимым.

Сейчас он старался сильнее сжимать поводья, чтобы не свалиться, иногда

поглядывая на Осаму, который был совсем рядом. Его взгляд всё равно
приковывала Фамия — со страстью Чуи всё преувеличивать, ему было так
беспокойно — он же знал какие лошади дурные! Даже маленький пони
представлялся для него страшную угрозу — вдруг понесётся, вдруг начнет
брыкаться? О, у Накахары из-за Дазая точно прибавилось седых волос на голове.

— Не трясись, как наседка, наша дочь куда самостоятельнее, чем ты думаешь, —

внезапно замечает Осаму, при том, взгляд у него был сейчас максимально
дружелюбный. Даже для таких подколов.

— Я не трясусь, — открыто врёт Чуя, пытаясь выпрямить спину на лошади, хоть

это и удалось с трудом. Всё-таки эти крупные животные не для него!

— Чуя, я хотел давно с тобой поговорить, — Дазай держится намного увереннее,

также кидая на Чую серьёзный взгляд, и Чуя предвкушает что-то крайне
неприятное — как обычно, — и теперь, когда ты не можешь просто убежать от
разговора, я думаю, время подходящее.

— Нет, время ужасное — вы не могли начать заниматься лошадьми, когда будет

не так холодно и сыро?

— Нет, не могли. Чуя, я принял решение, что нам нужно временно побыть
отдельно.

— Что? — это «я принял решение» так резануло слух, ведь прежде без Чуи не
принималось ни одно решение, и уже после этого шока дошёл смысл остальных
слов — звучало, как намёк на развод, — Дазай, прекрати нести чепуху.

— Это не чепуха. Мы с Фамией поедем куда-нибудь, где потеплее на пару

61/173
недель. На меня давит вечный дождь и рожа Достоевского.

— Ну так не смотри на него.

— Как я могу, если он проник во все сферы моей жизни.

— Пф, — многозначительно выдаёт Чуя.

— Нет, Чуя, тебе кажется, что на это можно закрыть глаза, но всё уже давно не
нормально.

— И без тебя знаю.

— Мы, видно, не выносим друг друга. Наберусь наглости обвинить в этом кафе и
Достоевского, потому что кроме них твои мозги вообще больше ничем не
заняты, а я не в праве лезть в твою голову и менять цели, но, мы идём по разным
путям, Чуя.

— Чепуха, у людей часто бывают разногласия.

— Однако, я не хочу, чтобы эти разногласия портили психику нашей дочери,

поэтому я заберу её с собой, тебе она, думаю, будет только мешать, — также
серьёзно произносит Осаму, и у Чуи даже не было желания спорить — если
Дазай хочет на какое-то время избавить его от ссор и напряжения, то Накахара
не особо расстроен, — если мы побудем какое-то время не вместе, то, либо
помиримся, либо возненавидим друг друга ещё сильнее.

— Да, пожалуйста. Хотя, я думаю, ты преувеличиваешь — Фамия не так

расстроена.

— Ты, Чуя, к счастью лишён воображения и представить не можешь, какие муки

испытывает ребёнок, когда его родители ссорятся. — звучало резко, но Осаму не
дал ему вставить слова, продолжая, — и если ты думаешь, что она достаточно
глупая, то ошибаешься — она всё видит и чувствует. Только не понимает. И если
тебе сейчас показалось, что это хорошо, то нет — это ещё хуже, так как дети
привыкли во всём винить себя. Она ведь не может в четыре года поверить в то,
что два её родителя неспособные на компромисс олуха? Это убьёт её.

— Надо же, какой специалист в седле, это кто тебя этому научил?

— Какая разница, я говорю, что знаю.

— Мне всё равно, — Накахара закидывает голову, — ты преувеличиваешь.

— А ты преуменьшаешь.

— Если тебе так хочется оставить меня одного на две недели — можно было не
приплетать Фамию.

— Я поражён твоему умению всегда вычёркивать её из диалога. И нашей жизни.

— Дазай, я на лошади, но не поленюсь слезть, чтобы дать тебе пизды.

— За правду? Удивительно, — хмыкает Осаму, — ну, значит, пока ты в лошади, я

62/173
напомню, что она должна быть самым главным приоритетом в твоей жизни.

Чуя не знал, что ответить. Придирки Дазая бесили — почему он должен под
кого-то подстраиваться? Однако, их правдивость бесила намного больше. Чуе
сложно объяснить этому человеку, что это временный период — имели бы для
него хоть какую-то ценность сейчас приличия, манеры или желание быть во
всём мягким и нежным, Накахара бы потерял свой бизнес в момент, и этот
момент требовал от него твёрдости и уверенных решений.

С другой стороны, каждый раз парировать становилось труднее. В уголках

сознания слова Дазая отпечатывались не просто обидой, но и правдой: из
вопросов «как он может такое говорить?» вытекают вопросы «почему он меня
больше не любит?», да и звучало, как бред, но страшные сомнения
закрадывались в подкорку.

Нет, бред какой — разве Дазай может его разлюбить?

— Может всё-таки не будешь таскать с собой дочь?

— У тебя есть альтернатива получше?

Когда они остановились, Дазай первый спрыгнул в грязь и обошёл своего коня
спереди, подходя к Чуе, который откровенно выглядел нескладно — на таком
огромном животном он казался ещё меньше, но не менее опасно. Чуя в своей
миниатюрности был, как динамит — внешне не угрожающий, но содержащий
внутри огромную мощь.

— Мы бы могли оставить её у Коё, они с Шоё хорошо дружат, — отвечает Чуя. Он

отпускает шлейку только, когда ладони Дазая оказываются на его талии и
помогают аккуратно спуститься с лошади.

— О, нет. Только не у неё, Озаки научит её, как шарахаться парней, и Фамия
вырастет такой же закомплексованной, как ты. — Дазай с улыбкой притягивает
Чую к себе, по-прежнему сжимая за талию.

— Я не закомплексованный, — Накахара упирается ладонью в его плечо,

переводя равнодушный взгляд по этому шкафу, отмечая, какой же красивый
муж ему достался — возможно, чтобы компенсировать такой противный
характер.

— Да что ты говоришь, кроха.

— Отвали.

Дазай быстро отпускает Чую, но рыжий сразу же шарахается от большой

лошади и сам идёт следом за Осаму, обходя его с другой стороны и хватая за
локоть. Естественно, Осаму это заметил — в такие моменты становилось
особенно приятно на душе, ведь Дазаю ничего в жизни не нужно было, кроме
защиты Чуи от всех бед. Все его мелкие страхи хотелось развеивать,
становиться надёжной опорой, подхватывать под руку, чтобы помочь
перешагнуть преграду или вовсе нести на руках. К сожалению, Накахара этими
порывами пренебрегал.

— Нам, к сожалению, уже пора, — говорит Дазай, а затем подходит к Фамии и за

63/173
подмышки стягивает её с лошади.

— Я хочу себе тоже пони! — капризно начинает девочка, и Чуя в такие моменты
натурально удивлялся — неужели Осаму не замечает, как ребёнок избалован?

— Когда подрастёшь и сможешь сама сидеть в дамском кресле, я сразу же

куплю тебе самую лучшую лошадь. Даже единорога, если понадобится, — он
берёт её за руку.

Чуя вновь удивляется этим глупостям — у Дазая всегда была какая-то особенная
возможность говорить с детьми на понятном для них языке. В прочем, Накахара
бы тоже так смог, если бы ему было интересно прикидываться идиотом перед
ребёнком.

Расплатившись с инструктором, Дазай поднял Фамию на руки, игнорируя то, что

она запачкала весь его плащ, и даже на замечание Чуи просто шикнул в его
сторону и продолжил игнорировать. Это бесило больше всего, так как в
присутствии Фамии, всё внимание Дазая отходило ей, и Осаму крайне редко
принимал в конфликтах сторону Чуи, отдавая предпочтение дочери.

***

Отправив семью на пару недель в другую страну, Чуе сперва не показалось это
странным — казалось, решение вполне здравое, но в душе что-то подсказывало,
что так быть не должно. Сама формулировка «нам нужно побыть отдельно»
звучала подозрительно и не нормально, ведь Чуя знал — первый враг
отношений, это «пауза», «перерыв», а признавать, что над вами нависла угроза
совсем не хотелось. Как минимум, потому что Чуя не любил вещей, которые он
не понимал, но желания узнать не было, хотелось сказать «чепуха!», махнуть
рукой и подумать об этом после, когда будет намного легче. И почти всегда
спасало, ведь если мысль забывалась, она не была столь важна и страшна, в
сущности.

— Чуя! — внезапно рыжий поднимает голову от телефона и видит, как в кафе

стремительными нетерпеливыми шагами врывается Коё, распахнув руки и
направляясь в его сторону — она иногда заходила, но обычно предупреждала об
этом.

— Коё.

Женщина подошла к нему ближе, сразу же обняв за голову и прижав чужое

лицо к своей груди, в голосе её пела весна, а на уме было столько радости, что
Накахара не сразу понял причины веселья. Обычно так стремительно она
вламывается, когда в гневе и хочет отчитать за что-то. Будто он всё ещё
ребёнок.

— Что случилось? — тихо мямлит Накахара, аккуратно кладя руку на локоть

женщины.

— Я так рада за вас, — улыбается Коё, а затем отстраняется от Чуи, чтобы взять
его щёки в свои ладони — лицо её светилось столь неестественно, словно она
снова вышла замуж, — вы наконец развелись?

64/173
— Озаки-сан, — недовольно начинает Накахара, убирая её ладони со своего
лица, — хватит.

— Я правда не понимаю, почему вы тянете — я тебе всегда говорила…

— Не лезьте в мою семейную жизнь.

— Ладно-ладно, — она опирается локтем о барную стойку, возле которой Чуя

сидел на кресле, — я просто узнала, что Дазай уехал с Фамией. Вот и подумала,
как ты смог оставить дочь с ним?

— Легко и просто, она и его дочь тоже, — нехотя признаёт Чуя, абсолютно не
желая продолжать этот диалог. Кое снова взялась за старое — радоваться его
несчастью.

— Куда хоть уехали?

— В Англию. Фамия давно хотела увидеть Биг-Бен, — Чуя опирается головой о

кулак.

— А почему ты не с ними?

— Не захотел, — равнодушно выдыхает Чуя, а затем смотрит на время в

телефоне, понимая, что с минуты на минуту должен прийти Достоевский, а того,
чтобы он пересекался с Коё, Чуя вообще не хотел — это будет очередное
сватовство к «более подходящему» варианту, — Озаки-сан, мне скоро нужно
уходить, я думаю, Вам пора…

— О, я так давно здесь не была, я, пожалуй, останусь, — она мигом окидывает

взглядом всё помещение, отмечая и новый интерьер, и новое меню, униформу —
целый ребрендинг, и зал, на удивление, забит.

— О, ну, Вы же пришли ко мне, я не могу оставить Вас здесь одну.

— Не неси чепуху, Чуя, я и без тебя спокойно здесь посижу.

— Но… — Чуя не успел ничего возразить, услышав вновь, как открывается

входная дверь в кафе, сразу же переместив взгляд на высокую тёмную
фигуру — Накахара и прежде улавливал сходства Достоевского с Дазаем,
однако в этот момент оно стало совсем очевидным — Достоевский такой же
высокий, жгучий брюнет с уверенным взглядом и хитрой усмешкой, у них даже
тип фигуры был похож. Фёдор одевался в привычно русском стиле, но он ему
шёл куда больше, чем, предположительно рубашки и пиджаки.

— О, Фёдор, — Коё первая преисполняется энтузиазмом, когда замечает старого

знакомого, который сразу же направляется к ней с доброжелательной улыбкой.

— Добрый день, госпожа Коё, — он аккуратно кивает головой на манер поклона

и берёт её за ладонь, — годы идут, а Вы становитесь красивее.

— О, не льсти мне, подлец, — с добродушной улыбкой выдохнула Озаки, кидая

мельком взгляд на Чую, который отрешённо засел в телефон, чтобы не обращать
на них внимание, — как твои дела? Что нового? Как семья? — она намеренно
выделила последнее слово, чем взбесила Чую, но рыжий слишком сильно уважал
65/173
её в душе, чтобы не взорваться прямо сейчас.

— Всё стабильно, пока помогаю Чуе, — также учтиво отвечает Достоевский,

следом кидая взгляд на рыжего, который тихо поздоровался и отключился от
диалога вновь.

— О, да, правильно, помогай ему. Ему на самом деле нужна твёрдая рука рядом
и что-то сильное плечо, меня-то он совсем уже не слушает.

— Да нахрен оно мне сдалось? — тут же вклинивается Накахара.

— Нет, серьёзно, муж-то у него никудышный. — Озаки мельком улыбается, зная,

что Чуя никак не станет парировать сейчас — слишком он не любил игры на
публику, а тем более крики при посторонних, чтобы начинать вести себя
агрессивно, — может, хоть ты ему поможешь. В целом, как дела?

— Думаем, открыть сеть заведений не только в Йокогаме, но и в стране. Думаю,

это место будет пользоваться успехом, у нас уже… Уже достаточно хорошая
прибыль и отзывы, — замечает Достоевский, снимая с головы шапку и сминая её
в руке.

— О, не сомневаюсь, Федь, с твоими-то талантами.

— Мои таланты здесь не причём, — он аккуратно опускает взгляд, показывая

свою самую обольстительную улыбку с благосклонным тоном, — это заслуга Чуи.

— Так, может, вы отойдёте и в другом месте поворкуете? — Накахара

поворачивается на барном стуле к обоим, намекая, что эти лестные речи его не
трогают, а наоборот, — снимете себе отдельный столик или номер?

— Прости.

— О, ну мы так давно не виделись. После вашего выпускного в институте, Фёдор

зашёл попрощаться и исчез на пару лет, — тут же объясняется Коё, — что уж, я
не могу поговорить с ним?

— Думаю, Чуя сейчас не в настроении.

— О, ладно. Но я уже знаю, что ты обязательно поможешь ему раскрыть свой

потенциал, мне кажется, всё дело в том, какой человек рядом с тобой.

— Озаки.

— Ой, я, кажется, опаздываю в химчистку, ладно, ребята, я ещё к вам обоим

зайду, и обязательно предупрежу! — она тут же победно улыбнулась, умиляясь
гневному лицу Чуи. Его злость и чувства были шуткой для неё — это так
раздражало. Она подхватывает свою сумку удобнее и направляется к выходу, не
забыв помахать на прощание, — увидимся.

— О, не торопись. — огрызается Накахара и выдыхает. Отлично, Коё — ещё одна

язва, и почему ему всегда так сложно ей противостоять? Пускай, мать
полностью она ему не заменила, но родительское уважение взрастила
достаточно чётко и топорно, чтобы оно держало Накахару в узде своих
невербальных правил.
66/173
— До встречи, — спокойно говорит Достоевский и переводит взгляд на Чую. От
его недовольства мурашки по коже — он так мило злился и пытался укусить, что
хотелось побесить больше, но Фёдор знал, что с этим шутки плохи. У Накахары
слишком сложный характер, чтобы пытаться удержать его в узде, — не
обижайся на неё, она просто чересчур активная женщина.

— Это не нормально, она вообще меня не слушает, будто я какая-то шутка для
неё. С какого хуя она вообще решила, что я буду разводиться с Дазаем и бежать
к тебе? — Накахара взрывается, однако, делает это так устало, словно весь день
работал, и это отчасти было правдой.

— А есть предпосылки?

— И ты туда же.

— Но, как я слышал, Дазай действительно уехал с Фамией. Это правда?

— Хватит выдавать желаемое за действительное, — Чуя начинал закипать, и

Достоевский уловил эти нотки в его голосе, сразу же сбавляя обороты.

— Ладно, это ваше дело, я просто думал, что могу быть хоть немного
полезным, — Фёдор становится на место Коё на манер такого же взрослого и
грозного, но почему-то его так Накахара не воспринимал — он вообще никого не
воспринимал, как авторитет, кроме Озаки, ведь к ней всегда можно было прийти
поплакать, даже если весь мир отвернётся от тебя.

— Я не хочу это обсуждать, — Чуя отворачивает голову, хмыкая и вновь впадая в

печальные размышления. Никогда прежде всех вокруг так сильно не
интересовала его личная жизнь, а сейчас все пытались распилить его на части,
подрывая эскалацию раздражения к этому положению — голова вечно
находилась в стрессе из-за ссор, обиды и тревожности, которая съедала силы и
делала перманентно уставшим, а умники лишь сильнее подбивали его желание
послать всех к чёрту. Может, Дазай действительно прав — им стоит взять паузу
и отойти от всего по-отдельности, остыть и расслабиться, чтобы решить и
определиться. Что им нужно делать?

— Эй, — голос Фёдора рассекает сознание топорно, а пальцы на подбородке

разворачивают голову к себе, его глаза тёмные и страшные, почти как у Дазая,
когда он пьян, и это на секунду передёргивает, — кажется, в одном я согласен с
Дазаем, ты слишком много работаешь. — его рука отстраняется достаточно
быстро, зато печаль Чуи прошла мгновенно.

— Возможно, — отвечает рыжий, отводя взгляд, — не знаю.

— Как насчёт прогулять по центру города? — улыбается Достоевский, слегка

наклоняясь к Чуе.

— Дождь же.

— А мы в кино пойдём.

Чужая рука внезапно оказалась на локте и уже настойчиво сжимала запястье

Чуи, не смущая, но давая понимать, что Фёдор настроен решительно и лучше
67/173
согласиться — искать отмазки и оправдания будет куда сложнее, если
Достоевский что-то решил, и в этом они снова были похожи с Дазаем. Да, и по
сути Накахара был не против отвлечься, даже если это будет так глупо и по-
детски.

— Хорошо, но только если по-дружески, — тут же оговаривается Чуя, вызывая у

Достоевского тихий, но протяжной смех. Да, видимо, намёки Коё сами влияют на
его восприятие действительности — Фёдор же совсем не планировал разрушать
его семью? Это было бы подло.

Накахара спрыгивает с барного стула, оказываясь возле Достоевского и

понимая, как было удобно с ним общаться, когда они были хотя бы на одном
уровне глаз — тут же появляется вопрос: как он мог выбрать себе настолько
высокого мужа? Ведь Дазай был ещё выше, чем Фёдор.

***

— И так, что сейчас идёт в кинотеатре?

Только добравшись до торгового центра, Чуя стал чувствовать себя неловко. Все
эти слова Озаки, прогулки, прикосновения смешивались в единый паззл,
который напрягал, ведь настойчиво Накахара отрицал наличие проблемы и
симпатии к Фёдору. Теперь происходящее перестало казаться правильным,
перестало казаться «просто отвлекусь от работы», ведь по факту он
действительно пошёл в кино с мужчиной, когда его собственный муж уехал с его
дочерью в другую страну — звучит ужасно вульгарно и неприлично, а хуже
всего от осознания, что Накахара фигурирует в этом сочетании.

Однако, Достоевский не выглядел по-детски влюблённым, не выглядел, как

злодей, желающий разбивать семьи, не выглядел так, как его видела Коё — в
нём сочеталось понимание и доброжелательность, удивительная
проницательность и желание помочь, чего, к сожалению, был лишён Дазай.

— Чуя, ты не должен думать о таких мелочах, — ответ на вопрос звучал до боли

инфантильно и равнодушно.

— Как это? Я за это буду деньги платить, — тут же парирует Накахара, шагая
рядом с Достоевским — Фёдор, как человек одинокий, ходит слишком быстро,
однако ради Чуи специально старается замедлиться.

— Ну, если твоей скупой душе станет легче, я сам заплачу, — начинает Фёдор,
поворачиваясь к нему, — а на что идти не важно, если хочешь погулять.
Вспомни, как в юности — спонтанные решения всегда самые лучшие.

— Мы уже не в юности, — Чуе упрямство не давало соглашаться, а на желание

заплатить вместо него он охотно захотел поспорить, — и я сам могу за себя
заплатить.

— Но я тебя пригласил.

— Ничего страшного.

— Ещё мне не хватало, чтобы ты расплакался из-за лишнего потраченного йен.

68/173
— Что сказал? — Накахара внезапно вдохнул, поднимая на него голову и
понимая — говорит, как Осаму, либо же это его так просто вывести из себя?

— Ничего.

— Повтори.

— Тебе это не нужно, — улыбается брюнет, и когда они уже подошли к кассе за
билетами, он слегка подтолкнул парня вперёд, положив руку на спину. Накахара
вновь нахмурился, потому что Достоевский откровенно ахуел, но, парадокс —
это не раздражало. — купить тебе попкорн?

— Ненавижу, когда жрут в зале, — тут же топорно отвечает рыжий,

рассматривая расписание с фильмами, — тут есть какая-то мелодрама и
ужастик.

— Думаю, ты будешь смеяться с обеих, — внезапно он оказывается сзади так

близко, что Чуя чуть не вздрогнул, когда его тихий и низкий голос раздался над
ухом.

— Почему?

— Твоя жизнь куда сложнее, чем мелодрама и страшнее, чем ужастик.

— Тогда на супергероев?

— Нет, хочу увидеть, как ты плачешь, поэтому пойдём на мультик.

— Я не плачу над мультиками.

— О, — Фёдор отходит и становится с боку, — на третьем курсе я позвал тебя на

свидание, и ты рыдал с «Короля льва».

Пригвоздил.

— Во-первых, это не правда, во-вторых, это было давно.

— Как скажешь, — он усмехается, поднимая взгляд на кассира, — дайте нам два

билета на этот мультфильм.

Чуя постоял пару секунд молча, пока не стал автоматически прокручивать

заново их диалог — что-то в нём показалось подозрительным. Накахара не
может сказать, что он обижен или ощущение поганое, но впечатление такое,
словно Фёдор флиртовал с ним. Или так больной мозг Чуи воспринимает все его
слова после причитаний Коё?

***

Мультик, однако, всё равно не заставил его плакать — ничего Чую не заставило
бы плакать, когда рядом сидел Достоевский и регулярно отпускал какие-то
шуточки, при том его серьёзным и грузным голосом это всегда звучало комично,
заставляя Накахару краснеть и нелепо хихикать, а затем пихать Фёдора в плечо,
69/173
чтобы заткнулся и не мешал никому.

Даже сейчас ничего не прокрадывалось в душу Чуи, его с головой настигло

ощущение полного карт-бланша и свободы — ведь его не ждут сегодня ровно в
десять, не станут устраивать допрос, не станут выносить мозги и прикрываться
ребёнком — о, ему не нужно больше ни о ком заботиться целые две недели!
Недели тишины и спокойствия, нормальной работы в кафе, общения с
интересными ему людьми и никаких запретов, казалось, Чуя хотел этого всю
свою жизнь. Хотел быть свободным.

Удивительно, как сочеталось свободное время с настроением Чуи — у Фёдора

были иногда срочные дела, которые он удобно двигал, чтобы хоть иногда
заглядывать в кафе, видеть там Накахару и мельком спрашивать о выручке —
хотя она всего лишь слабый предлог. Иногда он отрывался в разговоре на
звонок, серьёзным голосом говорил, что у него нет времени, скоро будет, либо
назначал встречу. В такие моменты Чуя в душе радовался, что связался с
серьёзным человеком — ему всегда нужен был рядом кто-то ответственный, кто
бы думал головой и всегда знал, что делать, а не разменивался на мелочи или
вздыхал над разбитым корытом. И, как повезло, Фёдору, что он попал в самый
интересный момент жизни Чуи — разведись они с Дазаем ещё позже,
обязательно все бы стали связывать это с его вторжением.

О разводе речи не было, но Фёдор был уверен — вопрос времени. На этот счёт у
него уже давно было твёрдо устоявшееся мнение, что Накахара и Дазай люди
разного поля ягоды, хоть Осаму и утверждал обратное. Мол, подлецы должны
держаться вместе. Мол, люди себялюбивые редко оказываются беспомощными,
а значит Накахара обязательно будет дополнять Осаму, как нужный аксессуар,
который повесили на дорогой телефон. Откровенно, раздражало — раздражал
Дазай со своей манерной чопорностью и фальшивой улыбкой.

— Я благодаря тебе всё пропустил, — тут же Накахара пихает Достоевского в

лицо, когда тот в очередной раз наклоняется к его уху, чтобы что-то сказать.

— Могу пересказать сюжет.

— Нет, спасибо, — обиженно выдыхает Накахара и встаёт с места.

— Будет сцена после титров.

— Вот её и расскажешь, а я проголодался.

Чуя на самом деле не был обижен, но ему так нравилось управлять и заставлять
мужчин потакать его мелким прихотям, что лишить себя подобного
удовольствия он просто не мог. Достоевский действительно ластился к рукам,
как кот, и Чуе это нравилось, пока он мог держать его на расстоянии.

— Купить тебе очень вредную еду или зайдём в гипермаркет? — на выходе из

зала спрашивает Достоевский, по-прежнему идя вслед за Чуей.

— Мне всё равно, где ты оставишь свои деньги, потому что я обижен и планирую
тебя развести на всё сразу, — недовольно монотонно мычит Накахара, а затем
поворачивает к нему удивлённый и полный наивности взгляд, — ой, я это вслух
сказал? А, ну, да, я же не скрываю, что ты скотина.

70/173
Фёдор в ответ только посмеялся — конечно, он понимал, что Чуя будет нести
глупости, если ему позволить это делать. У него была потребность загонять
других под свой каблук, это придавало не только уверенности, но и хорошего
самочувствия. Достоевский это понял слишком быстро и слишком быстро
принял — Чую легко подсадить на собственно одобрение и контроль, управлять
им таким образом становится ещё легче, ведь когда не оказывается нужной
почвы под ногами, он теряется и оказывается безоружным.

Чуя не был красивым — у него была непослушная чёлка и волосы, похожие на

крабовые клешни, среднего размера глаза и узкое лицо, иногда он напоминал
больше полотно, но даже эти качества сочетались на нём так удачно, что
складывались в невероятное очарование — мужчины вряд ли отдавали себе
отчёт в том, что Накахара не так привлекателен на лицо. Ведь стоило ему
сверкнуть глазами, показать свой самоуверенный взгляд и покрутить запястьем
кисть в перчатке, как все сразу понимал — этот парень стоит сотни голов, в нём
было что-то тайное и страшное, возможно, внутреннее умение управлять
чужими мыслями и чувствами. Накахара точно знал, как управлять людьми и не
терпел тех, кому он не интересен — от того возникали огромные разногласия с
Дазаем.

— Хватит пялиться, — внезапно замечает Чуя, когда Достоевский, что сидел

напротив, слишком внимательно наблюдал за ним, и, кажется, совсем не слушал
о чём ему рассказывают.

— Извини, просто ты очаровываешь.

— Что? — глупо выдаёт Накахара, даже не в состоянии прожевать онигири от

внезапного признания. Вот какого чёрта Достоевскому понадобилось всё
испортить? — ты меня не слушал?

— Слушал. Ты рассказывал про планы на жизнь, кафе, дочь…

— Хм, — Накахара откладывает рисовый колобок, стараясь переварить

ситуацию, — я думал, мы…

— О, уже достаточно поздно, — начинает Достоевский, когда смотрит время на

часах, — я могу подвезти тебя к дому. У меня сегодня было еще несколько дел…

— И ты потащил меня гулять?

— Ну, я расставлял приоритеты.

С одной стороны, Чуе было лестно понимать, что ради него, возможно,
отказались от каких-то важных встреч, но если Достоевский с таким же
подходом однажды подведёт его? Теперь стало предельно ясно — это не совсем
дружеская прогулка, даже если Накахаре очень хорошо от неё, даже если он
впервые отдыхает душой и чувствует себя впервые за последние годы таким
свободным и беззаботным. Все это навевало мысли, что он совершает какую-то
ошибку — пускай, сейчас ему очень хорошо, но потом это может ему сильно
аукнуться.

— И?

— И ты оказался важнее всего. Пойдём.

71/173
Говорил Достоевский настолько легко, словно они обсуждали не что-то важное,
а сущие пустяки, однако, у Чуи было ощущение, что против воли его впутали в
какую-то странную и опасную игру, выйти из которой самостоятельно будет
крайне затруднительно, если не невозможно.

Накахара также встал, вытирая салфетками руки, затем рот и последовал за

ним, пытаясь уложить всё в голове — однако, полочки уже давно были забиты
ложной информацией и некуда было вставлять все эти намёки, флирт, кроме как
признать — это было свидание.

Фёдор специально его подстроил. Сделал так, что Чуя и не заметил, как
оказался с ним наедине столько времени, не думал о муже, даже не замечая
кольца на пальце, куда хуже — на время он вообще забыл о нём, вновь
оказываясь в своей беззаботной юности, когда за ним ухаживали сразу два
красивых парня. Выбрать из них одного было крайне трудно, оба были и
красивы, и умны, и в меру перспективны — Коё сильно взъелась на Осаму,
считая, что парень сирота со столь ужасными манерами вряд ли сможет стать
когда-то нормальным человеком, особенно, когда весь институт знал, что Дазай
любить не умеет, зато вертит интрижки направо и налево. Достоевский ей
казался противоположностью — воспитанный, умный и серьёзный человек.

Чуе слишком хотелось развлекаться, а Осаму давал это самое развлечение. Они
вели игру, они пытались обмануть друг друга, представиться тем, кем не
являются, и это взыграло диким азартом в крови. Дазай действительно пытался
покорить Чую, хотел сломать, как остальных и присвоить себе — в его натуре
была нужда в самоутверждении, однако столь непокорных людей, как Накахара
он не встречал прежде.

Отношения развивались стремительно, Дазай не находил себе места, ведь даже

будучи слишком далеко, оставляя всякие попытки или даже видя Чую в
компании других, он понимал — ничего не прошло, кусок стекла вместо сердца
разбивается в дребезги и другой возможности быть с человеком, которого он так
хотел и желал у него не будет. Добровольно сдав шлейку от своей свободы в
чужие руки, Осаму практически заставил выйти за него замуж — он давил,
соблазнял, уговаривал, выбив в итоге согласие. Сейчас по памяти всё так гладко
и понятно — расписались, живут спокойно, имеют ребёнка, а тогда Чуе
казалось, что это безумие. Что выходят замуж только по любви и только ради
идиотских мужчин, что удовольствия он не получит, что Осаму просто идиот, но
его руки, его губы, слова и вид — а слова, что он говорил! Нет, отказаться было
невозможно, особенно, когда перед тобой на коленях стоит человек, который
прежде клятвенно уверял что «не из тех, кто женится», а теперь «добровольно
привязываюсь, другого способа получить тебя я не вижу». Ему нужны были
только деньги Дазая, Чуя аргументировал это в своей голове только так.

— О, кажется, дождь, — чужой голос вновь возвращает из воспоминаний так

явно. Достоевский, в отличие от Накахары, догадался заранее взять с собой
зонт — и, кажется, даже в такой мелочи, Фёдор сохранял элегантность, ведь
чёрный тефлон натягивался ровно на множество спиц, возвышаясь над его
головой под коротким навесом возле магазина.

— Иди сюда, — Фёдор ненавязчиво притягивает Чую к себе, приближая к нему

зонт, чтобы не промок, и Накахара в миг заалел, желая взбунтоваться — не
сахарный, не растает, но как же давно он не видел такой заботы в обычном
72/173
общении.

— Ты затянул меня на свидание, — утвердительно и строго замечает Накахара,

убирая его руку со своей талии и просто беря его за локоть.

— Возможно.

— Даже не отрицаешь?

— А смысл, если ты сам обо всём догадался?

«Вот чёрт!» — специально ведь всё подстроил, даже сейчас — Чуя не может
тильтовать и уйти, ведь вокруг дождь, уже вечер, а он был не из тех, кто
усложняет себе жизнь.

— Это было нагло, — также говорит Чуя, аккуратно обходя лужу, — ты даже дня
не выждал от отъезда Дазая.

— Не вижу смысла медлить, — у машины он останавливается, однако не спешит

открывать дверь. Лишь слегка наклоняется к Накахаре, меняя выражение лица с
насмешливого на предельно серьёзное, — давай на чистоту. Тебе понравилось?

— Что именно? — Накахара всеми силами выбивал себе лишние секунды для
раздумий, будучи застигнутым врасплох резким поворотом событий. Однако он
все же сохранял трезвость и адекватность, даже если ему было сложно.

— Не прикидывайся дурачком, это может прокатить с другими мужчинами, но не

со мной, — строгость в его лице вновь напоминала Дазая, — тебе ведь нравится
общаться со мной?

— Да. Ну, у меня мало друзей, и…

— Дело не в друзьях, Чуя, — голос бархатный, но резкий не даёт Чуе юлить,

заставляя вести себя максимально искренне и открыто, — ты должен был
понимать с кем пересекаешь черту деловых отношений. Я всё ещё помню тебя
прошлого, и скажу, как комплимент — ты ни капли не изменился, даже в свои
тридцать выглядишь, как школьник, а твоя жажда жизни, как и раньше, меня
покоряет, — на секунду его слова прозвучали так ужасно, что Чуе хочется
процедить «чудовище», но тогда он был бы самой лживой шельмой — ведь
фразы эти попадали прямо в сердце, — я уважаю любой твой выбор, даже,
возможно, пойму, если ты захочешь спасти ваш с Дазаем несчастный и
обречённый брак, но я прошу тебя решить, что тебе нужно.

Чуя на секунду потерял дар речи. Не каждый день его ставят перед настолько
сложным моральным выбором — настолько сложным, что он готов либо заорать
на месте, либо сбежать отсюда и никогда больше не видеться. Однако Фёдор
видит эти колебания и сбавляет обороты.

— Хочешь всю жизнь быть загнанным в угол бытом и ссорами или наконец
сделать правильный выбор и свалить к чертям из Йокогамы вместе со своей
дочерью?

— Я не знаю, — обречённо стонет Накахара, закидывая голову и потирая лоб, —

ты отлично подобрал время для откровений, когда я и так растерян, что хоть в
73/173
петлю лезь.

— Лезть в петлю — прерогатива твоего муженька, а я спрашиваю конкретно, что

ты чувствуешь без прикрас.

— Фёдор, ты же знаешь — чувства не всегда решают.

— Но они должны быть у тебя в приоритете.

Почему все пытались придраться к его приоритетам? Чуя просто хотел

спокойной жизни — неужели для этого стоит преодолевать столько сложностей
и проблем? Выбирать между семьей и…

Достоевский наконец открывает машину. Даёт Чуе залезть первому, затем сам
обходит и садится на место водителя.

Чуя откидывает голову на сидение, тяжело вздохнув — если прежде его задачей
было только выяснить, что делать с Дазаем, то теперь стоило разобраться ещё,
что делать с Достоевским, ведь тот заноза не хуже Осаму — как решит, то
вцепится как клещ, пока не получит вразумительного и однозначного ответа. А,
вспоминая, как Дазай сильно захотел — аж затащил его в брак, страшно, что мог
сделать Достоевский. Разве что разрушить его в клочья.

— Я не стану давить на тебя, — вновь возвращается Достоевский, переводя

взгляд на Накахару, — и не стану заставлять говорить то, чего ты не думаешь.
Ты сам всё поймёшь и скажешь мне, когда приедет твой муж.

— А… — Чуя хотел задать вопрос, но не знал, как сформулировать, — а что

сейчас?

— А сейчас у тебя есть целых две недели, чтобы расслабиться и заниматься тем,
чем хочется, не боясь, что тебя кто-то видит и, словно греческий бог, в любой
момент ударит молнией.

— Этот греческий бог — моя совесть.

— Не ври, у тебя её нет. К тому же, ты не делаешь ничего противозаконного.

— Пожалуйста, помолчи.

Примечание к части

извиняюсь за опоздание, вы набрали даже больше, чем я предполагала

обожаю своих читателей, могу вас уверить, что дальше вам ждёт пушка - в свете
последних событий нам, кажется, нужен новый поток идей в фд

и так, 80/80 и новая часть

паблик - https://vk.com/public_my_love_senpai

74/173
Часть 7

За день до отъезда.

— Без меня ничего не подписывать, если будут звонить, говори, что я в отпуске,
о встречах или о чём-то важном пиши мне или звони, — говорит Дазай,
просматривая последний раз все договора на поставки, чтобы убедиться, что на
каждом стоит подпись, — по пустякам дёргай Чую, он в них не хуже меня
разбирается.

— Он просил не звонить ему, ещё когда Вы были на даче, — напоминает Айко.

— Вот гадина, ну ладно, — выдыхает Осаму, поднимая взгляд к девушке — за

ней открылась дверь и в кабинет аккуратно заглядывает Йосано, заставив Дазая
вновь вздохнуть. Ей вечно что-то от него нужно, Акико почти поселилась в его
кабинете — не сказать, что это слишком ужасно, ведь она была достаточно
умной и проницательной женщиной, не слишком навязчивой, но достаточно
настойчивой, общение с которой приносило облегчение и возможность временно
отвлечься от навязчивых обсессий и обид, потому Осаму не был против иногда
пообщаться. В прочем, как-то мимоходом, он даже не заметил, как стал чаще
появляться на работе, почти каждый раз ожидая увидеть Йосано — видимо,
подружились.

Хотя Акико скорее воспринимала его за своего пациента, при том достаточно
сложного — чем сложнее и труднее помогать ему, тем Йосано больше
нравилось. Она бросала себе вызов, зная, что чем вальяжнее будет проникать
под кожу начальнику, тем увереннее будет себя чувствовать, как специалист.
Хотя внутренние навязчивые идеи были не единственной подоплёкой — она
искренне замечала, как Осаму превращается в мрачную тучу и чахнет, ведь для
его лет, плечи мужчины слишком поникли, также, как и взгляд, а то как он
порой отвечает невпопад откровенно пугает. Никакой концентрации, никаких
серьёзных дел, доведённых до конца — ему становилось сложнее жить.

— Добрый день, Йосано, — однако, при посторонних он сохранял субординацию

и топорный равнодушный тон, переводя взгляд на секретаршу, — что ещё от
меня нужно?

— Приходил какой-то парень из средней конторы с деловым предложением о

коллаборации, его бизнес-план выглядел достаточно интересно… — она глянула
в свой список, игнорируя назначенные встречи.

— Перенеси, я гляну по пути. Остальные встречи тоже перенеси.

— Второй раз?

— Я от этого ничего не теряю.

— Как скажете… — она хмыкнула и развернулась, кинув на Йосано

подозрительный взгляд и аккуратно прикрывая дверь за собой.

Осаму распускает кулон с шеи, который ему однажды подарил Чуя, и кладёт на
стол, вновь вздыхая — ему, на самом деле, вообще не хотелось уезжать,
поводов не было, но видеть Накахару с Достоевским и испуганные глаза дочери
75/173
он просто не мог. Буквально не выносил перманентный быт, который пожирал
его плавно, как огромный и противный слизень, переваривая заживо.

— Далеко едете? — Йосано опирается о стол за своей спиной, поднимая взгляд

на Осаму, который не смотрел на неё, однако не выглядел раздражённым.

— В Англию. Давно хотел там побывать.

— Я бы выбрала время получше.

— Почему?

— Не сможете расслабиться, — она слегка отходит от стола, складывая руки на

груди и чётко цепляя взглядом лицо Осаму, — что случилось? Почему убегаем?

— Йосано, — от подобного тона его психолога, Дазай смутился, — не

разговаривай со мной, как со своими мальчиками.

— Нет у меня никаких мальчиков, — тут же она показательно дует губы, но

следом натягивает лёгкую улыбку, — а если серьёзно? Вы поговорили?

— Разговаривать, видимо, не для нас, — брюнет отстраняется от стола, подходя

к небольшому шкафу у стены, — у нас даже самый мирный диалог перетекает в
ссору. Абсолютно случайно, я даже не знаю, как это происходит, — он достаёт
из шкафчика бутылку недопитого виски и рядом же стакан, а затем кидает
взгляд на Йосано и достаёт второй.

— Убегать — не лучшая стратегия, — с секунду до неё доходит, что Дазай хочет

выпить, так как развернулся он с алкоголем в руках и двумя стопками, — я не
пью на работе.

— Сегодня можно, я разрешаю.

— Дазай-сан, — она молча следит за его движениями, отмечая, как безразлично

он подходит к делу, и вроде голос бодрый и весёлый, всё то же выражение лица
выдаёт в нём печаль и отрешённость, — расскажите подробнее?

Дазай поставил возле неё один стакан, второй сразу опрокинул в себя и застыл
на пару секунд, собирая мысли в кучу, а они всегда расползались по голове
противным роем личинок, поедая изнутри и сводя с ума своими шумами. На
блеклом лице ярко выделялись чёрные глаза, которые внезапно острым
взглядом вонзились в лицо психолога — на секунду стало страшно и грустно. Их
броманс перерастал в неожиданные откровения.

— Слушай, — наконец он прерывает тишину, выпрямляясь, — возможно, это

глупо, но… Мне кажется, он мне изменяет.

— Что? — такой поворот событий внезапно ошарашил — она слишком плохо

знала Дазая и его мужа, чтобы делать какие-то выводы или давать оценку
ситуации, но звучало слишком макабрически и серьёзно. Дазай не из тех людей,
которые верят в то, чего не видели своими глазами или не трогали — атеизм и
отсутствие суеверий были тому самым активным подтверждением, — почему? То
есть, почему Вы так решили?

76/173
— Не физически, — тут же оговаривается Дазай, — физически он мне верен до
сих пор, я знаю. И это не его заслуга, уж поверьте, — усмешка выходит слишком
горькой и вымученной, как руки Осаму вновь потянулись к виски.
Исключительно из солидарности Йосано выпила также, — хотя, я уверен, это
вопрос времени. Они вечно шатаются вдвоём, он написывает ему постоянно, а
недавно мы сильно поругались, потому что Достоевский был у нас дома, я чуть с
ума не сошёл, а главное, — он вновь поворачивается к Акико, пытаясь усмирить
свой пыл — он не хотел показаться ребёнком, который жалуется, — главное, я
не понимаю, он специально это делает?

— А, Дазай-сан, у Вас слишком острый язык, — тут же парирует Акико, — Вы оба

не пытаетесь избежать эмоционального шантажа. Вы ведь можете сказать «я
переживаю, мне неприятно», а Вы, точно говорили ему, что он изменщик, даже
если измены не было.

К сожалению, Акико была полностью права, и Осаму не хотелось это

признавать — словно предательство.

— Я виноват?

— Почему кто-то должен быть виноват?

— Йосано, твои психологические штучки меня выводят.

— Хорошо. Тогда, как Вы видите ситуацию: Ваш муж Вами недоволен, чаще
проводит время с другим мужчиной, который, предположительно, больше
помогает ему, не пилит из-за работы, говорит комплименты и попросту
находится рядом — общение с такими людьми куда удобнее и проще, чем с
человеком, который постоянно чего-то от тебя ждёт, требует, а когда не
получает этого, то наказывает равнодушием. А ещё хуже обвиняет в том, чего
не было, потому что так ему легче снять с себя ответственность, — ответ
пригвоздил.

Осаму редко испытывал раздражение, и сейчас ответственная часть мозга

кричала «она, как психолог, разбирается и видит лучше — работать стоит
обоим», а ущемлённая гордость лейтмотивом напоминала о своих заслугах и
стараниях. Укоренялось впечатление, что работает только Осаму и старается
лишь он — а виновато проклятое кафе, так как с него всё началось.

— Ахуеть, — ёмко выдыхает Дазай, — супер, я никогда не думал, что буду так
страдать и ещё оказываться виноват в этом.

— Дазай-сан, Вам не нужно искать виноватого. Вам нужно спокойно

поговорить, — повторяет Акико, проводя пальцем по столешнице.

— Нет, я в следующий раз кого-то убью, если останусь в городе ещё на пару
дней.

— Как знаете, но бегство не решит проблему.

— Зато сделает мне легче.

В прочем, такую логику она тоже признавала — порой рваться к решениям

проблемы, не решив все предыдущие, слишком губительно. Велик шанс
77/173
откатиться назад и усугубить положение от излишних переживаний.

***

— Тебе нравится Биг-бен? — Осаму держит девочку на шее, улыбаясь её

удивлённому на всё взгляду — смена обстановки должна отвлечь её от грузных
мыслей о том, что в семье что-то не так, хотя сам факт внезапно отъезда
должен был насторожить её.

— Да, — Фамия хватает его ладонью за волосы и слегка тянет, — а… а мост? Он

может упасть?

— Если ты пожелаешь.

На самом деле, находиться вдали от Чуи оказалось куда более тоскливо, чем
Дазай предполагал — всё его время и увлечение протекало в развлечении
ребёнка, сил, на которого, практически не оставалось. Все их съедала обида —
Осаму особо не писал Чуе, в основном скидывал фотографии Фамии и дразнил
подписями, типа, «завтракаем без тебя», получая в ответ стандартную реакцию,
вроде «какие вы милые», хотя вдали вопросы о том, что Накахара будет делать
внезапно заиграли с новой силой. Просто, уезжая, он был уверен, что его не
колышет, чем он будет заниматься — а сейчас от одной мысли, что Накахара
будет развлекаться с каким-то мужчиной, передёргивало и заставляло уже
тянуться заказывать билеты обратно. Но тут пересиливал ревность и брал себя в
руки, считая, что и он может расслабиться — однако даже идея, что с ним могут
флиртовать официантки или девчонки из цветочного возле отеля, казалась
отстойной. В какой-то момент в голове укоренилось мнение, что любить его, как
человека по-настоящему никто не способен — даже если Чуя, его муж, никогда
не испытывал к нему особой привязанности. Это не просто убивало, это
обесценивало.

Дазай ненавидел себя за это. Не будь Фамии — он бы давно сошёл с ума, послал
Чую к чёрту и пустил пулю в лоб, как человек отчаянный и обездоленный, не
имеющий возможности стать любимым, но присутствие дочери заново
наполняло его желанием и ответственностью. При ней нельзя было даже
грустить — Осаму старался быть опорой во всех аспектах, даже когда хочется
выть и лезть на стенку. Она ведь не виновата в том, что её родители утырки.

— Пап, — Фамия слегка сжимает локоны волос на голове Осаму, заставляя того
слегка поморщиться, — почему… почему папа не с нами?

— Он захотел остаться в Йокогаме, — равнодушно отвечает Дазай.

— А когда мы вернёмся домой? Я скучаю по нему… — тихо выдыхает Фамия, и

сперва это обижает, а затем спасает — как лишний повод вернуться раньше.

Как бы не был счастлив ребёнок, Дазай ненавидел гены и родственное чутьё,

ибо именно оно заставляло Фамию любить Чую. Это звучало эгоистично,
аморально и вульгарно — но Дазай не понимал за что Фамия так привязана к
Чуе, ведь любит она его намного больше, как бы сильно не старался Дазай, как
бы много времени она не проводила с ним. К Накахаре её тянуло, от его
ласковых слов она успокаивалась куда быстрее, ложилась спать спокойнее и
охотнее слушала, если Чуя был благосклонен.
78/173
Смена впечатлений, однако, помогла Фамии хотя бы перестать замечать
очевидное, пускай и такой перформанс оказался очень странным — разойтись
на пару дней, чтобы ребёнок не так волновался по поводу общения родителей.

Зато, кто реально был рядом, даже несмотря на километры — Йосано. Она
всегда находила возможность просто поговорить по телефону или порадоваться
за мелочи Фамии — Дазай старался не говорить слишком много о ребёнке, зная,
как порой это может утомлять, но у Акико был искренний интерес и добрый
голос, она звучала по-родному близко и спокойно, заставляя Осаму не
вспоминать все обиды к Чуе, а постараться действительно насладиться
поездкой.

Дазай знал, почему у неё всегда есть время — разведённая женщина, которая
слишком редко имела возможность видеться с собственным ребёнком, была
довольно привязана к его семье, возможно, отчасти ассоциируя себя с ней.
Осаму редко прибегал к этому, полагаясь на дружеские отношения и
добровольные откровения, но Акико так заинтересовала, что пришлось
разыскать на неё более подробное и глубокое досье, чем он читал на
собеседовании. Акико была чистой воды семейным человеком, нуждалась в
укромном уголке среди безумного мира, муже с твёрдым плечом и ребёнком,
которому можно уделять всё время, и Осаму был уверен, что она станет самой
лучшей матерью, потому что в ней присутствует главная для материнства
черта — сострадание.

Сострадание, коим, к сожалению, не обладал Чуя.

— Фамия очень хотела увидеть Диснейленд, но его откроют только через пять
лет, — улыбается Осаму, лёжа на диване и глядя на милое лицо девушки в
телефоне, — страшно подумать, что будет, когда она узнает.

— Я думаю, там и без Диснея есть чем заняться, — улыбается Акико, слегка
потирая глаз — всё-таки разница в часовых поясах девять часов.

— Да, — улыбается Осаму, а затем резко выдыхает, когда Фамия прыгает на

него сверху.

— В смысле нет Диснейленда?! — она упирается ладонями в его грудь, корча

свою милую мордашку в гневной гримасе, — папа! Ты соврал!

— Солнце, — Осаму кашляет от внезапного удара в грудь, а затем отвлекается

от разговора с Акико, — я куплю тебе этот Диснейленд, когда его построят, но
пока могу предложить только мороженное, когда мы побываем в замке. Хочешь
в замок? — тут же усмехается брюнет.

— С привидениями?

— С привидениями. Спрыгни с меня, пожалуйста.

— Я спать хочу уже, — тут же говорит Фамия, однако слезает с отца.

— Дазай, я удивлена, — тут же говорит Акико, — общаешься с ребёнком и ни

одного мата.

79/173
— О, мата в своей жизни она услышит достаточно. И точно не от меня, — он
поднимается на месте, сползая с кровати, — я перезвоню тебе завтра, или… О, у
тебя, наверное, будет два часа дня.

— Хорошо.

— До завтра, и… Спокойной ночи.

— Спокойной, Дазай-сан.

Отключив телефон, Осаму ощутил себя предателем — насколько честно и

правильно было сближаться с какой-то женщиной даже на расстоянии, когда ты
замужем? В их действиях не было никакого подтекста или даже мелкого намёка
на флирт, однако, то что отношения давно пересекли черту деловых, плотно
уложившись на границе с дружескими, отрицать было сложно — это наоборот
утешало, ибо друзей у Дазая крайне мало. Но, вдруг, он обвиняет Чую в том, чем
занимается сам?

— Котёнок, ты куда спряталась? — Осаму окинул комнату взглядом, не заметив

нигде ребёнка.

Стоило ли брать номер на две комнаты, если в них можно потеряться — Дазай
знал, что Фамии нужен свой личный уголок без навязчивого взгляда, чтобы
раскладывать игрушки, раскраски и другие свои мелочи.

Номер был светлым и красивым, а у детской кровати даже был балдахин, и

зайдя во вторую комнату, Осаму садится на край кровати и отодвигает ситец в
сторону, замечая под одеялом маленький бугор точно под размер дочери,
сделал вид, что не заметил.

— Видимо, в Лондонский Тауэр мне придётся идти одному, Фамия ведь

исчезла, — грустно выдыхает Дазай. С секунду ребёнок закопошился, но не
вылез из-под одеяла, из-за чего Осаму первый потянул его назад, оголяя её
рыжую голову и ладошки, которыми она потирала глаза, — я нашёл тебя.

В ответ Фамия молча отворачивается и снова пытается натянуть на себя одеяло,

как Осаму тянет её к себе на руки, прижимая боком к груди и поднимая
пальцами на себя её лицо — пару секунд и до него доходит — Фамия плачет.

— Боже, котёнок, что случилось? — больше всего Дазай боялся именно этого —
боялся видеть своего несчастным, особенно зная, что Фамия самый радостный и
счастливый ребёнок на свете, — почему ты плачешь, я тебя обидел?

— Пап, — тихо шмыгнув носом, она вытирает его рукавом, а затем ровно садится
на чужие колени и опускает взгляд, — мы не вернёмся домой?

— Какие глупости, с чего ты взяла? Я же сказал, что мы вернёмся через две

недели.

— Из-за меня?

— Что?

— Мы уехали, — в её голове не сложно было выстроить логические цепочки,

80/173
однако именно они разбивали сердце Осаму, заставляя переживать и
ненавидеть Чую и себя — доводят своими ссорами несчастного ребёнка, — я вам
не нужна? Просто ты сказал…

— Т-шш, помолчи, — тут же он её перебивает, аккуратно заправляя прядь рыжих

волос за ухо и спокойно улыбаясь, — чего бы я там не говорил, я дурак, если это
заставило тебя расстраиваться. Ты нужна нам обоим, Фамия, и поэтому мы
стараемся ради тебя.

— Но почему вы тогда вечно кричите? — недовольные слова нетерпеливо

вырываются из неё.

— Идиоты просто. — Осаму пожимает плечами, — у нас свои сложности, но ты в

них не виновата.

— Ну, так перестаньте тогда.

— Именно поэтому мы и поехали с тобой в путешествие. Или тебе не нравится в

Лондоне?

— Нравится. Но я хочу домой…

Дазай выдыхает и опускает её на кровать. В прочем, это было ожидаемо — мозг

Фамии был примитивным и детским, какой бы развитой для своих четырёх с
половиной лет она не была. Она хотела домой, к Чуе.

***

Чуя смеётся, а затем отпихивает от себя лицо Достоевского, поднимая на него

крайне уверенный и топорный взгляд.

— Порой ты мне слишком напоминаешь Дазая, — Чуя поднимает ноги на диван и

вытаскивает подушку, которая была между ними к себе на колени, чтобы
прижать к груди.

Возможно, Фёдор во многом был прав — вместо того, чтобы забивать свою
голову всякой ерундой и рефлексировать о чужих ошибках, он может
повеселиться. Всё равно ничего не изменится, станет он слишком напрягаться и
примет решение в последний момент, или лишит себя страданий и сможет
спокойно рассуждать, справедливо взвешивая «за» и «против».

Фёдор слишком настойчиво врывался в его личное пространство, продолжая

игнорировать работу и то, как быстро из деловых партнёров они превратились в
друзей, а затем в нечто большее — как бы Чуя не задумывался об этом, он чётко
решил игнорировать собственные чувства и намерения Достоевского. Нет ничего
хитрого в химических процессах, которые быстро проходят за некоторое время,
всего-то стоит подождать. Но Достоевскому так не казалось — он пробивал все
границы, желая получить всё и сразу.

— Надеюсь, это было не оскорбление, — аки змей, он гипнотизировал взглядом,

пробираясь ладонью на чужой локоть, — он ведь обещал пристрелить меня, если
увидит у тебя дома. А я, как видишь…

81/173
— О, не неси чепуху, Осаму часто что-то обещает, — Накахара рассуждал
легкомысленно, хотя в душе понимал, что, если Дазай что-то решит — этого не
изменить. Однако с шутками это не имело ничего общего, — напомни в
следующий раз не соглашаться смотреть с тобой кино. Ты вечно отвлекаешь и
пристаёшь.

— Я? Пристаю? — с улыбкой изумление расползлось по лицу брюнета, которое в

миг оказалось перед ним, и по-прежнему, Чуя всё ощущал, как лёгкую игру, —
Накахара, ты ещё не знаешь, как я могу приставать.

— Напугал, — фыркает Чуя, однако взгляд не отводит.

Фёдор сам втянул его в это, чтобы жаловаться на легкомыслие или глупое
поведение — Накахара давно перестал следить за тем, что делает, ведь прежде
так боялся задеть и обидеть кого-то. А сейчас, получив зелёный свет, он
буквально оторвался, вновь ощутив себя на десять лет моложе. Как в те
времена, когда ему можно было беспечно флиртовать со всеми и целоваться с
кем захочет.

— Хочешь проверить?

— Рискну.

Вторая ладонь Фёдора мгновенно оказывается на чужом подбородке, заставив

поднять голову к себе и не отворачиваться, когда Достоевский наклонился к
нему ниже, сразу же прикасаясь к горячим губам Накахары, который от
неожиданности даже перестал дышать, ощущая сперва чужой язык на губах,
затем, как он пытается проникнуть в его рот. Всю жизнь ему казалось, что в
такой момент он ударит человека, по крайней мере, постарается защититься, но
Чуя лишь поддался навстречу, повернувшись к нему торсом и позволяя углубить
поцелуй.

А целовался Фёдор совсем по-другому, не как Осаму с его пошлым намерением

сразу же возбудить и потерять возможность стоять на ногах, Достоевский
целовался намного медленнее и аккуратнее, нежно запуская ладонь в чужие
медные локоны — Чуе сложно было отпихнуть его, сложно было отвернуться и
признать, что ему не нравится, потому что сейчас ему было хорошо, как никогда
прежде. Ох, как печально, что его спокойствие уничтожает самый близкий
человек!

— Федь, — Чуя отстраняется, отворачиваясь в сторону и желая отпрянуть, но

Достоевский плотно сжимал одной ладонью его талию, не давая
отстраниться, — прекрати, я замужем.

— Сними кольцо, если оно тебя смущает.

— Ты обещал не давить на меня, — недовольно напоминает Накахара, а

Достоевский ненавидел, когда ему напоминают о чём-то, как и неуверенные
ужимки Чуи бесили также.

— Прости.

Руки пропадают с тела рыжего, заставляя того вдохнуть побольше воздуха и

постараться скрыть румянец с щёк. Стало как-то не весело.
82/173
Логика Достоевского была проста — поступай, как желаешь, а с таким подходом
можно наворотить кучу дел. Накахара имел огромный груз ответственности,
даже когда в глазах Фёдора читал неприкрытое осуждение и смысл «всю жизнь
проживёшь несчастливо, оставаясь в несчастных отношениях ради дочери,
тайно ненавидя мужа», и подобный сценарий Чую также сильно не устраивал,
также как и «просто разведись, забери дочь и будем жить счастливо в центре
Токио». Он ненавидел спонтанные решения, а Фамия их с Дазаем ребёнок
настолько общий, что вряд ли она сможет когда-либо подружиться с
Достоевским, также, как и не сможет полностью привыкнуть к Чуе, как к
ответственному за свою жизнь.

— Ладно, возможно, я слишком злоупотребил твоим гостеприимством, —

небрежно бросает Фёдор, вставая с места, — как всегда, произошедшее
обсуждать мы не будем.

— Ты обещал дать мне две недели.

— Прости мне мою нетерпеливость.

После ухода Достоевского квартира вновь погрузилась в тишину, которая

последнюю неделю так сильно втаптывала его в пол, ведь она звучно
опускалась на уши, напоминая, как пуст и одинок его дом без ребёнка и Дазая —
первые дни такая тишина позволила расслабиться, даже прочувствовать весь
момент, и Накахара был рад уединению.

Зато теперь внезапно всё стало давить. Стали давить стены, большая квартира.
Томное ожидание хотя бы одного сообщения с банальным «как дела?» или «я
соскучился» превращалось в пытку, нещадно терзая сердце — Накахара знал,
что любовь это выбор. Любовь это труд, как и желание быть счастливым, но,
видимо, такая ноша ему теперь не по плечу.

Кажется, он совершает огромную ошибку.

Примечание к части

90/90 и прода :)
если кто-то напишет гадость про осаму в отзывах, я начну третью мировую.
когда вы узнаете его бэкстори, вы слишком пожалеете о своих словах :)
и так половина фанфика уже опубликована, а чо так быстро....
в след главе будет разъеб вы будете рыдать.................. просто простите
заранее, но там пиздец...
Мой паблик - https://vk.com/public_my_love_senpai

83/173
Часть 8

— Привет, милая, — Чуя опускается ниже, когда дочь бежит к нему, тут
же раскрывая руки в объятиях и прижимая её к себе.

— Мы видели Бен-бен, — тут же говорит Фамия, — и большой мост, и мы были в

замке, но я так скучала, — сразу же жалобно продолжает девочка, поднимая
голову к Накахаре, который с усилием поднимает её на руки и становится ровно.

— Биг-Бен. Я тоже скучал по вам, — улыбается Чуя, тут же переводя взгляд на

Дазая — кажется, длительное отсутствие действительно хорошо сказалось на
них, Накахара понимал, что ему не хватало этого пронзительного взгляда,
паясничества и чёткого апломба. Подходя к нему ближе, Чуя поднимает голову к
этой шпале, намекая, что хочет поцеловать, и Осаму сразу же наклоняется,
согнувшись в три погибели, оставляя короткий, но ощутимый поцелуй на губах,
пока Фамия не стала проявлять брезгливость, заставив Накахару засмеяться.

Ямочки на его щеках всегда так явно сверкали, когда Чуя посмеивался над
глупостями, не играя роль вечно строгого и серьёзного.

— Красиво выглядишь, — невзначай замечает Осаму и берёт за ручку их багаж,

направляясь в сторону парковки за Чуей, пока тот отвлечённо слушал Фамию и
иногда что-то отвечал, спрашивал, вновь удивляясь, что Дазай накупил ей кучу
игрушек, а Чуе неплохой нож-бабочку, которым он «сможет отбиваться от
вурдалаков».

Порой Чуе казалось, что они очень странная семейка, начиная с того, как все
всегда смотрят на них, заканчивая их разговорами внутри семьи о каких-то
абсолютно глупых мелочах, поддерживая детское воображение дочери, хотя с
наличием у Осаму детского мозга, Накахара не удивлялся, что тому это давалось
куда легче, чем Чуе.

Перелёт оказался достаточно лёгким, а Чуя прождал их в аэропорту два часа,

зная, что встречать близких — самое важное, ведь после долгой разлуки,
первым кого человек хочет видеть, это не лицо таксиста, а кто-то родной и
близкий. Осаму даже на время показалось, что всё наладилось, хотя свои
внутренние порывы он всё равно сдержал на публике, сдерживая собачий
восторг к Накахаре в груди, отмечая, что скучал — скучал по его крохотным
ладошкам, голубым глазам, нахальному виду и милым щекам, которые
наливались кровью, стоило сказать ему что-то милое и внезапное. Дазай,
кажется, заново вспомнил почему влюбился в него — настолько неприступную
крепость стоило ещё поискать, ведь, казалось, Чуя делает всё и для всех, кроме
себя, а Осаму чертовски хотелось заботиться о нём и оберегать по-настоящему,
сердце требовало всё время поправлять на нём одеяло, приносить вкусный
кофе, держать за руку, идя по городу, снимать все печали, утешать из-за
мелочей — Осаму знал, что будет это делать в любом случае, но ему хотелось
уберечь Чую от несчастий. Привязать его к себе, заставить почти насильно
соблазном выйти за себя замуж, чтобы никто не мог больше причинить ему боль.
К сожалению, боль причинял ему сам Осаму, даже не понимая этого.

— Чувствую, фотографий у вас там на несколько лет вперёд, — говорит

Накахара, заводя машину, — нам скоро придётся переезжать в квартиру
побольше, чтобы была отдельная комната для игрушек Фамии.
84/173
— Кстати, отличная идея, — активно соглашается Дазай, — я долго думал, что с
этим делать, спасибо, Чуя.

— О Боже, снова ремонт, — Чуя упирается лбом в руль, отчаянно вздыхая под
громкий гудок автомобиля, — ой.

Дазай в ответ усмехается, как и Фамия — в такие моменты действительно

казалось, что они могут стать нормальной семьей.

***

Влетая в кафе почти на полной скорости, Накахара держит телефон возле уха,
случайно столкнувшись с какой-то брюнеткой и направившись к барной стойке,
за которой сидела его менеджер.

— Ты приготовила бухгалтерию? — он тут же оказывается напротив неё,

замечая, как девушка на секунду растерялась, услышав громкий голос хозяина.

— А, да, сейчас, — тут же на автомате выдаёт девушка, хлопая глазами и тут же

отворачиваясь, чтобы взять нужные бумаги и передать Чуе.

— Отлично, — парень успокаивается и опускает руки. Переволновался — Фёдор,

гад, оповестил, что уезжает прямо сегодня в Токио по невероятно важным
делам, касающимся расширению сети кафе, а затем не брал трубки, оставляя
Накахару на растерзание его скудному воображению, — спасибо.

— Доброе утро, Накахара-сан, — тут же к барной стойке подходит высокая

девушка с коротким каре тёмного цвета, — о, можно эспрессо и двойной
капучино.

— Здравствуй, — также отвечает Чуя, а затем поднимает взгляд на девушку и

понимает, что видит её впервые, — эм, я не помню, чтобы называл своё имя, —
деликатно намекает Чуя, наклоняя голову в бок.

— Я работаю в компании Вашего мужа, так что не удивительно, что мы знакомы

лишь заочно, — с лёгкой улыбкой отвечает девушка и опирается локтем о
столешницу, — извините за внезапность, не думала, что у нас будет
возможность встретиться.

— А, ты новый штатный психолог? Я бывал у него пару раз — тебя не помню.

— тут же Накахара выстраивает в голове нужные цепочки, по-прежнему сжимая
в руке телефон.

— Акико Йосано.

— Приятно познакомиться, — рыжий улыбается, а затем поднимает голову

выше, — ну, и насколько псих мой муж?

— Не псих, но точно в депрессии.

— Удивительно, что же её могло вызвать?

85/173
— Разваливающийся брак, например, или тяжёлая жизнь с гарпией, — Йосано
отрезала правдиво и резко, словно не была наслышана о взрывном характере
этого человека, или не боясь показаться грубой, — тут сложно от такой жизни
не сойти с ума. Особенно, когда тебя пилят и ни во что не ставят.

— Ваш заказ, — тут же произносит бариста, после чего Акико быстро

протягивает купюры.

— Че? — тупо выдаёт Накахара, желая продолжить, однако ему не дают.

— О, я бы с радостью задержалась с Вами поболтать, но, сами знаете, время

деньги, а моё подавно, — она хитро улыбается, — за краткую ознакомительную
консультацию я с Вас ничего брать не буду. Заплатите, если захотите
продолжить.

— Да пошла ты, — единственное, что успел ответить Чуя, когда Акико пожала
плечами и двинулась на выход.

Он вскипел мгновенно — это его назвали гарпией? Злым и страшным существом,

нагоняющим на людей ужас, при том ещё и намекая, что эти оскорбления были
не бесплатны — да лишь идиот станет платить за то, чтобы выслушивать о себе
дерьмо!

Куда более злым он оказался по отношению к Дазаю, ведь это он нажаловался

ей, демонизировал — как же Накахара сейчас был зол, и обязательно бы набрал
Осаму, чтобы устроить ему взбучку, но телефон зазвонил первее.

— Алло, — поднося к уху телефон, Чуя еле сдерживался, чтобы не начать

скрипеть зубами.

— Я подъеду через полчаса к кафе, — спокойный голос Достоевского мгновенно

успокоил Накахару, заставив переключиться с агрессии на снова деловые
отношения.

— Ладно. Хорошо, — выдыхая, произносит рыжий, — я уже здесь.

— Прости, я не могу долго говорить, всё объясню, как приеду.

— Понял.

Вызов сброшен, и Чуя пару минут стоял на месте, пока вновь не повернулся к
бариста и не понял, что унизили его прямо при подчинённых — это было так
отвратительно, что хотелось взорваться мгновенно. Но, вспоминая, сколько у
него разбитых телефонов, Чуя отложил смартфон на стол и стянул шляпу.

Только ему показалось, что всё более менее наладилось, как Осаму выкидывает
очередные выходки — это лишний раз подтверждало Накахаре, что он
совершенно не виноват в их извечных ссорах — если бы Осаму не вёл себя
подобным образом, они бы уже давно помирились. Но Дазай вечно подкидывал
лишние поводы для ссор.

Чуя не мог злиться дальше, так как отвлёкся на зашедших в кафе — двери
громко открылись с звоном мелких колокольчиков, после чего в помещении
оказались те, кого вместе ожидалось увидеть меньше всего — Дазай держал
86/173
Фамию на руках и шёл рядом с Коё, которая высоко подняла голову, выслушивая
что-то от Осаму, а затем хмурясь. Отсюда было не слышно, о чём они говорят, но
Чуя уверен — снова ссорятся, и снова Дазай хамит Озаки.

— Чуя, я не понимаю, как ты с ним живёшь, — тут же вместо приветствий

начинает Коё, подходя к Накахаре, она кладёт на его плечи ладони и мельком
целует в лоб, — твой муж просто невыносим, я думала, мы с ним смогли найти
общий язык.

— О, как же я Вас понимаю, Озаки-сан, — саркастично выдыхает Чуя.

— А я не понимаю, как ты всю жизнь жил с этой женщиной, которой вечно нужно
засунуть свой нос в чужие дела, — парирует Дазай, опуская Фамию на пол, — я
что-то не припоминаю, чтобы мы собирались разводиться, Чуя, или ты принял
это решение втайне от меня?

— Ты что ему сказала? — внезапно Накахара переключается на Озаки вместе с

Дазаем, ведь, единственное, в чём он будет с ним согласен — Коё слишком
интересовалась чужими делами.

— Ничего такого, просто своё мнение.

Телефон Чуи снова зазвонил, после чего он схватил его, чтобы никому не было
видно имени и пошёл на выход из кафе.

— Не заходи, я сам встречу тебя, — а затем поворачивается к парочке, — когда я

вернусь, вы оба у меня получите.

— Что случилось? — Фамия хватает Осаму за край плаща и тянет на себя.

— Без понятия, — брюнет наклоняется к дочери и расстёгивает её куртку, чтобы

снять её в помещении, — слушай, котёнок, скорее всего, нам придётся
прекратить ездить к лошадкам, потому что на улице холодает с каждым днём.

— Давно пора было прекратить, она слишком маленькая, — тут же важно

вклинивается Озаки.

— Очень ожидал Вашего совета.

— Хамло.

— Я промолчу, — Осаму кладёт верхнюю одежду девочки на стул рядом.

— Дазай, ты можешь упорно отрицать очевидное, но я живу добольше тебя, —

вновь Коё начинала свои заумные речи о том, как жить и поступать правильно —
Дазай прислушивался лишь к тем советам, которые просил сам, — и я вижу, что
происходит. Я бы посоветовала тебе не портить Чуе жизнь.

— О, Боже! Какой я ужасный подлец, — тут же Осаму впадает в паясничество и

дует губы, как обиженный, — просто урод, торчу целыми днями с ребёнком и на
работе, да ещё и освобождаю Чую от домашних обязанностей — прям сам себя
ненавижу от того насколько я порчу ему жизнь.

— Чуя никогда не любил тебя и вряд ли уже полюбит, — резко отрезает Озаки,
87/173
при том, голос её перестал звучать насмешливо и горделиво, как минутой
раньше — она говорила это столь серьёзно, что страшно признать — парировать
нечем, — ты же знаешь, что он вышел за тебя только из-за денег, а сейчас ты,
получив всё, что тебя интересует, продолжаешь удерживать его рядом с собой,
хотя я уверена, будь Чуя менее самоотверженным, давно бы тебя бросил.

— Будь Вы мужчиной, я бы свернул Вам шею, — спокойно выдыхает Осаму,

поглаживая затылок дочери, которая ощущала напряжение между
взрослыми, — закройте свой рот и уйдите из нашей семьи, пока я не запретил
Чуе впускать Вас в наш дом.

— Очень умно реагировать так на правду, — внезапно она тычет пальцем ему в
грудь, закинув голову выше, — но я говорю факты — Чуя с тобой только из-за
ребёнка и огромной ответственности, которую ты на него скинул.

— Благодарен за ценное наблюдение, — также холодно выплёвывает Осаму и

пропускает её пройти к выходу.

***

Чуя подошёл к знакомой машине ярко красного цвета, замечая, как из неё
выходит Достоевский — вальяжно прихлопывает за собой двери и замечает, что
Накахара выскочил в одной рубашке с жилеткой без верхней одежды.

— Какого чёрта я самый последний узнаю о твоём отъезде? — с ходу начинает

Чуя, и пускай, он прежде не имел привычки переносить свой гнев на других,
сейчас ему хотелось взорваться.

— Не сердись, я сам внезапно узнал о том, что освободилось отличное

помещение близко к центру, — тут же отвечает Достоевский и ненавязчиво
обнимает Накахару, позволяя тому на пару секунд расслабиться и почувствовать
себя хорошо — так обидно было и за Осаму, который вёл себя по-скотски, и за те
слова, и за всю ситуацию в целом. Однако позволять себе просто стоять и
обниматься с другим мужчиной на парковке возле своего кафе он тоже не мог.

— Вот документы, — Чуя тут же протягивает ему папку, — когда вернёшься?

— Вечером, если не раньше, — Фёдор поднимает его голову на себя,

придерживая за подбородок, а затем мельком наклоняясь и касаясь этих
прекрасных мягких губ, Чуя же сразу отстраняется, желая поскорее вернуться в
тёплое помещение, — я тебе наберу, когда вернусь.

— Хорошо, только в следующий раз поедем вместе, — тут же отвечает Накахара.

Достоевский вновь открывает дверцу машины, залезая на место, а Чуя быстрым

шагом направляется к кафе, уже ругая себя за то, что поленился надеть
куртку — погода с каждым днём становилась всё холоднее, а сегодня, повезло,
хоть дождя нет.

Когда Чуя возвращается в кафе, Коё уже нет, также, как и Фамии — видимо,
Осаму отправил её в уголок для детей, что просто отлично — так как
посетителей в такое ранее пасмурное утро практически не было, и Накахара с
ходу замечает недовольное лицо Осаму.
88/173
— Дазай, потрудись объяснить мне… — начинает Накахара, однако, его тут же
перебивают.

— О, нет, радость моя, это ты мне потрудись объяснить, — Осаму редко повышал
голос, но сейчас был именно тот момент, когда его тон стал злым слишком
быстро, — какого чёрта твоя маразматичная тётка постоянно к нам лезет?

— Не смей её оскорблять, — Накахара прерывает его, и сейчас он был так

взбешён и зол на Дазая, что готов был даже самого дьявола оправдать, если это
поможет ему доказать свою правоту, — возможно, она даже в чём-то права,
потому что я не могу понять, как до сих пор живу с тобой. Вместо того, чтобы
решать наши личные с тобой проблемы, бежишь плакать в юбку какой-то
женщине, выставляя меня козлом. Поразительно! Ещё потом, чтобы унижать
меня и предъявлять за то, что я общаюсь с Фёдором. К ней ты ездишь по ночам,
да?

— Она психолог, — Осаму внезапно пасует, начиная с оправданий, — и у меня не

так много друзей, в отличии от тебя, мог бы и не приплетать сюда.

— Я приплетаю? Да, отлично, я же в ваших глазах ёбаная гарпия, а ты бедный

агнец, так?

— Мы видимся пару раз в неделю, а не каждый день в преимущественно

приватной обстановке, к тому же, что ты там пиздел Коё? Хочешь развод?

— Какой развод? Откуда ты это выдумываешь? У тебя действительно проблемы

с головой, Осаму, тебе не к психологу, тебе к психиатру надо.

— Хорошо, будет тебе развод, — эту фразу Дазай сказал значительно громче,
однако оглушил не тон, а острота и топорность сказанного — он правда готов
пойти на это? — если тебе сделает это легче, ты ведь меня не любишь, по
словам твоей прекрасной тётки.

— Что, блять?

Детский плач.

Оба отвлеклись от ссоры, когда между ними оказался ребёнок — их

собственный, с глазами полным слёз и сожаления.

— Отлично, ребёнка доводишь, — ядовито выплёвывает Накахара, после чего

Осаму впервые за все годы совместной жизни хочет его ударить.

— Фамия, что такое? — Осаму опускается перед ней на корточки, сразу же

притягивая к себе и аккуратно убирая с глаз слёзы, которые она и сама активно
вытирала, не в состоянии успокоиться самостоятельно, — боже, котик, мы не
ссоримся, правда, — как врать ещё хуже, Осаму уже не знал, поэтому просто
прижал к себе дочь, ненавидя себя за состояние обречённости и
беспомощности — он не может избавить её от страданий, как бы ни старался.

Накахара внезапно наклоняется к ним, проводя ладонью по рыжим волосам,

закусив губу. Он понимает, что они наделали — им нельзя ссориться больше, а
это стоит огромных усилий. Какой-то кошмар. Каждый день — это просто ад, они
89/173
заложники ситуации, ненавидят друг друга и не могу ничего с этим сделать.
Наивно полагают, что на этих руинах что-то ещё можно отстроить.

Однако, Фамия слегка успокаивается, протягивая руки к Чуе — внезапно она

замечает, что они перестают ругаться лишь когда она плачет, и это печальное
напоминание о том, что она делает их несчастными, не давая спокойно
разобраться и окончательно разойтись. При том, не особо этого понимает,
Фамия лишь замечает связь между своим настроением и их поведением — стоит
оставить своих родителей в покое на пару минут, как они сразу начинают
драться, аки дети, и приходят в себя лишь при громком звуке.

Хуже было только когда крик она услышала в свою сторону — в тот вечер, в
коридоре — тогда вообще казалось, что всё потеряно, но простой вопрос встал
прежде: если они так легко остывают, зачем вообще ссориться?

— Сегодня Ацуши и Акутагава придут, — внезапно напоминает Дазай, — Фамия

останется с тобой?

— Да, — спокойно выдыхает Чуя и поднимает её на руки, поглаживая волосы.

— Тогда я заеду к шести.

Осаму покидает кафе, решительно направляясь к своей машине, чтобы

отправиться вновь на работу и узнать, что в его отсутствии могло случиться
между Чуей и Йосано.

***

Проявлять гнев на других людей Дазай не любил, также и с подчинёнными

общаясь крайне спокойно и равнодушно, в этих нотках могли прослеживаться
надменность или завышенная самооценка, но у Осаму был железный принцип —
относиться к вещам беспристрастно. Люди всегда недолюбливали тех, кто не
интересуется чужими делами, а это было как раз про Дазая — он
руководствовался справедливостью и интересом исключительно к своей жизни.

— Кто тебя вообще за язык тянул? — Осаму наклоняется к Акико, держась

ладонью за спинку кресла, на которое только что самостоятельно её усадил.
Йосано была женщиной прожжённой, которая различала настроение мужчин,
знала на что они способны, от того гнев Дазая не вызывал бы в ней никакой
паники, если бы она не знала насколько редко он выходит из себя — такое
поведение было непросто нетипичным, а крайне редким для него. Потому она не
знала, как себя вести — их отношения вряд ли достигли того уровня, когда
подобная самодеятельность приветствовалась, но она всё равно не чувствовала
себя виноватой.

— Я ничего такого не сказала, — тут же девушка складывает руки на груди, —

скажу честно, он очень неприятный человек, я бы это сказала, даже если бы он
не был Вашим мужем.

— Но он мой муж, — тут же пальцы на ладонях сжимаются. — Акико, ты

понимаешь, что злоупотребляешь своим положением?

— Говорите так, словно я Ваша любовница.

90/173
— Для него это теперь именно так и выглядит. Будет мне мозг выносить, что я
встречаюсь с «очередной проституткой».

Акико встаёт с места, заставив Осаму отшатнуться назад.

— Следите за языком.

— Тебя мой язык волновать не обязан, крошка.

— Дазай-сан, Вы издеваетесь? — тут уже в ней вскипел гнев, хотя, как

профессионал, она всегда его сдерживает, — Вы каждый день мне жалуетесь на
Вашего мужа, никогда не слушаете моих советов и даже не думаете ничего
исправлять, и да, я признаю, что не вся ответственность лежит на Вас, но только
Вы это можете донести Накахаре. Но Вы надеетесь, что всё исправится
волшебным образом, так вот, — на секунду она закидывает голову выше, — так
не бывает.

— Интересно, почему я должен слушать советы человека, который даже свой

брак не смог уберечь?

Порой Дазай действительно не думал, что говорил, от того наживал кучу

проблем, как и сейчас. Ибо глаза Акико сверкнули сперва недоумением, а затем
чётким презрением, из-за чего она уже была не в состоянии вымолвить не слова.
Лишь пихнуть в сторону его кресло и направиться на выход.

В её жизни и так было слишком мало хороших людей — и удерживать брак с

одним из подлецов, она не была намерена. У людей часто происходит диссонанс,
когда они пытаются быть хорошими, всем нравиться, быть за справедливость, за
мироустройство, против бездарностей или переоценённых вещей — Осаму часто
пренебрегал этим пластом, снимая маску, откровенно признаваясь — он ебучий
эгоист, и ему откровенно плевать на мироустройство, если оно его не
затрагивает, и потому в его случае не работала совесть. Ей нечего было терять,
а Акико ненавидела людей без эмпатии и сострадания, их даже сложно назвать
людьми, ведь порой отсутствует жалость даже к самому себе.

Она выходит на улицу, тяжело вздыхая и стараясь не плакать — ей так было

горько разочаровываться в том, что пошитый ей костюм налезал на всех, но
точно никому не был к лицу — все мечты о вежливом и приятном человеке, с
которым ей было бы хорошо даже дружить разбивались о реальность. Как она
может помогать людям, если не может помочь даже сама себе? К тому же вечно
делает хуже — портит людские отношения, лезет в душу, даже если намерения
добрые, от них никому не становится легче. А желание наконец обрести
фундамент под ногами превращался в острую депривацию, укореняя
впечатление, что оный есть у каждого. У каждого, но только не у неё.

Она быстро вытаскивает из кармана сигарету, мельком вытирая влажные глаза

и зажигая её — всё-таки изредка давать себе слабину было так страшно.
Страшно показаться чувствительной — чувствительность считалась
оскорблением, а слёзы, если однажды появлялись, то больше не
останавливались, а ей крайне сильно не хотелось впадать в пучину
саможалости, чтобы не вариться в этом котле.

Видимо, курить она никогда не бросит, если продолжит таскать с собой

91/173
сигареты и будет остро реагировать на любые выпады — и всё же бросать даже
эту работу очень не хотелось, более удобного к дому места и высокой зарплаты
она не найдёт. Придётся мириться с собственной слабостью — Осаму не был
виноват в том, что она на любой работе бы нашла себе проблемы. Закуривая,
она наклоняется вперёд, опустив голову на ладонь. Снаружи вновь дождь, зато
прохладный ветер бодрит и не даёт окончательно взбеситься.

— Если злишься на меня, можешь ударить, — внезапно рядом снова оказывается

Дазай, и Йосано бросает на него короткий пустой взгляд, даже без показного
равнодушия, — но не кури.

— Отвали, — тихо выдыхает Йосано, отворачиваясь и вновь затягиваясь — ей

абсолютно плевать, если он захочет её уволить после этого.

Он стоял молча пару секунд, пока также не опёрся локтями о железное

ограждение, поглядывая на девушку. С извинениями у Дазая всегда всё было в
порядке, также, как и строить меткие предложения, но, кажется, сейчас он
обидел её так сильно, что простого «извини» не хватит.

— Прости, — тихо выдыхает брюнет, — не удивлён, что с таким дерьмовым

характером, со мной жить невозможно.

— Твой муж тоже не подарок, — вновь профессиональные штучки стали

всплывать в её голосе, — но ты порой действительно не следишь за словами, —
она делает короткую паузу, чтобы обозначить, что Осаму перегнул и должен
задуматься над этим, — знаешь, у нас отчасти похожие ситуации. Мой муж тоже
изменял мне, и я закрывала глаза, так как мы договорились — одна ошибка не
стоит того, чтобы рушить всё то, что мы так долго строили, — тихо начинает
Акико, однако голос её слегка дрогнул от воспоминаний, и за что она особо
любила Осаму — тот умел слушать и воспринимать. — я не хотела терять его, не
хотела терять сына, потому что я понимаю — секс вообще ничего не значит, он
может стать ошибкой, но он под изменой имел ввиду другое. Я ему надоела
намного раньше, чем он мне, — на секунду она делает паузу, вновь затягиваясь
сигаретой, — я не хотела тянуть всё на себе, я не хотела оставаться с ним,
Дазай, только в этом мы с тобой абсолютно разные. У меня не было шанса
сохранить счастливую семью, как и сейчас нет…

Осаму молча смотрел на неё и думал о чём-то своём — единственное чувство,

которое в нём загорелось слишком отчётливо — это уважение, а затем и
невероятное сострадание с привкусом дежавю. Она действительно чем-то
напоминала Чую, только куда более добрая. И Йосано сжимала ладонью
холодное железо, пока внезапно Осаму не прикоснулся к её локтю, из-за чего
Акико поднимает недоумённый взгляд, пока в момент не оказывается в чужих
объятиях, замирая на месте и выпуская ещё горящую сигарету из пальцев.
Осаму обнимал её аккуратно за плечи, прижимая голову к своей груди, его
пальцы мельком оказались на её тёмных волосах. Вся тяжесть в груди пропала,
также, как и печаль, сидящая в голове — Дазай был удивительный человек,
ловко управляющий чужими чувствами и эмоциями, язык действительно был его
враг, но он также легко мог всё реабилитировать.

— Йосано, — тихо начинает Осаму, опуская взгляд, — ты удивительная

женщина, и мне стыдно, что я тебе наговорил, — внезапно от отстраняет её от
себя очень аккуратно, — но не кури, если я тебе скажу что-то в следующий раз.
Лучше бей сразу.
92/173
Акико на секунду усмехается, отстраняясь от мужчины.

— Ты меня тогда точно уволишь.

— Мы уже на «ты»?

— О, простите.

— Всё нормально.

Она снова улыбается, опираясь спиной о холодные прутья. Их глупая ссора

напоминала ей детские разборки, Йосано понимала, что обида с её стороны
спровоцировала, но решила игнорировать этот факт.

— Возможно, я не должна была говорить с Чуей, — начинает она, — но, Дазай, я

правда не понимаю тебя. Сохранить семью — это желание обоих людей, и ты
был прав, на одном колесе телега не едет, поэтому я хотела, чтобы ты вразумил
его, и ты этого не сделал, я решила сделать это сама. Может, он бы
прислушался, понял, что вы оба слишком резкие, оба в чём-то бываете не правы,
ведь мы умеем уступать друг другу, — она складывает руки на груди, — но,
честно говоря, мне кажется, вы оба только ждёте повода избавиться друг от
друга. И даже Фамия, которая вызывает у вас стыд фигурирует исключительно,
как проблема.

— Она не проблема, но я правда боюсь, что на ней это плохо скажется, — тут же
парирует Дазай, в целом признавая, что её слова — правда, — я не вижу выхода
из ситуации. Для неё любой исход будет ужасным.

— Выбирай меньшее зло, — как-то резко ответила Акико.

— Я не знаю, какое зло будет меньшим, — честно признаётся Осаму, запуская

ладонь в волосы, зачёсывая одним движением чёлку назад, — я вообще не хочу
причинять никакой вред, но, видимо, это необходимо.

— Возможно, тебе придётся поговорить об этом с дочерью.

— Она не поймёт, она ещё маленькая.

— Ошибаешься, дети далеко не глупые, чтобы находиться в неведении. И

подтолкни наконец своего мужа к изменениям.

— Я постараюсь.

***

Когда Дазай вернулся домой, Ацуши с Акутагавой уже были на месте — Рюноске
не особо жаловал детей, от того нахождение в доме семейной пары не
приносило ему неистовой радости (по правде, ему её вообще мало что
приносило), и он молча смотрел в окно, сидя возле Ацуши, который с охотой
примерял на себя роль няньки. Ему с детьми наоборот было легче, Накаджима в
душе вне зависимости от ситуации и возраста оставался по-детски наивным,
потому с Фамией ему было легко наладить контакт.
93/173
Чуя сидел всё время молча, присутствуя лишь из мнимой вежливости, в
разговоре участвовал только Дазай, иногда кидая взгляд на рыжего — видимо,
до сих пор дулся из-за Акико.

— А вы не собираетесь замуж? — внезапно усмехается Накахара, глядя на

Ацуши, а затем на Рюноске, думая — встречаются уже лет пять, а дело к свадьбе
не идёт. Он не особо торопил других, но подобный исход казался логичным.

— Да нам и так неплохо, — тут же отзывается Накаджима, — ну, ничего такого в

жизни не происходит, чтобы внезапно захотелось замуж.

— Правильно, а то станет таким же мудаком, не избавишься потом, — тут же

скрипит зубами Чуя, и у Осаму это вызывает неподдельное желание снова
начать ссору — у Накахары, видимо, напрочь отсутствуют приличия и понимание
того, что личные обиды не должны выноситься на всеобщее обозрение.

— Да, а то потратишь на него шесть лет жизни, а он изменяет, — не менее колко

парирует Осаму, подливая себе чай, — без штампа хоть не так обидно будет.

— Не так обидно обсуждать меня с какой-то тёлкой?

— Эм, ребят, — Ацуши понимал, что дело пахнет жаренным — если их не

остановить, будет плохо, поэтому попытался влезть, однако Рюноске осадил его,
придерживая за локоть и внезапно встал с места.

— Пойдём, — Акутагава наклонился к Фамии, беря её на руки, а затем плавно

удалился с кухни.

— Не так обидно, если бы у тебя не было кольца на пальце. Я думал, у тебя есть
хоть что-то святое, ты же у нас верующий, — Осаму переводит равнодушный
взгляд на Накахару, словно пригвоздив, но оба понимают — так легко всё не
закончится, и даже наличие Ацуши рядом не спасает положение.

— Знаешь, нормальным мужьям не изменяют.

— С хуя ли я не нормальный? — тут же взрывается брюнет, ведь колкости он мог

вынести легко, а безосновательные обвинения оскорбляли похуже едких
комментарий и язвительных замечаний в свой адрес. — я, блять, и так всё для
тебя делаю, чем ты ещё недоволен? — матерился Дазай крайне редко, будучи
человеком не просто спокойным, но и достаточно вежливым, зато по количеству
мата можно было всегда выявить насколько злым он сейчас является.

— Пожалуйста, — Накаджима не просто понимает в этот момент все «прелести»

брака, но и крайне охотно хочет себя от них избавить в дальнейшем —
аккуратно поглядывая на обоих, по-прежнему сидит на месте, понимая, что
Акутагава попросту удобно капитулировал, — я понял, почему не нужно
выходить замуж, вы можете…

— Нет, — тут же топорно отрезает Чуя, вставая с места, — он думает, что может
унижать меня, оскорблять, поливать дерьмом вместе со своей подружкой, а я
это молча стерплю — так вот от твоего ненавистного Достоевского я получаю
куда больше поддержки, чем от собственного мужа, — Накахара подходит к
Осаму почти вплотную, по-прежнему сжимая телефон в руках.
94/173
— Если бы ты передо мной так вертелся, как перед ним, может и я бы за тобой
таскался.

— А тебе нужно только, чтобы я перед тобой унижался?

— А только я должен унижаться?

— Тебя никто не заставляет. Тебя просто просили быть нормальным: помогать

мне, поддерживать и любить, но от тебя я получаю сейчас только ненависть и
оскорбления, — ладони Накахары сжимались в кулаки от злости, однако, он
знал, что никогда не сможет этим воспользоваться.

— А от тебя я не получаю вообще нихуя, — внезапно голос Осаму повысился, а

сам он слегка наклонился, хватая Чую за плечо, — тебя нет для меня, как и для
Фамии — ты оторвался от нас и целыми днями пропадаешь то с Фёдором, то в
кафе, и хуй знает почему оно тебе дороже нас, но за своё предательство ты
сгоришь в самом мучительном пламени, если ты так веришь в ад — одиночество
будет твоим наказанием.

Внезапно у Накахары зазвонил телефон.

— Алло, — он тут же поднимает трубку, даже не глядя на имя, но милый и

спокойный голос мгновенно заставляет его оттаять и успокоиться.

— Кто это?

— Как и обещал, я позвонил тебе, когда приехал, — голос Достоевского, что,

видимо, ещё за рулём очень контрастировал с голосом Осаму.

— Подожди минуту, — Чуя убирает телефон и смотрит на мужа, — я ненавижу

тебя. Подумай над своим поведением, — а затем направляется в коридор, сразу
снимая с вешалки свой плащ, он быстро надевает его, плечом прижимая
телефон к уху, — слушай, а ты далеко от моего дома?

— Не слишком, почти подъехал к магазину на перекрёстке, а что случилось?

— Фёдор даже не подозревал о произошедшем, а потому вопрос показался
неожиданным.

— Потом расскажу, я буду ждать возле гипермаркета.

— Куда ты собрался? — Дазай, что пару секунд назад находился в дверном

проёме на кухне, уже стоял возле Накахары, заставив того сразу же сбросить
вызов.

— Какая тебе разница? — агрессивно отвечает Чуя, поднимая голову, — ты же

снова будешь меня с той бабой обсуждать.

— Конечно, буду, ты ведь постоянно хуйню творишь. Я твой муж, имею право
знать, где ты шляться будешь.

— Изменять тебе поеду, — усмехается Накахара, — я же только этим и

занимаюсь по-твоему мнению, а меня как раз Достоевский ждёт. Всё, пока!

95/173
— Никогда не думал, что распишусь с шлюхой.

— Никогда не думал, что выйду за мудака.

Чуя сразу же разворачивается и открывает двери, не забыв громко ей хлопнуть.

На секунду Дазай прикрывает глаза, мысленно отсчитывая до десяти, чтобы не

разбить ничего, а затем собирает в голове все мысли — чувство стыда его не
посещало уже очень давно, однако сейчас есть шанс вновь его испытать перед
Акутагавой и Ацуши. Благо Осаму легко может его атрофировать, чтобы не
выглядеть идиотом.

— Прости. Я не знаю, что это было, — расслабленно врёт Дазай, заходя на кухню.
Он делает вид, что всё в порядке, дабы не обременять бедную головушку
Накаджимы своими бедами и задачей кого-то утешать — делиться этим он мог
только с Акико.

— Всё нормально? — парень тут же встаёт с места.

— Да.

***

— Пожалуйста, поехали куда-нибудь, — нетерпеливо тараторит Накахара, как

только оказывается в чужой машине, делая акцент на последних словах,
подчёркивая, как ему всё равно, что будет дальше.

— Что случилось? — вид Достоевского искренне обеспокоенный, ибо прежде

ссоры Чуи с его мужем протекали как-то параллельно, не особо затрагивая
Фёдора настроением, косвенно лишь упоминая, что именно к нему ревнует
Дазай. Однако сейчас Чуя выглядел одновременно злым и грустным —
откровенно несчастным, делая Фёдора ответственным стать свидетелем его
состояния и попытаться повлиять. На глазах рыжего застыла слабая влага, а в
горле скопился ком, который хотелось либо выкричать, либо выплакать — чтобы
стало легче. Но Накахара так редко давал своим чувствам волю, что почти
всегда выглядел равнодушным ко всем — на душе же скапливалась туча,
переполняя чашу одинокими редкими каплями.

— Дазай конченный, — обречённо выдыхает Чуя, упираясь локтями в панель

перед собой, пальцы он запускает в собственные волосы, наклонив голову
вперёд, слабо сдерживая порывы заплакать. При посторонних подобная
вольность была не просто огромным риском, а самым настоящим поражением,
которое унижало, однако сейчас Чуя чувствовал себя настолько слабым и
беспомощным, что не боялся оголиться, — он вечно всё делает мне на зло, он
оскорбляет меня, унижает при дочери, придирается, когда ему удобно, пытается
самоутвердиться, а всё остальное время вообще не замечает, будто меня, моих
достижений и интересов не существует, — Накахара сглатывает слюну, всё-таки
не сдерживая несколько капель с глаз, — у нас даже секса нет уже больше
месяца, я надоел ему? — Чуя поворачивает голову к Достоевскому, боясь
спросить главное «Почему он больше меня не любит?», ожидая увидеть хоть
немного понимания и сочувствия, а Фёдор откровенно ахуевает от
происходящего — как они успели так сильно поссориться за несколько часов его
отсутствия? Так ещё и внезапные откровения поражали воображение — Осаму,
96/173
видимо, импотент, если смог больше месяца игнорировать Чую под боком.

— Оу, — Фёдор наконец включил того, кого требует момент, сразу же

наклоняясь к Накахаре и притягивая его к себе за плечи, — нет, Чуя. Я не знаю
всего, но знаю, что он полный идиот, если всё время выводит тебя. — голос
брюнета впервые звучал так несдержанно, ведь прежде он удерживался от
едких комментариев в сторону Осаму, предпочитая сторону объективной
реальности, — я его тоже начинаю ненавидеть, когда понимаю какие страдания
он приносит тебе.

— Ты такой добрый, — выдыхает Чуя и поднимает к нему голову, обнимая за

шею и кладя голову на чужое плечо, — спасибо. — шепотом выдаёт Накахара.
Он слишком редко вёл себя так печально и несдержанно, предпочитая
переживать всё внутри и думать о наболевшем лишь когда перестанет так ныть
в сердце, однако, сейчас он рискнул вновь стать беззащитным, чтобы ощутить
заботу, — можно я останусь у тебя? Я не хочу идти домой.

— Конечно, — тут же улыбается Достоевский. Схема налажена — дать волю

истерике, успокоить, развеселить и внушить уверенности, — перестань думать о
нём, он не единственный человек на планете. Есть я, и я тебя не оставлю.

Чуя вновь отрывается от него, глядя в тёмные яркие глаза, и поддаётся

мгновению — он прежде не понимал ничего: что чувствует, что думает, как
поступить, а сейчас всё стало предельно ясно, ведь из любви Достоевского он
стал черпать кучу сил и мотивации для будущих свершений. Затягивая его в
глубокий поцелуй, Накахаре больше не страшно, он не боялся остаться один, не
боялся показаться кому-то страшным, нелюбимым, злым или не таким, как
требует общество, ему было плевать — он не боялся ничего. Проскальзывая
языком в чужой рот, Чуя тянулся к нему слишком активно, грозясь подняться на
чужие колени через ручник, который их разделял, но Фёдор первый
отстраняется, нежно прикасаясь к чужим губам в мелком поцелуе, прикасаясь к
его нижней губе большим пальцем. Глаза Чуи выражали полное доверие, и
Фёдор уверен — обречённость и отчаяние подтолкнули его к этому, ведь Чуя всю
жизнь был настолько равнодушен, что быстро привык к человеку рядом, привык,
что его носят на руках, и когда Дазай перестал это делать, Накахара оказался
без крыльев. Абсолютно растерян и по-детски напуган, что больше не сможет
вернуться к своему статусу-кво.

— Точно не хочешь вернуться домой? — уточняет Фёдор, зная, какой будет

ответ — ему просто хотелось показаться вежливым.

— Нет, — тихо выдыхает Чуя, — я с ума сойду, если вернусь.

— Хорошо.

Примечание к части

ой девачьки вы плачете
ой девачьки вы упали...

жду отзыв по поводу последней сцены и 100 ждунов

97/173
Часть 9

Утро Чуи выдалось сложным — несмотря на то, что вчера вечером он

достаточно успокоился, и Фёдор внушил здоровую уверенность, Накахара
понимал, что придётся принимать решения на здравую голову и подходить к
этому ответственно. Вечно прятаться от проблем крайне сложно, но вечное
недовольство Осаму можно было постараться игнорировать — да, Накахара
практически изменял ему, даже если физического контакта не было, но лучше
жить так, чем развестись и нанести сильный вред своей дочери. К тому же
огромная привычка и прежняя симпатия не давали Чуе окончательно разорвать
отношения, не мог их брак пойти по швам из-за мелочей: быта, ссор,
недопониманий, работы. В них накопилось много обид, которые можно было
решить и простить.

Но почему-то справиться с ними было нереально: Чуя испытывал страх и вину

каждый раз, а это выливалось в недовольство и депрессию, справиться с
которой он не мог самостоятельно. Дазай оказывал огромное давление,
шантажируя эмоционально — ещё и приплетая дочь, как главную слабость
Накахары.

Когда проснулся Достоевский, Чуя уже не мог грустить. Не желал показывать,

что вчерашние старания прошли зря, однако и просыпаться в чужих объятиях
было так непривычно, Накахара почти забыл каково это — они с Осаму не просто
не спали вместе, но и желания обниматься даже не возникало, а Чуе необходим
комфорт. Комфорт, тепло и объятия, он хочет чувствовать себя нужным, и лишь
тихое дыхание Фёдора на ухо давало немного спокойствия.

— Снова думаешь о нём? — уставшим голосом хрипит Достоевский, так и не

открыв глаза — с таким прищуром трудно было разглядеть зрачки.

— Нет, — врёт Чуя, а затем переворачивается на спину и вздыхает, — я просто

думаю.

— О чём?

— Сам не знаю.

Казалось, Достоевский всё равно понимал его. Молча вздохнул и глянул на часы
на телефоне, думая, что им бы уже пора на работу, но внезапное воспоминание
разрезает сознание. Он поднимает телефон, заглядывая в календарь и понимая,
что совсем забыл Чую оповестить о вылете — у того настроение было просто
ужасным и подходящий момент для такой новости было найти крайне тяжело.
Однако, Накахара ловит его напряженный взгляд и слегка приподнимается на
месте, перевернувшись на живот.

— Что случилось? — парень наклоняет голову в бок, замечая, как красиво играют
лучи солнца на лице Достоевского, освещая его локоны, яркие фиолетовые
глаза и ровные тонкие губы. Возможно, в некотором роде Фёдор очень даже
привлекателен — как минимум, внешность у него необычная.

— Я улетаю завтра, — тут же отрезает брюнет, переводя взгляд двух глаз на

Накахару, — я хотел тебе сказать, но сам понимаешь…

98/173
— В смысле? — глаза Накахары мгновенно обеспокоено расширились, — куда?
Надолго?

— В Италию, на несколько дней.

— Да я здесь с ума сойду, — тут же жалостно начинает Накахара, — я не смогу

жить с ним.

— Ты гораздо сильнее, чем думаешь, Чуя, — он аккуратно поднимает на себя

голову рыжего, проводя пальцем по его челюсти, — ты просто привык во всём
полагаться на кого-то другого.

— Ах, моя грёбаная независимость, она валяется в ногах.

— Именно. Подними её и держи до моего приезда.

***

Чуя сжимал ладони в кулаки, когда возвращался в кафе. Естественно, новость о

внезапном отъезде его расстроила, но лишний раз дала понять — нужно
принимать решение самостоятельно и поскорее. Приходится держать себя в
руках, чтобы не влиять на агрессию и оскорбления, даже когда это очень
сложно.

Утром перед тем, как Накахара собирался ехать домой, ему пришло сообщение
от Дазая, что он принял решение — самостоятельно — что Фамия должна
временно побыть у Озаки, дабы не заставать их вечные ссоры. Жить
раздельно — это одно, конфликты всё равно были, даже когда они
минимизировали общение, а ограждать дочь стоило другим способом.

Как он согласился на помощь Коё — сплошной секрет, ведь они взаимно друг
друга не выносили, однако, Осаму просто поставил его перед фактом. Перед
фактом, что дальше так продолжаться не может, и им стоит сперва всё
выяснить, а потом возвращаться к спокойной семейной жизни, и потому уже с
дочерью он ждал его в кафе.

Накахара входит в помещение, замечая Осаму сразу — он был достаточно

расслаблен по сравнению со вчерашним днём, однако вчерашний запал не затух
окончательно, продолжая слабо тлеть в душе и заставлять Чую испытывать
тяжесть вместе с обидой. Они вчера точно наговорили друг другу кучу обидных
слов — как сейчас мириться после этого он не представлял, но, видимо, у Дазая
был какой-то хитрый план, иначе бы он не шёл на такой шаг с Коё. Что бы там ни
было, Чуя знал одно — ему это точно не понравится, потому злость смешалась со
страшным волнением перед паникой разочарования.

Они обменялись взглядами, когда Чуя подошёл ближе к их столику, а затем сел
напротив, сразу же закинув ногу на ногу и сложив руки на груди — Фамия сразу
же его заметила и тихо поздоровалась. К сожалению, вчера она видела и
слышала слишком много, Чуе никогда ни перед кем не было так стыдно, как
сейчас перед дочерью, ведь ей не объяснишь всего. Для неё главная причина
всех ссор — она и то, что её не любят.

— Когда придёт Коё? — сухо спрашивает Накахара, отвлекаясь на телефон.

99/173
— Скоро, — также нехотя отвечает Осаму, и такие ответы всегда бесили его —
понимающие вопрос, но игнорирующие его суть.

Смотреть на него было невыносимо. Особенно от осознания, что вчера он уснул в

компании постороннего мужчины, при том уже не раз целуясь с ним, Чуя не мог
достаточно определить тип их с Фёдором отношений — любовники скорее те,
кто получают взаимную выгоду, а ему от Достоевского не нужно было ни денег,
ни секса, ни связей, только поддержка и понимание, а в какие рамки умещаются
эти понятия Накахара был без понятия. Зато отношения с Осаму было
охарактеризовать куда легче — наполовину бывший муж.

Озаки приходит действительно достаточно быстро вместе со своим сыном,

также не глядя на Осаму, но судя по её недовольному и серьёзному взгляду, она
была настроена устроить им двоим разнос.

— Привет, Фамия, — первая с кем здоровается Озаки, была девочка, что мирно
сидела у Дазая на коленях, — пойди поиграй с Шоё, — она протягивает к ней
руку, помогая слезть с Осаму.

— Вы будете кричать? — тут же спрашивает рыжая, кидая на Озаки взгляд.

— Ни в коем случае, — женщина улыбалась крайне доброжелательно, внушая

уверенность, что хотя бы один человек из взрослых не врёт — пару минут, пока
дети не отошли подальше, и Коё сразу же повернулась к несчастной паре,
набирая в грудь побольше воздуха.

— Коё, — Чуя пытался вставить свои пять копеек, но женщина не давала шанса.

— Нет, помолчи, Чуя, — скрипя зубами, она действительно удерживалась от

крика, — я не знаю, что с вами сделаю, у меня просто в голове не укладывается!
Да, я понимаю, что ваш брак — огромная ошибка, понимаю, что Дазай просто
мерзкий человек, — на такой «положительной» ноте начинается её рассказ, — и
я искренне желала вашего развода, но вы даже здесь не можете всё по-людски
сделать — Накахара, от тебя я вообще не ожидала такого! Уйти из дома на ночь
глядя к другому мужчине, и ладно если бы в тебе была хоть капля приличия…

— Озаки-сан, Вы до смерти будете контролировать каждый мой шаг? — тут же

парирует рыжий.

— Да, потому что в твоей голове пусто даже несмотря на возраст. У тебя не
хватило хитрости сделать всё, не навредив ребёнку?

— А как развод может не навредить ребёнку?

— Ха! Да легко и просто — вот перед тобой сидит её не родной воскресный

папа, — после этой фразы в Осаму что-то надломилось. Вскипело, забурлило и
сорвало крышу — он и прежде не выносил эту женщину, но сейчас она совсем
пересекла границы, и даже Чуя это понял — насколько бы сильно они друг друга
не ненавидели, у всего были рамки, и тема родства с Фамией была табу.

— Коё, прекрати сейчас же, — первым говорит Чуя, понимая, что Осаму если
скажет — у них начнутся проблемы.

100/173
— Как я понимаю, Вы тоже не являетесь Чуе прямой родственницей, — на
удивление спокойно замечает Осаму, поднимая на неё равнодушный взгляд, —
о, понимаю, «тётя», так важно, ну, с такой логикой, может и я Фамии кем-то
прихожусь, только Вы моему мужу опекун, и Ваша власть над ним кончилась уже
как лет пять назад.

Аргумент был отличный, Озаки даже не знала, что возразить, а Накахара сидел,
словно на иголках — тема ужасная, скользкая, и лучше бы она орала, нежели
говорила об этом.

— Можешь считать, как хочешь. Но то, какой путь войны вы оба выбрали, бесит
меня больше всего, вместо того, чтобы спокойно разобраться, вы оба
ограждаете от себя Фамию. Вы — самая большая угроза для неё.

Коё развернулась, направляясь к детям — Фамия уже была в курсе, что на пару
дней ей придётся погостить у Озаки, и она даже была не против, будучи
достаточно близкой с Шоё. Однако, сейчас она как-то обеспокоенно глядела на
них, когда выходила из кафе, словно боялась оставлять своих
несамостоятельных родителей.

Дазай выдыхает, глядя на Чую с мнимой любовью — какое-то приличие или

уважение по-прежнему оставалось у Накахары в голове, если он понимал
важность темы родства с Фамией. В день, когда Дазай уступил ему эту важную
миссию, они договорились никогда не упоминать это, вычеркнуть из памяти и
считать Фамию одинаково родной им обоим, полностью общей от и до, и Чуя
выполнял это обещание, оно и не давало о себе знать до этого времени. В
последние дни Осаму всё острее ощущал себя разрезанным напополам жизнью,
ведь связь между Чуей и Фамией была настоящей и родственной, в то же время,
как с ним её поддерживал только Осаму, зная, что Фамия любит его, возможно,
больше доверяет, больше любит, чувствует себя в безопасности, но в любом
случае — она предпочтет остаться с Накахарой.

Чуя тоже сидел молча, не зная, с чего начать. Он полагался на Осаму.

— Чуя, ты любишь меня?

Вопрос в лоб заставляет мгновенно сглотнуть и похлопать глазами — тайное

давно стало явным и всем понятно — Чуя никогда не любил Дазая. Вышел замуж
по расчёту, отчасти назло Коё, искренне получал удовольствие из-за того, как
сошлись их характеры, как удобно было жить и ни о чём не волноваться, Осаму
был нежным любовником, ответственным мужем и крайне хорошим отцом, да и
из-за денег париться не стоит, для Накахары сплошные плюсы. Однако, никогда
он не считал, что между ними проскользнуло что-то взаимное — никогда не
казалось, что Чуя готов бросить всё ради Осаму и всю жизнь прожить с ним
даже в шалаше.

— Да, — Чуя чувствует, что не может ответить иначе — они ведь супруги, да и
такого ответа требовала ситуация. В последние дни он так запутался в себе,
иногда испытывая к Осаму с дочерью неподдельные приступы нежности,
которые никак иначе как кроме любви он бы не объяснил.

— Тогда давай сначала, — голос Дазая спокойный и серьёзный, что требует от

Накахары концентрации и взвешенных ответов, — постараемся не ссориться
хотя бы пару дней. Я не хочу разводиться, я слишком привык к тебе.
101/173
— Да, Дазай, я тоже, — впервые соглашается Накахара, придерживая голову
ладонью над столом, — я не знаю, что с нами происходит, но мы должны это
пережить.

— Верно. Но я хочу сказать заранее — мне не нравится твоё общение с Фёдором,

и оно действительно всё усложняет.

Накахара всегда был плох во лжи, а точнее — плох во лжи перед Дазаем.
Прежде прикидываться глупым или несведущим ни в чём при посторонних
казалось проще простого, особенно когда тебя воспринимают за красивую
внешность и благосклонно поощряют «ну что эта кукла может смыслить в
сложных делах!», однако не представляя, что Чуя поумнее всякого
состоятельного мужика будет. И лишь на Дазая такая актёрская игра не
срабатывала, как бы Накахара не прикидывался глупой овечкой, Осаму видел
его насквозь, словно рентген — все его мысли, мотивы и страхи, и Чуе всегда
было неловко из-за этого, но они договорились — никогда не врать друг другу.
Осаму умел это мастерски, однако, он никогда бы не стал врать ему — тем более
себе, и потому Чуя занервничал, когда речь зашла о Достоевском. Кажется, что
Дазай уже всё знал — знал, что у Чуи на душе и о ком он мечтает, но не подаёт
виду, доверяя и надеясь, что в скором времени Накахара просто одумается и
вернётся в семью. Как благородно! Отрицание и ложь в таком случае лишь
сильнее закопают рыжего в глазах мужа.

— Мы правда просто общаемся. Мне также не нравится твоё общение с той

дамочкой, — парирует Накахара и выпрямляется на месте.

— Она психолог. Кстати, вы чем-то похожи.

— Ха, глупости! Я не такой хам, как она.

— Ну, это тебе так кажется.

— Ты снова начинаешь? — раздражённо скрипит Чуя, а затем наблюдает, как

Осаму встаёт с места.

— Я заканчиваю, — затем глядит на часы и снова переводит взгляд на Чую, — не

знаю сколько ты ещё будешь здесь сидеть, а мне нужно в офис. У меня важная
встреча сегодня.

— Пока.

Чуя не был уверен, что так легко они пришли к компромиссу. Это скорее было
похоже на «я знаю, что у тебя кто-то есть, и не у тебя одного кстати, но мы
учтиво проигнорируем любовников друг друга», хоть и звучало это ужасно.
Странные чувства он испытывал к этой Йосано — с одной стороны, Чуя мог
обвинить Осаму в измене также легко, чисто теоретически предполагая, что у
Дазая может быть интрижка. Он часто интересовал женщин и даже некоторых
парней, а с тем как часто он стал пропадать на работе — все факты на лицо, но
было огромное «но». Дазай чертовски верен.

Накахара знал это. Преданнее человека представить сложно. Несмотря на

ужасно разгульный образ жизни в его бурной молодости, сейчас Осаму даже при
нём учтиво игнорировал флирт, топорно обрезая всякие попытки оказать к себе
102/173
знаки внимания, никогда не снимал кольцо (в то время, как кольцо Чуи большую
часть времени оказывалось под перчатками), всегда предупреждал, что у него
есть семья и дочь, которую он чертовски сильно любит — Осаму не был способен
променять всё, что имел ради короткого случайного полового контакта. Не
излишняя ответственность, скорее надобность в этом отпадала, ибо свои
животные инстинкты подавлять удавалось, а внутренне Дазай никого не был
способен полюбить сильнее, чем Чую.

От того было хуже вдвойне — если бы Дазай ему изменял, Чуя мог бы оправдать
тем, что это взаимная ошибка и обвинять его в этом — огромное лицемерие. Но
то, как Осаму берёг их оставшиеся связывающие нити буквально поражало и
стыдило сильнее, ведь чувства к Фёдору всё равно появились.

***

— Ну, что, не передумала? — брюнет аккуратно открывает двери чёрной

машины для девушки, которая элегантно присаживается на сидение рядом,
закинув прежде сумку.

— Нет, — Акико захлопывает дверь и сильнее кутается в пальто — погода на

улице далеко не лётная, но даже несмотря на это Дазай вызвался помочь, и это
так невероятно льстило, что Йосано даже казалось лишним. Она никогда не
отказывалась от возможности поехать в Токио, даже если на улице град, — я
очень благодарна тебе за помощь, даже не представляю, чтобы кто-то
согласился меня повезти в такую погоду.

— Я отношусь к этому, как к приключению, — тут же улыбается Дазай и слегка

приподнимается на месте, поворачиваясь к задним сидениям, он достаёт оттуда
плед, который обычно он возил с собой для ребёнка и мельком передаёт
девушке, попутно включив обогреватель в машине, — к тому же Фамия сегодня
у Коё, волноваться за меня некому.

— Какие грубые вещи ты говоришь, — улыбается Йосано, молча принимая его

помощь — она никогда не привыкнет к беспричинной заботе, — а разве она не
дома?

— Нет, — Осаму заводит машину и поворачивает голову, слегка наклонив её в

бок, — я отдал её нашей сумасшедшей тётке Чуи на пару дней. Она слишком
часто становится свидетельницей ссор.

— Даже не знаю, похвалить тебя или убить за такое.

— А что?

— Ну, — она высоко поднимает голову, а затем откидывается на сидении, —

либо она почувствует, что от неё избавились и начнёт вас ненавидеть, либо
действительно отвлечётся от домашней атмосферы.

— Не переживай, я же не идиот.

— Спорно.

— Ты точно, как Чуя, — в который раз убеждается Осаму, и машина наконец

103/173
трогается.

Йосано не считала себя несчастной или полной неудачницей, но жизнь её точно

не назвать лёгкой — удивительно, почему Осаму нашёл в ней сходства со своим
мужем, возможно, это мотивировало его помогать ей. Акико ругала себя за
стирание профессиональных границ, переходя на личное — видимо, она
действительно плохой психолог.

Ребёнок Акико жил в Токио с бывшим мужем — Йосано бесило, что он никогда не
шёл на уступки и не помогал хотя бы приехать к ним в гости, вынуждая её
срываться в единственный выходной ехать в другой город ради пары часов
общения. И всё же — оно того стоило, даже если добираться приходилось весь
день ради коротких мгновений общения, хоть и не всегда выходило приехать
вовремя — на улице дикий дождь, а она столь метеозависима, часто хотелось
отдохнуть, а не ехать на другой конец Японии.
Чертовски несправедливо. В такие моменты она действительно чувствовала
себя неудачницей, что все лучшие мысли — второй сорт, что её достижения
ничтожны, а если и нет, то вовсе не помогают ей в жизни, а потому вопрос
помощи стоял остро — Дазая вынуждает родительская солидарность или личные
причины?

— Почему ты помогаешь мне? — и всё же, прямота была её главной чертой —

даже если не лучшей.

Дазай на секунду поворачивается к ней, а затем слабо улыбается, вновь глядя

на дорогу.

— Я люблю детей, — коротко отвечает Осаму.

— Не только в этом причина, да?

— Да. Я просто понимаю, как важно в детстве иметь родителей, — на секунду

Дазай замолкает, а затем думает — не всем же интересно, что ты чувствуешь, а
к тому же — со временем Осаму столь профессионально стал забивать и
обесценивать свой опыт, что людям стало казаться, что он легко это пережил, —
у меня их не было.

— О, — Акико на секунду удивляется подобным откровениям — с расспросами не

лезет, но задумывается над другим, — поражаюсь. Ведь люди, у которых не
было родителей редко становятся полноценными семьянинами.

— Судя по происходящему, и я не стал им.

***

— Давно начал пить? — Осаму подкрадывается сзади, прикасаясь к чужим

плечам, заставив рефлекторно вздрогнуть — он специально возвращался так
тихо и крался со спины, банально ожидая увидеть Накахару в чужих объятиях —
поймать с поличным, так сказать.

— Я не пью, — парирует Накахара, хотя глупо оправдываться — не соглашаться,

глупая привычка — на столе стоял открытый виски, уже допитый почти до
конца, хотя ещё пару недель назад его привёз Осаму из Англии — Чуя не мог
104/173
пить настолько крепкий алкоголь разом, потому опустошил его за пару дней, —
ну… иногда…

— Продолжишь пить — и я точно разведусь с тобой. Мужа изменщика ещё

можно стерпеть, но не алкоголика, — губы Осаму расходятся в улыбке, и Чуя это
слышит в голосе, слышит, как он издевается, но злиться не может — он слишком
пьян, а ладони Дазая на плечах так успокаивали, слегка опускаясь ниже к его
торсу сквозь одежду, — так — давно?

— Дазай, ты тоже пьёшь, — рыжий всё равно увиливает и вертит головой, слабо
потираясь щекой о запястья брюнета. Порой он не мог определить, что
чувствует к нему — что есть настоящая любовь? К Достоевскому тянуло, как
магнитом, как к чему-то новому и неизведанному, необычному и крайне
красивому, и Чуя искренне считал, что это чувство перманентно, он впервые
влюбился и воспринял это, как что-то искреннее и долговечное, — просто в
компании бабы.

— Не правда, — обижено выдыхает Осаму и пропадает — стало грустно. Чуя

понимал, что Дазай ему точно симпатичен, понимал, почему вышел за него — он
ему симпатичен, с ним не страшно, интересно, они определённо близки, но всё
больше Осаму превращался в обузу, тяжёлое бремя, от которого хотелось
избавиться ради личного счастья. И Чуе плевать насколько это справедливо —
признать честно, Дазай тратил на него всё своё время, но разве Накахара
виноват, что выбрал быть просто любимым, а не любить самому? — я не пью с
ней, — а затем садится рядом, подтащив ближе стул.

И зачем тогда Чуя соврал ему, что любит? В сущности, это мало, что меняло,
ведь на сто процентов Накахара знал, что Осаму распознал ложь — он всегда
распознавал её — но для чего-то упустил и решил сделать вид, что верит. Его
муж не из тех людей, которые упиваются ложью, выстраивая иллюзии от
внешнего мира — для чего он тогда это сделал?

— Почему ты не спишь так поздно? Даже не пытайся обмануть, что ты меня

ждал, — тут же улыбается Осаму, а рука его внезапно прикоснулась к ладони
рыжего. Вот! О чём Чуя и думал, он ведь всегда знает, когда Накахара врёт —
зачем так настойчиво удерживает рядом?

— Снова кошмары, — выдыхает Чуя. Иногда он действительно превращался в

ребёнка, особенно рядом с Осаму. Позволял себе признаваться в слабостях, не
надевал маску вечно уверенного и всесильного — он совсем был не такой.

— Что снилось? — Осаму был скептиком каких поискать — он не верит ни в

вещие сны, ни в эзотерику, ни в суеверия, ни в астрологию — будучи атеистом,
Дазай всем событиям находил рациональное объяснение, чем иногда раздражал
Чую, когда пытался умничать. Накахара же пытался объяснить происходящее
звёздами, снами, наитием — так жить интереснее и проще.

— Мне каждую ночь снится, как происходит что-то ужасное, — тут же отвечает
рыжий, поворачивая голову к Осаму и слегка выдыхая — лицо его было
расслабленно, словно они не ненавидели друг друга больше всего и не говорили
кучу грубых слов, будто просто сели поговорить на кухне, — снится, как мы с
тобой ругаемся, как кто-то умирает, как кто-то ссорится при мне. Я просыпаюсь
с дерьмовым настроением, будто это случилось по-настоящему.

105/173
— Просыпаться с дерьмовым настроением не очень хорошо. Один из признаков
депрессии.

— Нет у меня никакой депрессии, я просто устал.

— Отдохнёшь ты так вряд ли. У тебя мозги барахлят, — внезапно Осаму кладёт
ладони на его лицо, приближаясь на секунду, чтобы чмокнуть в лоб — у
Накахары всё внутри в миг растаяло, отразившись ярким румянцем на щеках,
— пошли спать.

— В этот раз не на диване, — улыбается Чуя, из-за чего Дазай смеётся — видимо,
ему реально надоело ночевать в гостиной.

Чуя встаёт с места, зацепившись за стул и чуть не упав на месте, Дазай с

улыбкой придерживает его за локоть и идёт следом.

Даже не верилось — ссориться в равной степени не хотелось обоим, потому и не

ссорились, хотя Накахара вряд ли смог бы ответить хоть что-либо
вразумительное. Пока на телефон приходили ещё сообщения с пожеланиями
спокойной ночи, которые он намеренно игнорировал, оставив телефон на столе.

Примечание к части

нихуя не вычитано, за проебы в оформлении простите господи христа ради,

каюсь
ссылка на паблике в шапке, отзывы внизу, ролить - пишите в лс а пока я
слишком буха писать нормальное примечание синк эбаут ит
след глава за 120 лю вас

106/173
Часть 10

Перемирие не могло длиться вечно. Фамия наблюдала окаянные дни

через призму детской неопытности, которая помогала ей травмироваться не так
сильно. Пару дней у Коё пролетели быстро, позволяя временно отвлечься, но всё
равно в голове оставался вопрос: почему от неё избавились?

В груди первое время застывало волнение, оправданное ссорами и впервые

такими долгими разлуками между родителями, которые всё чаще ходят по
одиночке, всё реже появляются дома, сидят по разным комнатам, перетягивают
друг на друга одеяло и обвинения, первое время было куча вопросов, которые
удовлетворяла даже самая плохая и небрежная ложь. Сейчас же она понимала,
что беззаботные дни закончились — «что-то плохое» давно наступило и
повернуло жизнь вспять, сейчас охватывал какой-то ужас, держа всё время в
страхе, что однажды родители разойдутся и больше никогда не будут вместе.
Не будут любить её, держать за руку, водить в парк, не возьмут с собой в
кровать, Дазай не будет готовить им ужин, а Чуя не расчешет волосы, подбирая
красивый наряд — она не понимала до конца, что её привычная целостная
реальность делала её настолько счастливой, не понимала, что послужило
причиной её исчезновения, не понимала, что она может никогда не вернуться.
Зато отчётливо чувствовала и страдала от её отсутствия, от того насколько
родители заняты собой и своими обидами, чтобы успевать делать её счастливой
снова.
Когда Коё решительно вернула её домой, она строго наказала разобраться в
скоро времени, ибо никто не станет их покрывать — Фамия оказалась в прямом
смысле между молотом и наковальней.

Просыпаться под ругань стало чем-то новым — ужасным и дико обидным,

вызывало в груди сперва гнев и желание самой наорать на всех (а прежде
Фамия такого никогда не чувствовала, боясь ответного гнева Чуи или строгого
взгляда Осаму), а затем расплакаться — её не интересовало почему они кричат,
она ни слова не понимала из обрывков взрослых разговоров, но они будили её и
раздражали. Каждый раз, когда проснувшись непривычно рано, она сползала с
кровати и направлялась в гостиную или на кухню, Фамии удавалось наблюдать
картину агрессивно настроенных друг на друга родителей, и этот кошмар
вызывал страх отчётливо — негативная среда всегда влияла на её
самочувствие — они ссорились ещё пару минут, пока не замечали её и не
прекращали одновременно. Подобное притворство вставляло палки в колёса их
ссорам, заставляя прекратить на месте и больше не продолжать — пускай для
всех уже давно стало ясно, что ненависть друг к другу присутствует, иногда
перекрываясь порывами нежности, которые втаптывали в землю новые ошибки и
комментарии.

— Почему вы кричите? — недовольно спрашивает Фамия, глядя на обоих по

очереди — Дазай не знал, что отвечать, а у Чуи на уме было лишь спихнуть всю
ответственность на Осаму. Но он стоит рядом, а значит продолжит конфликт.

— У твоего отца мозга нет, — всё-таки не сдерживается Чуя, а затем выходит из

комнаты.

— А у Чуи совести, — Осаму сразу же наклоняется к Фамии, чтобы взять её на

руки и пойти с ней на кухню.

107/173
Для происходящего она была слишком умной, и Дазай порой жалел об её
интеллекте, жалел, что слишком развил её, сделав чувствительной и уязвимой
сейчас. Однако, по правде — всем уже было наплевать на маски приличия и
аккуратности, оба смирились, что на Фамии это оставит след, при том
достаточно сильный, и ситуацию они не контролируют. Разве что могут выбрать
причину, за которую всю оставшуюся жизнь будут просить у неё прощения — за
развод, ненависть друг к друг или нового отца для неё.

На самом деле, у Дазая от мыслей, что Чуя может сойтись с Фёдором и забрать
Фамию заходили желваки по лицу — он бы Чуе даже собаку на воспитание не
доверил, уж тем более бы не отдал Фамию, но жестокая реальность разбивала
намерения о скалы — если дело дойдёт до развода, дочь с ним не останется.

Просто потому что оба слишком принципиальны и упрямы — если Дазай что-то
решил, он точно миллион раз подумал об этом и от намеченного не отойдёт, в
этом плане Накахара более гибкий, однако, чтобы сделать что-то назло Дазаю,
либо пойти на принцип — он снесёт все стены и будет до конца жизни его
ненавидеть, портить жизнь и отравлять её всем вокруг, заставив Осаму
уступить. Чего Осаму делать больше не собирался. И так, Фамия бы оказалась
орудием их мести, превратившись в мяч на стадионе, который каждый
перебрасывал друг другу и в то же время пытался отнять — к сожалению,
только Осаму рефлексировал об этом и печально осознавал, что сбей его завтра
машина, Чуя бы не слишком расстроился. Воспринял бы это за Божью помощь и
выскочил замуж второй раз, не раздумывая.

Фамия же наблюдала за хандрой Дазая и с грустью переставала чувствовать

себя защищённой. Её папа всегда был сильным и смелым, утешал, удовлетворял
малейший каприз и желание, всегда вселял уверенность — дочь знала, что он у
неё есть, он будет рядом, будет держать за руку и учить ходить всю жизнь.
Дазай был защитой от всех бед, он был надёжной опорой. Которая исчезла.

Утратить её в четыре года было не просто больно — натурально страшно, что

всё не станет так, как прежде и придётся справляться своими силами, а
кардинально менять свою жизнь в таком раннем возрасте легче. Это спасало —
Фамия хоть и была растеряна, но легко адаптировалась к ситуации, избегая
страха и разочарования ещё сильнее.

Осаму был защитой и опорой для всех, кто ему был дорог — даже для Коё,
которая никогда его не любила он был готов на многое, но слишком легко терял
собственные силы, когда его переставали любить. А вот Чуя и его эпизодические
попадания в жизнь Фамии всё-таки приукрашивали её, он с неподдельной
нежностью относился к ней, и дочь искренне скучала — если Осаму оберегал от
всего на свете, то Накахара привносил уют, который стоило защищать, он не так
часто оказывался рядом, но в каждый момент, когда Фамия оказывалась в поле
зрения, он был поглощён ею.

Дни протекали тучно — Чуя уезжал рано утром после того, как Фамия вставала,
порой даже раньше, громко хлопая дверью и возвращаясь под вечер. Фамия
отвлекалась на игры, мультфильмы или просьбы пойти гулять — Дазай, что
почти всегда работал удалённо или не работал вовсе, всегда прежде
удовлетворял её мелкие потребности, а сейчас всё чаще оказывался уставшим и
непригодным. Порой просто молча сидел рядом, наблюдая за девочкой, чтобы
сохранить хотя бы эффект присутствия, порой уходил на кухню, с кем-то
подолгу говорил по телефону и предлагал съездить к Коё.
108/173
К Коё Фамии пришлось ездить чаще. По правде говоря, будучи солидарной с
Осаму, её компанию она любила не очень, всё-таки больше общаясь с Шоё или
Мори, это скрашивало некоторые моменты и отвлекало от происходящего дома.
Она догадывалась, что у Коё приходится оставаться, когда всё совсем плохо —
когда Накахара в очередной раз проводил время с Достоевским, хотя ему
приходилось тщательно отрицать это, либо, когда Дазай не хотел уступать, и их
обоих подолгу не было дома — оба нашли своё пристанище спокойствия в
компании других людей, покидая дом, заменяя его на работу и посторонних.
Фамия в этой отлаженной схеме не присутствовала.

Иногда Фамия просыпалась не из-за ссор, но от того утро не становилось

добрее — пробираясь сквозь длинный коридор на кухню, она иногда заставала
там Чую — и если Дазай прежде выглядел злым или уставшим, то Накахара
сидел в одиночестве, сжимая пальцами локоны на лбу, упираясь локтями в
стол — вид его был не просто несчастный, а убитый, даже страдающий. И
подобная картина не расслабляла, ни капли не делала легче — лишь сильнее
угнетала каждый раз.

Когда уходил Чуя — Фамия спокойно переживала, сидя на коленях у Дазая,

который всеми силами успокаивал и отвлекал. Иногда он пытался что-то
объяснить ей, переводя с взрослого на детский язык те сложности, которые
сама она не понимала — что люди разные, что ей бояться нечего, но по правде,
он сам не знает, что происходит. Иногда Накахара мог не приходить домой
ночью, и тогда Фамия беспокойно засиживалась допоздна с Осаму, пока тот не
шёл укладывать её спать и не сидел до рассвета, постоянно набирая номер
мужа, который его не слышал.

Когда же уходил Дазай — всё было по-другому. Фамии было страшно и

беспокойно, что он может не вернуться. Он никогда прежде не оставлял её на
долгий отрезок времени, всегда предупреждал, если уезжает — и каждый раз,
когда мог брал с собой. Сейчас же эти ночные походы пугали и расстраивали,
потому как окутывались неизвестностью: где, с кем, когда и во сколько
вернётся — неизвестно. Непонятно, откуда возникали такие мысли — возможно,
подстрекательство Накахары, который порой, не думая, мог бросить что-то
грубое, что девочка могла интерпретировать, как «ты ему не нужна, он найдёт
кого-то получше», на самом деле заключая в подобной мысли личные страхи.
Однако, не верилось — Осаму не мог бросить их. Он всегда приходил домой.
Сколько бы часов не было на дисплее — Дазай ночевал только дома, да, это не
мешало Чуе всё равно устраивать скандал, обвиняя во взаимных изменах, хоть и
оба знали — физически друг другу верны.

Осаму был в это уверен, так как слишком внимателен — если бы Чуя решился на
измену, он бы вёл себя куда более виновато, так как у этого человека чувство
вины сохранялось почти всю его жизнь, благодаря крайне «педагогичной»
тётке, да и врать он не умел — а отсутствие секса в самых искренних и
платонических отношениях с Достоевским позволяло ему перечить и парировать
«мы просто друзья, просто общаемся — ты всё придумываешь». С положением
Дазая было несколько иначе, Чуя никогда не был к нему внимательным, потому
отсутствие стыда у Осаму ему сдавалось перманентным.

Измена — вопрос времени, и Дазай убедился в этом. Он был уверен, что рано или
поздно Накахара либо одумается, поняв всю крысиную суть Достоевского, либо
окончательно всё разрушит, а по факту больше держать его в своих руках
109/173
смысла нет, если Чуя эти же руки так любил кусать.Будь Фёдор менее
пронырлив, а Чуя более безответственен, они бы расстались с честью уже давно.

Фамия не понимала, что стало между ними. Но она всё видела и готовилась к
худшему — каждый раз засыпая, она представляла далёкое будущее, в котором
всё отлично, представляла, что её родители снова вместе, что она где-то не
здесь, и эти мысли поедали, втягивая в себя полностью, замыкали, но спасали —
будучи прежде крайне активным и болтливым ребёнком, Фамия всё больше
предпочитала одиночество, лишая себя лишнего зрелища криков, садилась где-
то за мелким рисованием или предпочитала строить дом из подушек в своей
комнате, в котором пряталась от всех внешний х угроз. Осаму это заметил
первый — Фамия перестала с ним общаться. Она замкнулась.

— Котёнок, — Осаму сперва стучится в дверь, а затем аккуратно открывает её,

проходя в комнату и замечая, как у её маленького стола навалены подушки с
обтянутым в простыни стулом. Розовый цвет так чётко напоминал о её возрасте,
ведь, подумать только — через десять лет она, возможно, захочет всё
перекрасить здесь в чёрный, повесит на стену плакат какой-нибудь рок-группы,
а может попсы — ему в целом плевать, так как он был готов поддержать её в
любом начинании. — Фамия, ты где?

Девочка сжимает колени под столом, откровенно не желая общаться — она

хотела побыть одна и посидеть под столом, как внезапно приходит папа и чего-
то от неё требует — точно начнёт с ней разговаривать и что-то спрашивать, а ей
вовсе не хотелось сейчас что-то разбирать и менять. Не время, сил нет, желания
тоже. Но эти взрослые! Ведь их потребности выше, их желания важнее —
потому, будь добра, подчиняйся.

Осаму опускается на её кровать, вздыхая — он понимает, что происходит и его

задача — быть поддержкой, но сейчас это кажется непосильной задачей. У
Дазая нет сил даже на выполнение базовых задач в жизни, а ему приходится
выуживать из своего мозга капли веселья и уделять их дочери.

— Фамия, ты обижаешься на меня?

— Нет.

— Тогда что случилось? — вопрос глупый и максимально идиотский — однако, он

хотел обсудить её личные переживания.

— Ничего.

Дазай опускается на колени возле стола, аккуратно приподнимая край простыни

и глядя на дочь, что сидела на полу и смотрела куда-то в сторону, никак не
реагируя на появление отца. Осаму вздыхает — в последнее время он всё
сильнее ненавидит себя, в частности за её состояние.

— Ты не хочешь говорить со мной?

— Нет, — тут же она тянется к краю простыни, аккуратно вытаскивая её из-под

чужих пальцев и вновь закрывается.

— Почему?

110/173
— Просто не хочу.

«Точно характер, как у Чуи» — улыбается Дазай, однако это так резало по
сердцу — он всю жизнь видел в маленькой Фамии копию Чуи, даря ей всю
любовь, которая Чуе была не нужна. Он смотрел в её глаза и видел маленького
капризного Накахару с огромным интересом, беспечными глазами и неуёмной
жаждой жизни, которого хотелось любить и оберегать от всего на свете, потому
как Осаму имел такую возможность. Да и сейчас имеет, но играть в одни
ворота — безумие для самых отчаянных, зато Фамия являлась отражением
Накахары, которое не пренебрегало его любовью.

Осаму садится рядом и опирается о стол, откинув голову к потолку — на нём

было наклеено куча звёзд, которые всегда светились в темноте, ибо Фамия
чертовски боялась темноты и оставлять её на ночь одну без возможности
ухватиться за какое-либо освещение — кощунство.

— Фамия, — хриплым голосом начинает Дазай, не зная, сможет ли она его

понять — недостаточно глупая, чтобы не замечать, но и не такая опытная, чтобы
понять, — прости нас. Я знаю, что мои извинения не сделают тебе легче и… Мы
просто идиоты с твоим отцом, нам нельзя верить, — на секунду он усмехается и
прикрывает глаза, — мы правда любим тебя, и мы с Чуей сделаем так, как тебе
хочется, только… — на секунду он делает паузу, боясь, не скажет ли лишнего, —
только мы вряд ли будем вместе.

— Но это всё, чего я хочу, — девочка выползает из-под стола, садясь возле
Осаму и привлекая его внимание.

— Я понимаю, — он тут же тянет к ней руки, поднимая к себе на колени, — но не

всё бывает так, как нам хочется. К сожалению, так происходит.

— Я буду жить с Фёдором?

— Не дай Бог, даже если я в него не верю.

— Он мне не нравится, — выдыхает Фамия, будучи не совсем в состоянии

поддерживать взрослые разговоры.

— Мне тоже, — усмехается Осаму, а затем задумывается. Если дело

действительно дойдёт до развода, им придётся делить Фамию — по правде, об
этом сейчас думал каждый, но вовсе не хотел настраивать друг против друга
заранее, Дазай был удивлён, как им обоим хватает на это благородства и
уважения, чтобы не тянуть дочь на себя.

Однако, от мысли, что Фамия может остаться с Достоевским, становилось не по

себе — вообще от мысли, что Дазай снова останется один, потеряет буквально
всё, что выстраивал долгими годами, становилось не по себе — Чуя заберёт у
него всё. Не только себя, Фамию, уют — он заберёт семью и перспективу
спокойной старости в тёплом доме с любимыми людьми, ведь он один ничего не
теряет. Дазай снова останется один.

— Не переживай, милая, я тебя не оставлю, — тут же говорит Дазай. Он не знал

насколько эгоистично будет забирать Фамию, учитывая то, что для семьи нужно
двое, а Осаму вряд ли снова захочет вступать в отношения.

111/173
— Я не переживаю.

— Отлично.

***

Несмотря на временные её расслабленные диалоги с родителями, по одиночке

они были достаточно спокойны и приятны, как прежде — однако, оказываясь,
вдвоём, пространство сквозило напряжением, и Фамии хотелось поскорее
сбежать оттуда, что зачастую она и делала — только появлялись намёки на
скандал, девочка вставала с места и бежала в свою комнату, чтобы не видеть и
не слышать. Чуя и Осаму даже не замечали, как им играет это на руку — можно
не переживать, что она увидит, но как-то оба забывали о ней, как только обида
затмевала глаза, слишком поздно Дазай первый замечал, что они снова её
спугнули. Иногда шёл следом, злобно зыркнув на Накахару, иногда оставлял
всех и отправлялся в офис или какой-нибудь бар, чтобы отвлечься — Фамии он
лучше не сделает, а Чую на дух не переносит.

Накахара всегда помнил о ней, порой часами проводя время в раздумьях о том,
как сделать лучше именно для дочери, однако ничего на ум не шло — оставить
её с Дазаем он не мог, ведь подобное решение сделает его ещё большим
монстром и хуёвым родителем, коим он себя не считал, а оставить рядом с собой
слишком эгоистично. Фёдор не любит детей, а Фамия не любит Фёдора —
придётся надеяться лишь на удачу и то, что со временем они смогут
притереться друг к другу.

Чуе было откровенно стыдно перед дочерью. Он редко обсуждал с ней

происходящее, скорее боясь, что не сдержится и начнёт винить во всём Осаму,
превращаясь в жалующегося ребёнка и истеричного родителя, который тычет
пальцем на всех. Как же ему хотелось оказаться где-то не здесь, в объятиях
снова любимого человека, который примет решение вместо него! А до приезда
Фёдора оставалось ещё меньше недели.

— Фамия, — сразу же открывая двери, Чуя видит дочь на полу возле кровати,
сидя в кругу игрушек и раскиданных листов бумаги из-под рисунков — на всех
них даже не было чётких образов, только рванные линии и откровенное
безобразие из чёрного и красного. При том, спихнуть на баловство сложно —
Фамия отлично рисовала что-то осмысленное для своих четырёх лет. Психует,
значит, — что ты делаешь?

Накахара не был также ласков, как Осаму, его характер редко подразумевал
мягкость и ропотность, а тем более сейчас, когда он так зол и напряжён. Но
свою злость он никогда не переносил на других людей.

Фамия отворачивается и залезает на кровать, желая спрятаться — родители

превратились в монстров, в тех, кого она видела по ночам. Их главная задача
была защищать её — в итоге защищать нужно от них же.

— Милая, что такое? — очередной глупый вопрос, на который она также не

хочет отвечать, однако Чуя садится на край кровати и слабо прикасается к её
волосам, мелко поглаживая, — ты из-за нас так расстроилась?

— Отстань, — сквозь слёзы мычит Фамия, после чего Накахара сразу же

112/173
сгребает её в свои объятия и наклоняется в бок, чтобы рассмотреть лицо.

— Не говори так, — рыжий мягко проводит ладонью по её щеке, — всё в

порядке, ты чего? — Чуя точно не умел врать.

— Я не хочу, чтобы меня бросали.

— Тебя никто не бросит, моя хорошая, — внезапно голос Чуи стал серьёзнее, из-
за чего он надеялся на понимание Фамии, — ты — главное, что есть в моей
жизни, и я тебя точно не брошу.

— Папа говорил также, — слегка хмыкая, вспоминает Фамия, вытирая глаз.

— Ну, — на секунду он теряется, не зная, чем парировать, — мы тебя точно не

бросим, даже если будем жить отдельно.

— Я не хочу, чтобы мы жили отдельно.

— Фамия, у нас проблемы, поверь, если мы останемся вместе — будет хуже.

Накахара старается быть предельно честным, даже если это напугает — ложь в
любом случае станет для неё огромным разочарованием, если она будет
надеяться на лучшее.

Чуя быстро укладывает её спать, смертельно желая остаться одному — Дазай

снова хлопнул дверью и исчез, вернётся явно очень поздно. Всегда это бесило,
Осаму старается поддерживать имидж семьянина, когда Накахаре откровенно
было бы легче, если бы тот ходил налево и оставался у кого-то на ночь, а так
встречать его посреди ночи или просыпаться от громких шагов в гостиной как-то
слишком надоело.

Телефон показывает два пропущенных от Фёдора, которые Чуя впервые

игнорирует, не желая сейчас ни с кем говорить — что он будет, ныть
Достоевскому о том, как ему плохо без Дазая?

Мысленная оговорка — плохо ему было как раз-таки в его присутствии. Чуя
слишком запутался — присутствие Дазая всегда делало больно, напрягало и
накаляло их обоих, так что ссорились они почти постоянно из-за любой хуйни,
давая расслабиться лишь тогда, когда они далеко друг от друга, и Чуя бы с
удовольствием прекратил это, но почему-то в некоторые моменты он вовсе
забывает о Феде, словно имитируя подростковую влюблённость. Старые
воспоминания о добром и милом Осаму, который с любовью целовал его,
боготворил каждый сантиметр тела, обнимал по ночам, обещая на ухо защитить
от всех бед, а его слова, сказанные в момент, когда Чуя согласился выйти за
него: «я сделаю так, чтобы тебе больше ничего не угрожало» до сих пор звенят
в голове, как мантра, выкинуть которые не получается. Это были прекрасные
дни, наполненные взаимопониманием, но Чуя никогда не любил его. Никогда не
говорил о том, что всю жизнь хотел именно этого, всегда признавался, что ему
хорошо — Дазай рядом это надёжная опора и невероятно любящий человек, но
прежде получать удовольствие от брака не значило «полюбить», Накахара
всегда грел в мыслях тайное желание о влюблённости, пускай и не воспринимал
это всерьёз.

Чуя садится на кровать столь грузно, словно к нему привязали камни — ему
113/173
плохо без Дазая, плохо без его сильного плеча рядом, которое всегда должно
было сопровождать, но внезапно покинуло — вернуть его больше возможности
не будет. Это убивало и ранило, семья разваливалась, а Фамия страдала больше
всех, ведь судьба взрослого и самостоятельного человека гибкая, гнущаяся, в то
же время, как её детский мир оказался почти разрушен и сметён ветром.

Вновь глаза слезятся. Всего-то стоит дождаться Достоевского — он точно знает,

что делать.

Примечание к части

эту главу я писала под песню "Ругань из-за стены", я прикреплю к посту в
группе, если хотите проникнуться мыслями и чувствами Фамии

оке, в след главе будет наконец сеХ (не с достохарой) поэтому так просто я вам
не дамся, буду ждать 120 ждунов и никаких компромиссов (да шучу, как я могу
не пойти вам на встречу а)

мой паблик со всякими аушками мемами и вообще там классная атмосфера как в
семье емае - https://vk.com/public_my_love_senpai

114/173
Часть 11

— О, Боже, — брови Чуи подлетают вверх от изумления из-за

увиденного — ему так давно никто ничего не дарил, а тем более столь
необычный подарок — тонкая золотая подвеска с крупным кулоном с
каллиграфически выгравированным «TiАмo». Накахара сперва оторопел, не зная
что сказать — ему и нравилось, и не нравилось одновременно, затем покраснел,
в итоге просто глупо пялится на Фёдора, не зная, что сказать, — я не возьму,
меня Дазай живьём сожрёт.

— Это уже будет не твоя забота, — тут же парирует Достоевский и вытаскивает

подвеску из мелкой коробочки, аккуратно сажая Чую на стул в его кабинете, —
моя забота — делать так, чтобы ты выглядел безупречно, — он аккуратно
убирает рыжие волосы Чуи с шеи, заводя ладони к его лицу спереди, чтобы
надеть и застегнуть сзади украшение.

— Федь, это правда будет новый скандал, — тут же парирует Накахара, однако
не сильно сопротивляясь.

— Как мне известно, скандалы у вас и так каждый день, — внезапно он

наклоняется с боку к уху рыжего, заставив того слегка напрячься, — к тому же,
вы скоро разведётесь, волноваться не из-за чего. Пускай хоть будет повод.

— Ну... — тихо отвечает Чуя, сжимая кулаки на коленях и думая, как сказать
лучше, — правда… Разговора о разводе ещё не было.

— В смысле?

Достоевский был натурально удивлён — в его отсутствие произошло столько

событий, что и сосчитать сложно, а в памяти до сих пор чётко вырисовывается
несчастный вид Чуи в его машине, который плачет из-за пары фраз своего
ублюдочного мужа. И как после всех его стараний и страданий Накахары, тот
ещё не решился на развод? Зачем тянет время? В секунду Фёдор приходит в
неистовство, не понимая, как можно быть настолько нерешительным.

— Ну, я просто не знаю, как подойти к этому, к тому же Фамия…

Фёдор в миг обходит его оказывается спереди, сразу же наклоняясь и хватаясь

одной рукой за спинку стула, на котором сидел Чуя, заставив его поднять
удивлённый взгляд и слушать внимательно.

— Меня бесит твоя нерешительность, — цедит брюнет, затем делая тяжёлый

вздох, — что может быть сложного? Чуя, мне казалось, ты из тех людей, которые
знают, чего хотят.

— А я не знаю. Мне было хорошо и раньше, а сейчас мне ужасно плохо, — не

менее топорно реагирует Накахара, насупившись, — вы все ожидаете от меня
невозможного, что в один день я проснусь, полностью поняв, что хочу и сделаю
так, чтобы все были довольны: а все довольны быть не могут, я не хочу никого
обижать, но в любом варианте страдать буду либо я, либо моя дочь, либо все
вместе, — Чую буквально прорвало, так как давление Фёдора ему снова
напоминало Дазая с его эгоизмом, — я не понимаю, что происходит, я не знаю,
что чувствую, доволен? А если тебе кажется, что за мелкие подарочки я сразу
115/173
побегу к тебе...

— Тише, — ласково начинает Достоевский, проводя ладонью по чужой шее к его

милому лицу, — я понимаю твоё состояние. Единственное, что я хочу — помочь
тебе. Чуя, как ты думаешь, как будет лучше для тебя?

— Ну…

— Знаю — с Фамией и Дазаем. А теперь ответь, насколько возможно вернуть всё,

как было?

На секунду Чуя растерялся, он ведь понимает, что сделал всё, что в его силах —
все попытки оказались тщетными, а у их брака не осталось более шанса. Путь
мира и добра оказался не для них. Рыжий отводит взгляд в сторону, тяжело
вздыхая, как ладонь мужчины вновь поднимает его голову на себя.

— Я знаю, что отпускать прошлое тяжело. Как минимум, потому что твои чары
до сих пор действуют на меня, — тихо усмехается Фёдор, — но постараемся
двигаться вперёд, ладно?

— Хорошо. Я поговорю… с ним об этом. Но я правда не знаю, как быть с Фамией.

— С тобой ей точно будет лучше, — улыбается Достоевский и слегка

выпрямляется, возвращаясь к стоящему на столе бумажному пакету, — и чтобы
ты не грустил, я тебе принёс что-то интересное, — сразу же он вытаскивает из
него бутылку дорогого итальянского вина, из-за чего у Чуи в миг глаза полезли
на лоб куда быстрее, чем при виде подвески.

— О Боже, — вновь выдыхает Чуя, сразу же вставая с места, — ты точно хочешь,

чтобы меня выгнали из дома, — усмехается Накахара, а затем чувствует руку на
своей талии, которая в миг притягивает его к Достоевскому.

— Ну, раз выгонят — останешься у меня.

От такого внезапно признания Чуя сперва краснеет, а затем задумывается — до

этого момента он не рассматривал Фёдора, как объект физического
вожделения, пускай и целовались они уже достаточно раз. Достоевский учтиво
ждал и не напирал с этим предложением, так же, как и Чуя был слишком занят
своими проблемами, чтобы думать об этом. Всё-таки, пока он не разведён — это
будет считаться полноценной изменой, даже если Чуя так не считает и считает
произошедшее чем-то нормальным. Дазая он давно не хочет, а спать с тем, кого
не любишь — разве это не измена?

— Ладно, мне нужно отвезти сегодня Фамию к Коё, — тут же отвлекается Чуя, —
можешь съездить со мной.

— Вы оставляете дочь у Коё?

— Так нужно, — тут же неохотно выдыхает Накахара и падает обратно, —

только не выходи в зал, а то Дазай скоро приедет. Не хочу, чтобы был скандал
при посетителях.

— Как скажешь.

116/173
Чуя по-прежнему не знал — правильно ли, он делает, что так топорно обрывает
все канаты. Однако, иного пути он не видел, а значит отступать уже поздно.

Осаму приехал примерно через час, почти не сказав ни слова, лишь упомянув,
что будет поздно, холодно попрощался и испарился, сразу же оставив их с
Фамией — обычно прощание с дочерью у Дазая было особым ритуалом, а теперь
он даже и слова ей не сказал, чем вызвал раздражение Чуи. Они взаимно
ненавидели друг друга за такие мелочи — дочь была не причем к их дурацким
обидам.

***

Осаму смотрел в окно, на котором мелкими полосками расползались капли,

словно пытаясь в эту бурю пробить стекло и пробраться внутрь — холод студил
кожу, но Дазай всё равно сидел на месте и смотрел в него, даже не в силах
развернуться и принять ещё виски, в голове и так шумело, а ему ещё домой
возвращаться, даже если слишком поздно, даже если ему придётся оставить
машину на парковке у офиса или садиться пьяным за руль, чтобы потом
врезаться в дерево на полной скорости, Дазай помнил о том, что у него
есть семья и есть дом.

Крутит на пальце кольцо, выуживая из роя мыслей одну — убиваться будет

только по нему — Чуя никогда не любил его и вряд ли полюбит. Дазая в
принципе никто никогда не любил.
Ненужных котят обычно топят, и в детстве Осаму им крайне завидовал, ведь они
покидают этот мир, а не оказываются на его обочине в попытках жестокого
выживания и вражды за кусок хлеба — едва ли он начал понимать
происходящее в мире, как оказался в приюте, почти всё детство задаваясь
вопросом: за какие заслуги? И говорить о том, что он испытывал там:
перманентное одиночество, исключительную самоненависть, полный карт-
бланш, отсутствие желание к жизни, ему надоело, как и надоело убиваться по
вещам, на которые он не влияет и никогда не влиял. Жизнь в одиночестве была
неласковая, как рука дрессировщика — то окунала в воду, то вытаскивала и
показывала, что ты на манеже. Научила жить и заставила агрессивно желать
доказать самому себе, что ты можешь кем-то стать.

С несколькими долларами в кармане и всего колодой игральных карт, Осаму

понял в чём минус лёгкого заработка — в покере он ни разу не жульничал, но
всегда выигрывал, начиная свои первые попытки в обеспеченную жизнь, порой
не брезговал даже закладывать наркотики, ведь ему ли судить о
справедливости жизни, если он ни разу с ней не сталкивались — при том все
говорили, все пророчили «детдомовские дети никогда не смогут стать
полноценными», так как у них нет семейной социализации, нет умения любить и
получать любовь. Но у Дазая получилось — также, как и получилось влюбиться в
самого прекрасного парня в институте и заставить его выйти за себя замуж, к
двадцати двум годам Дазаю казалось, что у него есть всё. А сейчас кажется, что
у него никогда ничего и не было — он никогда не чувствовал себя нужным,
никогда не был с кем-то настолько близок, чтобы ощущать, как бьётся сердце в
чужой грудной клетке от простых объятий, а все воспоминания о счастливой
жизни с Чуей теперь горчат в голове, как всё чей срок годности давно истёк.

Страшные дни, когда было больно утром, днём и ночью, казалось, позади — по
факту Дазай всего лишь оттягивал время, чтобы снова прийти к очевидному
117/173
выводу, что из пизды он вылез просто так.

— Дазай, — Йосано открывает двери, прерывая его мутные терзания и тут же

замечая, как же холодно в кабинете. Осаму молчит. Одиноко смотрит в потолок,
даже не умудряясь скрыть солёные дорожки из глаз, и до Акико мгновенно
доходит — дело дрянь.

— Почему не дома? — глухо отзывается Дазай, игнорируя её внимательность.

— Что мне там делать? — она моментально подходит к окну, закрывая форточку
и зашторивая его полностью, а затем находит на столе пульт от кондиционера и
делает воздух теплее, в миг преодолевая расстояние к Дазаю, который сидел
возле журнального столика. Пустая бутылка ссудит о том, что Осаму уже
хорош — он так и не бросил пить в одиночестве, что внезапно бьёт по Акико, как
тревожный звоночек. — я увидела твою машину на парковке, когда выходила и
поняла, что ты здесь. Может, посоветовать тебе хорошего психотерапевта?

— Нужен он мне.

— Дазай, что происходит?

Вопрос звучит топорно, однако Осаму он намеренно отрезвляет, заставляет

поправить голову и сесть ровно. Акико присаживается рядом, будучи готовой
выслушать, не как психолог, а как верный друг. Она знала, что стирание границ
врача и пациента негативно сказывается на результате их работы, но в груди её
всегда что-то сжималось, когда она понимала сколько боли Дазаю приносит
человек, в которого он столь сильно влюблён. Размеры его любви представить
было сложно, но её узкий спектр понимания людских эмоций уже охватывал
огромный пласт той заботы, которую она видела по отношению к его дочери.

— Вы снова поругались?

— Я думаю, нам надо развестись, — внезапно он снова тянется к бутылке, но

вспоминает, что там уже ничего нет.

— О, глупости, не стоит. У вас до этого всё было отлично, — парирует Йосано,

ненароком прикасаясь к его локтю, — развод, это слишком поспешное решение,
Дазай, может, вы сможете преодолеть этот кризис…

— Он не любит меня. И никогда не любил, я думал, что смогу заставить, но не

вышло. — слова невнятным потоком вылетают, Акико казалось, что Осаму так
много думал об этом, что повторял словно мантру и точно знал, что говорить. И
Йосано в растерянности слегка сжала его локоть.

— Любит… — неуверенно парирует женщина, — просто не понимает этого.

Может, нужно время, и с этим парнем он поймёт, что ты был лучше, — она
крайне редко опускалась до подобных советов, но сейчас он казался ей как
нельзя актуальным.

— О, если бы это было так, я бы ждал вечность. Но это всё бессмысленно.

Порой Дазаю казалось, что любить его невозможно — все контакты по

молодости, пару отношений и даже попытки вытащить одну девушку из
наркотической зависимости кончались одинаково. Его было выгодно
118/173
использовать, удобно пристраиваться рядом и воспринимать любовь за
слабость — Дазай понимает, что никто никогда не пытался понять его, не
пытался сделать счастливым, и даже Чуя сейчас делал чертовски больно,
проявлял равнодушие и глядел глазами тех далёких бывших, которые никогда
не стремились кем-то стать для него. Осаму всегда был одинок и в ответ на
свою безграничную любовь и старания получал одно и то же — разбитое сердце.

— Хватит с меня отношений.

Акико аккуратно запускает руку ему на спину, заползая к волосам, она правда
хотела утешить его, но они так мало знали друг друга, чтобы Йосано была
уверена, что мелких объятий хватило бы. Осаму был мастером в человеческих
чувствах, он умел грамотно подбирать слова, грамотно подбирать действия,
реально спасая от всех невзгод. А может быть, просто люди вокруг него
страдали из-за мелочей, которые ничего не стоили, как и решение их оставалось
на поверхности, в то же время, как его личные демоны разбивались на все
сферы жизни, которые не мог объяснить ни один психолог. Привычка всем
помогать выливается в опустошение и полное одиночество.

— Ты правда решился на развод? — почти шепотом спрашивает Акико.

— Да. Мне надоело, — он выпрямляется, убирая ладони от своих волосы и

переводя на неё отточенный взгляд, — никто никогда не любил меня, даже я
сам. Надоело врать всем вокруг.

— Дазай, я не верю. Не любить тебя невозможно.

— Очень даже просто. Обчистить меня, использовать, как хочется, а потом

сбежать к другому, проверенная схема, — Осаму встаёт с места, сразу же
прихватывая виски и подходя к своему столу, но с секунду останавливается. В
миг им овладела такая сильная ненависть, что хотелось разбить окно, а может и
выпрыгнуть в него, но брюнет лишь усмехается и вновь поворачивается к
Акико, — знаешь, мы же даже не трахаемся уже почти два месяца.

— Дазай, не надо мне это говорить.

— Нет, серьёзно, — Осаму усмехается вновь, — выгнал меня из супружеской

спальни, чтобы придаваться мечтам о Достоевском. Блять, да лучше бы он мне
действительно изменял.

— Чуя, наверное, считает также.

— Похуй, что он считает. Мне теперь на это абсолютно наплевать.

***

Дазай появляется не так поздно, как прежде, однако настроение его — убивать,
и он был бы искренне благодарен Чуе, если бы тот уже спал и не ждал его,
чтобы поссориться — ей Богу, Осаму бы убил его случайно, но нет. Как всегда,
жизнь не преподносит подарков, потому, оказываясь на пороге, Осаму первым
делом видит Накахару на кухне. Не злого, не со сложенными руками на груди,
не со сковородкой в руках — было бы иронично — нет, просто сидящего в
одинокой компании самого себя и разбитого телефона.
119/173
Он аккуратно переводит взгляд на Осаму, неловко подбирая, что сказать — в
голове было много, но вслух он не смог выудить наиболее точной фразы, пока
Дазай не подошёл и не заговорил первый.

— Почему телефон разбит? — тон с ходу пассивно агрессивный, словно Накахара

должен отчитываться, однако он так редко видел Дазая в подобном настроении,
что даже не по себе. За последнее время они успели покричать друг на друга
достаточно, но пьяный Осаму — всегда добрый и тихий, а теперь открывалась
какая-то новая загадочная сторона.

— Какая разница? — равнодушно выдыхает Чуя, желая продолжить, но его

прерывают.

— Снова психуешь, значит, — он наклоняется к рыжему, схватив его за запястье

и подняв руку вверх, замечая яркий красный порез — Чуя не отличался особо
устойчивой психикой, порой будучи отчаянным на самые безумные действия.

— Ох, благородный нашёлся, — выдыхает Чуя и встаёт с места, — я хотел

поговорить с тобой. Сегодня. Сейчас.

— Удивительно, я тоже, — плавно расстёгивая плащ, Дазай переводит на

Накахару пьяный взгляд, — я слушаю.

— Вот так? Хорошо, — тихо выдыхает Чуя и складывает руки на груди, — я

думаю, ты и сам прекрасно видишь, что происходит… Я на самом деле
запутался, — Накахара вовсе не рассчитывал на какие-то откровения, но
внезапно ему почудилось, что Дазай способен к пониманию, — меня печалит
происходящее, я помню, как нам было хорошо вдвоём, но, наверное, это лучше
оставить в прошлом.

— Детка, послушай, — вальяжно стягивая плащ и кинув его на пуф у стола,

брюнет оказывается совсем близко со своей жеманной улыбкой, — мне
абсолютно безразлично, что ты думаешь. Я уже принял решение… — на секунду
его речь прервалась, когда он привычно изучал лицо и шею любимого человека,
замерев тут же, — что это?

— М? — Накахара недовольно хмурится, а затем опускает голову и замирает

также, упав в дикий страх — забыл снять, — а, это…

— Сука, ну, если изменяешь, то хотя бы постарался бы скрывать это.

— Я не изменяю, — скрипит зубами Чуя — ему слишком было важно держать

маску приличия, ибо обвиняли его в том, чего не было.

— Даже Фёдору западло трахаться с тобой?

— Блять, почему ты такой мерзкий? Я хотел спокойно поговорить, — Накахара

уже начинал повышать голос — бедные их соседи, живущие в вечной панике:
«когда же эти двое, наконец убьют друг друга?», — нет, тебе в очередной раз
нужно приплести Фёдора?

— Хочешь сказать, это не он подарил?

120/173
— Дазай, ты ревнуешь к тому, чего нет.

— Я не ревную, на твою проститутскую натуру мне давно уже плевать, только за

Фамию обидно, с кем она жить будет.

— Да получше, чем с алкашом конченным.

— Да, я смотрю ты не лучше, только ещё и кровью весь пол залил.

— Какой ты добрый, Дазай, прям сквозишь сочувствием, — после этой фразы

Чую хватают за плечо, а лицо мужа оказывается слишком близко и слишком
злым — Накахара вздрагивает, сразу же выставив ладони в чужую грудь —
прям, как на первом курсе.

— Я добрый был шесть лет, когда любую хуйню прощал тебе, и скандалы просто
так, и равнодушие, и то, что дочь ты сделал лишь бы я отъебался, — слышать от
Дазая маты так непривычно и грубо, что сложно разобрать трезво остальные
слова, — я всё делал только ради тебя, я жил ради тебя, а когда тебе это стало
не нужно, я всю свою любовь отдавал Фамии — и ты так взбунтовался, ты ведь
не любишь говорить не о себе, не любишь, когда перед тобой не ползают на
коленях, ты готов забрать даже у самого нищего то, что тебе никогда не
пригодится, лишь бы почувствовать свою силу и превосходство.

— Отпусти меня.

— А теперь, когда у тебя всё есть, тебе ещё поклонник нужен, чтобы точно
усидеть на всех стульях — ты жалкий, равнодушный и не способный к эмпатии
человек, зато требуешь от всех так, словно ты ёбаная мать Тереза.

Чуя стискивает зубы, удерживаясь от рукоприкладства — этого им ещё не

хватало для полного счастья — однако, ударить Дазая хотелось так сильно, что
аж сводило.

— Я бы всё тебе объяснил, будь ты трезв, но ты ведёшь себя, как животное, и

теперь я ухожу спать, — топорно отрезает Чуя, вырывав рук из чужой хватки и
отпихнув его в сторону, чтобы пройти. В прочем, на что он надеялся? Что им
удастся развестись, оставив дружеские отношения? Как наивно и глупо было
рассчитывать на здравый смысл, которого обоим им не занимать.

— Ты уйдёшь, когда я скажу, — Осаму хватает его за руку в коридоре, снова

развернув к себе, — ты игнорировал меня два месяца, и сегодня тебе это не
удастся.

— Убери от меня руки, — Накахара пихает его в плечо второй ладонью, но Дазай
перехватывает и её, держа рыжего за оба запястья и прижимая к себе, он одним
движением наклоняется и поднимает рыжего к себе на руки, крепко держа, —
Дазай!

— Сегодня ты наконец исполнишь свои супружеские обязанности.

Глаза Чуи расширились — он всегда впадал в ступор, когда Дазай вёл себя так
вульгарно и открыто, ведь прежде он был исполнен нежности, романтики и
глупых намёков, когда дело доходило до постели — Осаму старался, всегда
уважал чужое желание и границы. Сейчас же он будто превратился в зверя,
121/173
чётко обозначил свои желания и намерения, ставя перед фактом и никак иначе.
И Накахара, к сожалению, слишком хорошо его знает, понимая, что, если Осаму
чего-то хочет — в лепёшку расшибётся, но получит. И никакие возражения на
него не действуют.

— Мудак, блять, отпусти меня! — Чуя опускается на кровать одновременно с

Дазаем, который сразу же наваливается сверху и прижимает его руки к
постели — он пытался отпихнуть его ногой, пока Осаму не оказался между его
коленями и не укусил за шею. Остановило. Чуя на секунду околел, получив укус
такой дикий и несдержанный, словно перед ним реально животное, от него ещё
и дико пёрло алкоголем, заставляя отворачиваться в сторону, чтобы не вдыхать.

— Заткнись и не двигайся, — шепот показался тяжелым и грузным, Чуя даже не

успевает повернуться к нему, как оказывается прижат животом к кровати —
желание сопротивляться оставалось сильным, но головой Чуя понимал: слишком
долго он не подпускал к себе Осаму, чтобы так легко остановить и удержать его
на поводке снова. Даже если бы он и не игнорировал его так долго, Дазай
никогда не отступит, если что-то решил — такой он человек. Пришлось не
рыпаться, ведь руки всё равно были заняты его ладонью сверху, а сдержать этот
бешеный порыв было трудно — вся прежняя уверенность в том, что Осаму его
больше не привлекает сметается мигом, когда Чуя понимает, что Дазай особо и
не старался прежде, а сейчас просто нагло пользуется им.

Осаму прижимает его голову к постели, почти не церемонясь, сразу же

стаскивает с Накахары джинсы одной рукой, вторую перемещая между лопаток,
чтобы не давать подняться, ему на удивление, сейчас даже не стыдно себя так
вести — прежде такое поведение было табу, ведь уважение стояло на первом
месте, а сейчас хотелось отомстить и сделать больно, но не физически.
Задавить, показать, что он тоже может пользоваться другими, заставив
стыдливо прятать лицо в подушки и сжимать простынь — Чуе стыдно и страшно.
Стыдно, что довёл всё до такого состояния, страшно, что больше ничего не
контролируешь. Где-то в глубине сознания он всегда знал, что это неизбежно —
у Дазая потрясающая выдержка, но даже он не вечный.

— Ах, Дазай, не надо, — слабо выдыхает Чуя, повернув голову в бок, замечая
косым взглядом его равнодушное лицо и механические движения, которыми он
снимал с него одежду.

Дазай игнорирует, а затем тянется пальцами к его рту, рискуя получить укус, но,
придерживая челюсть Накахары указательным пальцем и мизинцем, средний и
безымянный окунулись в тёплую слюну, и у Чуи это навеяло ужасные
воспоминания. Он хочет укусить его или стиснуть зубы, но понимает — так будет
хуже для него самого. Дазаю просто хотелось заткнуть его, чтобы перестал
сдерживаться и болтать, затем перегибается через Накахару, наклоняясь к
прикроватной тумбе — пару секунд ожидания и исчезновение пальцев из рта
дают понять, что Чуя готов и сам не против, так как желание ударить его
пропало.

Дазай находит одноразовый флакончик смазки, не найдя там их прежнего,

выдавливает разом почти всё на края пальцев и оттягивает в сторону нижнее
бельё на заднице Чуи, сразу же вводя один палец. От непривычки Чуя
дёргается, пускай и делали они это уже точно сотню раз — в прошествии
времени и этих окаянных дней, когда их отношения превращались непонятно во
что, Накахара всё забыл, концентрируясь больше на эмоциональной
122/173
составляющей, а не на том, чего хотело тело.

— Не дёргайся, — строго командует Осаму.

— Издеваешься? — голос Чуи чуть не сорвался, он сразу же зажимает рот рукой,

чтобы не завыть.

Дазай вёл себя отстранённо, даже не грубо — как-то отрешённо, словно не он

вовсе это делает с ним, не он мучает его и плавно добавляет второй палец,
аккуратно растягивая чужой проход. Прежде в его действиях была ропотность,
говорящая о том, что приятно он хочет сделать в первую очередь Чуе. Сейчас —
себе. И это больше было похоже на пытку, особенно от медленных движений
внутри, которые начались внезапно, заставив вновь покраснеть и замычать,
Накахара буквально ненавидел в этот момент супружеский долг, ему всегда
казалось, что брак — удовольствие только для одного, особенно когда
закрепляется стереотип о том, что не имеешь права отказаться от секса. Он
ненавидел всё: Дазая, брак, общество, особенно, когда ладонью придавливают
его голову к подушке, а к двум пальцам добавляется третий, пока Осаму дышит
где-то над шеей, более даже не нежно целуя и не игриво кусая, как прежде.

Чуя вздрагивает снова, случайно выставляя задницу к верху, когда Осаму

задевает своими пиздецки длинными пальцами простату внутри, и услышав
чужой стон, повторяет это несколько раз, кидая Чую в краску и сильный жар от
прикосновений и возбуждения. Неприятные ощущения и тугие мышцы слабо
поддаются, обволакивая пальцы Осаму достаточно плотно, однако он двигает
одними фалангами, и это задевает ту точку, не принося больше боли, лишь
мелкую дрожь в коленях, сильный стояк и невольные мелкие стоны, которые
рыжий пытался сдерживать, закусив губу. Дазай двигает быстрее, уже забив на
растяжку, вставляя и вытаскивая пальцы в чужую задницу, каждый раз попадая
по тому местечку, которое подбрасывало Накахару на кровати, заставляло
мычать и стонать в подушку, которую он подмял под себя.

Пару секунд, и Осаму вытаскивает из него пальцы, убирая руку даже с чужих
волос, и Чуя понимает, что мог бы его отпихнуть от себя, запретить, прямо
сейчас, но это бы всё лишь усложнило — Дазай всё равно бы сделал по-своему в
любом случае, а слабые протесты Накахары ни на что не влияли.

Звук молнии разрезает шумные вздохи и секунды ожидания, пока Дазай не

кладёт вновь ладонь на его таз, приподняв к себе ягодицы и не оттягивает в бок
нижнее бельё, приставляет горячую головку к входу, заставив Чую выдохнуть и
задохнуться от жара. Медленное движение внутрь, почти как в первый раз —
Накахара принимает с неохотой, долгое воздержание сказалось на мышцах, они
вновь стали тугими, а Чуя и забыл насколько Осаму огромный. Внутри
оказывается только головка, как Накахара недовольно мычит, срываясь на
болезненный стон, и пытается отстраниться, но Дазай придерживает его обеими
руками, не давая увернуться, продолжая напирать.

— Ах, стой, Дазай, — Чуя заводит руку за спину, упираясь ладонью в чужие
бёдра, — мне больно.

— Твоя тощая задница совсем от меня отвыкла, — внезапно замечает Дазай, а

затем наклоняется к его уху с мелкой ухмылкой, — или у Достоевского член
намного меньше?

123/173
— Заткнись, блять, — слабо выдыхает Чуя, а затем вновь стонет против воли,
закинув голову, — не так сильно.

— Я даже наполовину не вошёл.

От этого напоминания зрачки Накахары вновь расширились от понимания того,

что произойдёт дальше. Долгие мучительные секунды вновь привыкания к
чужим размерам, его пальцы, что давят на тазовые кости и ни секунды
передышки. Пальцы Чуи сильнее хватаются за подушку, когда он чувствует, как
Осаму входит до конца одним уверенным движением, заставив Чую поднять
бёдра ещё выше вместе с коленями и стиснуть зубы. Он чувствовал себя, как
насаженный на кол, внутри горячий и очень твёрдый член Дазая пульсировал и
заполнял абсолютно всё, посылая мелкую дрожь в коленях. Чуя прикрывает
глаза, выдыхая, понимая, что кончит только от этого. Он уже и забыл о том,
какой секс с Дазаем сложный и долгий, зато помнит, что в первый раз долго
удивлялся, как он вообще поместился в нём — у них слишком большая разница в
телосложениях.

Однако все мысли пропали тут же, как только Дазай начинает двигаться — не
растопорно, как прежде, а сразу же входя полностью и быстро, у Чуи
навернулись слезы на глаза невольно, так как ему нужно было время, чтобы
заново привыкнуть. Но Дазай брал его грубо, затем навалившись сверху и дыша
на ухо, он быстро двигался, попадая каждый раз по простате и выдыхая, кайфуя
от того насколько Чуя узкий, он плотно сжимает ладонями чужую талию.
Держась одной рукой о кровать, чтобы не упасть, второй он переходит на косые
мышцы, придерживая рыжего, чтобы не свалился на кровать, входя полностью
до конца. Пошлые шлепки раздавались по комнате, звуча в ушах вместе со
звонкими стонами Чуи даже сквозь ладонь, которой он пытался себя
сдерживать.

Чуя выдохнул, подняв голову и повернувшись в бок к лицу Дазая — ему

чертовски сильно захотелось его поцеловать, даже если Осаму вёл себя, как
эгоистичное животное — Накахара так запутался в своих чувствах и ощущениях,
что не знал хочет его выгнать прямо сейчас или наоборот попросить остаться
подольше, на всю ночь. Но отрицать сложно — ему так нравилась эта энергия
Осаму, с которой он его сейчас трахал, что Чуя растерялся. Оказывается, Осаму
всё это время испытывал такое желание, но скрывал это — Накахара ошибочно
полагал, что стал ему абсолютно не интересен, а оказывается, что до этого он
сохранял какие-то рамки и границы. Он тихо вздыхает, удивляясь, когда Дазай
выходит из него прямо во время процесса, однако, прижавшись членом к его
заднице, он пару раз проводит по нему рукой и кончает рыжему на спину. Пару
секунд до осознания и Чуя замирает. Как это мерзко! Он так ненавидит, когда
Осаму это делает. Для него это абсолютно нормально, но у Накахары буквально
начинался брезгливый мандраж, когда на него кончали. Парень сжимает ладони
в кулаки, упираясь лбом в постель и собираясь с духом.

— Дазай, — он уже хотел начать агрессивно его отчитывать, как в него снова
резко вторгаются, — а-мхх!

— Ты же не думал, что я тебя так быстро отпущу сегодня? — он хватает его за

челюсть, вновь наклоняясь к чужой голове и целуя в губы так грубо, что Чуя
хочет ударить его, укусить, обругать — сделать также больно, как Осаму делал
ему на протяжении всего этого времени. Но всё, что он мог это выдохнуть в
поцелуй и звучно промычать, так как Дазай вновь начал рваные движения,
124/173
вновь посылая кучу жара и возбуждения. Его член заполнял буквально всё,
каждый раз попадая по нужному месту, заставляя выгибаться и стонать.

Чуя никогда не испытывал такого, но Дазай держал его то за волосы, то за

локоть, то прижимал к постели, продолжая двигаться грубо, в своём темпе, не
падая до мелких ласк или поцелуев, он брал то, что нужно было только ему,
задирая рубашку Чуи вновь выше. Он сжимал пальцами его талию, ягодицы,
бёдра, Дазай, кажется, желал сделать больно на каждом участке кожи,
Накахара стонал его имя и выл сквозь зубы, так как силы покидали его от такой
энергии и желания — спустя два месяца его тело так отвыкло от секса с Осаму,
что уже и поясница начинала болеть, в коленях появлялась слабость, как и на
лопатках. Накахара чувствовал себя сломанным, Осаму съел его, как волк
весеннего ягнёнка.

Он вновь вытащил, в этот раз кончая на его нижнее бельё и немного на задницу,
опустившись лбом возле чужой головы. Он выдыхает пару секунд, ничего не
говоря и даже не смотря на мужа, пока Чуя дрожит, не в силах пошевелиться и
что-либо сделать самостоятельно. Пока рядом Осаму, Накахара чувствовал себя
в плену, но ему так нравилось, что он чувствовал приближение чего-то
неизбежного. Откуда-то мгновенно появились мысли, что если такое
наслаждение — грех, то он готов попасть хоть на самый нижний круг ада.

И меньше всего хотелось, чтобы Дазай прямо сейчас уходил — пускай Чуя и
чувствовал себя использованным, он нуждался хотя бы в объятиях. Он хотел
уснуть рядом с ним, обнимать и чувствовать это огромное нелепое тело рядом,
чтобы ощущать его присутствие.

Но Осаму не разделяет этих сантиментов. Он чертовски уставше поднимается на

локтях, последний раз глядя на вымотанное тело Накахары, отмечая, что хотел
бы его ещё несколько раз, но они оба слишком устали. А на последний раз и
этого хватит. Дазай встаёт с кровати, испытывая не меньшую слабость в теле,
зато удовлетворение заполняло всю голову и мысли, не давая упасть рядом, а
заставив заправиться обратно и молча покинуть Чую в тёмной комнате.

Примечание к части

мы что наконец дошли до самого сладкого ммммм публикую главы раньше

набранных ждунов
а вообще вы прям оч мощные, это ппц

по-прежнему жду в своём паблике https://vk.com/public_my_love_senpai

Окей, признаем то, что на этой главе реализм нас НАХУЙ покинул, ибо трахаться
без подготовки нЕлЬзЯяя, но как бы… похуй (свэчка) и мне стыдно боже но это
так горячо
кароче снова жду 120 и проду ( _ |||)

125/173
Часть 12

Парадокс — Чуя проснулся в прекрасном настроении.

Несмотря на вчерашнюю ссору, он испытал на себе такой огонь Дазая, вновь

почувствовав себя желанным, причём слишком желанным — стыдно было
признаваться, но подобная грубость и топорность в постели его так завела,
вспыхнув, как настоящая любовь. Сложно поверить — пьяный и агрессивный
Дазай ему нравился куда больше, чем повседневный, и это так будоражило. Ему
казалось, что между ними не осталось ничего, кроме ненависти — вышло, что
Осаму по-прежнему хочет его. Причём не просто хочет, а так дико и
несдержанно — не просто льстило, будоражило.

Могли ли они поспешить с решением? Вчера Накахара был убеждён, что у них
нет общего будущего, но сейчас Чуе внезапно открылась истина, что ничего
между ними не изменилось — стоило лишь поговорить нормально, а не
разбрасываться оскорблениями. Даже ломота в теле и мерзкое ощущение
спермы на спине и заднице не перечёркивало того, что Накахара хотел мира. Им
стоило действовать по-другому. Могло ли возникнуть такое дикое желание к
человеку абсолютно не близкому, безразличному? Учитывая то, что оно,
оказывается, присутствовало в нём все эти два месяца.

Они должны помириться, Чуя в этом уверен. Его неоправданная утренняя

радость казалась такой правильной и сильной, он обязательно должен будет
сказать Осаму, что их ссоры были глупыми — их тянет друг к другу, как бы
сильно они не кричали друг на друга. Мелкие недоразумения не перечёркивают
настоящие чувства.

И Накахара уже успел проснуться, приподняться на месте, потирая глаза и

глядя куда-то в сторону — поразительно, он не просто запутался, он внезапно
осознал, что всегда был один. Ведь это логично, люди приходят в этот мир и
уходят сами, но Дазай скрашивал этот путь огромным чувством защиты и
безопасности, а могло ли быть в мире что-то ценнее этого чувства? Что-то
ценнее, чем ощущения, словно тебе пять, и ты сидишь на коленях своей матери
и совсем ничего не боишься, зная — всё решат за тебя, и тебе это явно
понравится. Также было и с Дазаем.

— Доброе утро.

Чуя внезапно поднимает голову и видит Дазая в дверном проёме — уже

собранного, со слегка виноватым видом, но как никогда серьёзным и спокойным.
Кажется, вчерашнее повлияло и на него, причём столь сильно, что он пришёл
первым поговорить, даже похмелье не бросается в глаза, хотя выпил он вчера
точно достаточно.

— Доброе, — Накахара проводит рукой по своим волосам, еле скрывая мелкую

улыбку, с которой проснулся. Выжидающе смотрит на Осаму, пока тот
присаживается на край кровати и опускает взгляд сперва на свои руки, а затем
на Чую. Какое-то напряжение вновь стало сквозить между ними, Накахара
занервничал, ведь выглядел Дазай не так счастливо, как он сам. Даже наоборот.

— Я бы хотел извиниться за вчерашнее, — начинает Осаму — он прежде

извинялся так часто за любые мелочи, что извинений за что-то стоящее
126/173
Накахара почти и не слышал.

— О, не утруждай себя, — Чуя с опозданием понимает, что хотел сказать вовсе

не это, но Дазай перебивает его.

— Нет, я правда был слишком пьян и потерял голову. Рядом с тобой её все
теряют, — с улыбкой он пожимает плечами, и Чуя не понимает к чему клонит
брюнет, но с секунду его сердце вновь дёрнулось, предчувствуя худшее, — я
понимаю, что тебе всё сложнее переносить моё дикое поведение.

— Я к твоим выходкам уже привык.

— Представляю каким трудом тебе это даётся, поэтому я решил, что нам
действительно стоит развестись. Любой повод меня устроит, если оставишь мне
Фамию.

— Что?

Чуя был поражён в самое сердце, мгновенно ощутив себя таким слабым и
беспомощным. Ведь если Дазай что-то решил — этого уже не изменить и не
исправить, и Накахаре в миг стало дурно — как же сложно устроены люди! Он
предчувствовал, что никакие слова не повлияют на ситуацию, она стала патовой
и застыла навек, словно у этой проблемы нет даже самого сложного решения. А
ощущение слабости накалялось с отдалением Дазая.

— Нет, Дазай, это… — на секунду Накахара потерял все слова, а затем скинул с
себя одеяло и подполз к нему ближе, — всё не так плохо, в этом нет
необходимости.

— Мы не можем больше жить вместе, — Дазай всегда выбирал самые жестокие

фразы, — ты ненавидишь меня, я не могу терпеть твои походы к Достоевскому, я
бы оставил Фамию с тобой, но, боюсь, она тогда вообще в запуганную зверушку
превратится.

— Ах, любишь ты преувеличивать, — Накахара облегчённо вздохнул, садясь

рядом и кладя ладонь на чужой локоть. Если проблема лишь в его «нелюбви», то
Чуя с радостью разочарует его. — я не ненавижу тебя. Мы иногда бесим друг
друга, так было всегда.

— Нет, так всегда не было, — он тут же встаёт с места, отцепив от себя ладонь
Накахары, — если ты не заметил, то уже давно всё не так, как раньше. Я не могу
привязать тебя к себе — и так иду на уступки. Ты вроде сам вчера хотел
развестись, что так сильно поменялось за ночь?

— Я… — на секунду Чуя растерялся, а затем сложил руки на груди, — я не

говорил о разводе. Я имел ввиду… Может, нам стоит взять паузу в отношениях,
может не всё ещё потеряно.

— Какой смысл? — Осаму наклоняется к нему настолько близко, словно сейчас

вновь завалит, и жестоко обижало то, что на Дазая вчерашняя ночь никак не
повлияла.

— Сохранить семью.?

127/173
— Ради чего?

— Сам говорил, от брака можно получить удовольствие.

— Я его больше не получаю.

— А вчера.? — Накахара хлопает глазами, замечая еле уловимое недоумение на

лице Осаму — он так редко бывал растерянным, что заметить это легко, но это
вовсе не спасает, и Чуе кажется, словно упускает ситуацию из рук, она
просачивается сквозь пальцы, как песок.

— То, что было вчера — ошибка, я за неё извинился.

— Да, блять, — Чуя встаёт с места, — в чём проблема?

— Никаких проблем — просто я ухожу от тебя, — внезапно он обходит рыжего,

подходя к шкафу с вещами, и Чуе кажется, что от отчаяния он сейчас вцепится в
его локоть и будет держать всеми силами.

— Уходишь?! Так легко?

— Не легко — скрипя сердцем. Ни минуты не мешаю вам с Фёдором придаваться

плотским утехам — более это за измену не считается.

— О, Боже, вечно виноват Достоевский, он что тебе жить не даёт?

— Да, не даёт, пока мой муж вечно таскается с ним и в любой момент готов в
штаны залезть, хотя я его знаю — ему честь не позволяет трахаться с замужним.

— Что ты несёшь? — Чуя был оскорблён до глубины души такими словами. А

ведь ему только показалось, что всё наладится, что Дазай стал прежним, что он
способен на ласку и понимание, но прежняя змея, сидящая в нём, никуда не
делась — выкуси, Чуя Накахара, твой муж полный идиот и никогда не
меняется, — ах, да, я соврал, когда сказал, что привык к твоим выходкам — твой
бред я не выношу до сих пор, и буду рад, если ты избавишь меня от него!

— С радостью, — Осаму равнодушно закидал несколько вещей в рюкзак,

намереваясь позже съехать окончательно, однако развернувшись снова видит
перед собой полуголого Чую в одной рубашке, который от злости забывает
краснеть, как девственница и смущаться своего тела.

— Ты серьёзно хочешь развестись со мной из-за тупой ревности?

Дазай кидает на пол сумку и вновь наклоняется к Чуе.

— Из-за тупой ревности? Ты, кажется, не заметил, что происходило последние

два месяца? Я напомню, почему мы разводимся — из-за твоего равнодушия, —
начинает Осаму, затем за плечи сажает рыжего обратно на кровать, — из-за
вечных ссор, из-за того, что ты не ночуешь дома, развлекаешься с другим
мужчиной, не уделяешь времени семье, не уделяешь времени Фамии, вечно
придираешься. Из-за того, что я ненавижу тебя от того сколько страданий ты
приносишь дочери, и главное — ты женился на мне из-за денег, я это знаю, и ты
тоже. Я более не намерен за свой счёт спонсировать ещё и Достоевского. И
главная причина развода — твоя ёбаная очень «тщательно скрываемая»
128/173
влюблённость, — внезапно рука его оказывается на том золотом кулоне, что
подарил Фёдор, и неосознанно гнев двигает им, заставив сорвать с шеи и
швырнуть куда-то на пол.

— Ты…

— Прощай.

— Ублюдок!

Чуя вскочил с места, не понимая, что делать — ему стало не просто обидно, а
слишком больно, тем более, когда Дазай поспешно покидал комнату и
направлялся в коридор.
Как же он сейчас ненавидел всех: Дазая, себя и Достоевского, ведь он знал, что
всё выйдет именно так! Что очередной скандал будет в ответ на обычную
просьбу, что, снова Чуя останется один — сперва было напряжение, резко
сменившееся обидой и печалью, ведь он не хотел терять Дазая.

Чуе хотелось выть — с ним обращаются, как с половой тряпкой, а он не может

взять ситуацию в свои руки, и сейчас ему так плохо — от нанесённой обиды, от
слов Дазая, от их правдивости и понимания того, что всё разрушено — их
Вавилон потерпел крушение, лестница в небо оказалась расшатанной
стремянкой, а все обещания и клятвы о любви до гроба, вскрылись банальной
ложью, которая затянулась на шесть лет. Почему он сразу не понял за кого
вышел? Что нельзя жениться не по любви?

Накахара с трудом поднимает голову, принимая, что убиваться не выход — ему

чертовски обидно из-за Осаму, и все годы, что он на него потратил, обидно до
боли, что вчерашнее он действительно считает ошибкой, хотя Чуя ошибочно
полагал, что это всё исправит, что между ними осталось ещё хоть что-то кроме
ненависти. Встаёт с места, вытирая глаза и наклоняется к шкафу, у которого
валялась цепочка — сломал, пидор — затем медленно плетётся на кухню, чтобы
взять телефон со стола и посмотреть: несколько пропущенных от Достоевского
и сообщение от Дазая с лаконичным «В пятницу заеду за вещами», отчего
захотелось скрипеть зубами и швырнуть телефон снова, но Чуя сдерживается,
ибо ремонт ему обойдётся в половину стоимости самого гаджета. Хорошо,
может быть, ещё в пятницу он его вынесет — сегодня точно нет.

Чуя садится на пуф на кухне и не знает перезванивать Достоевскому или нет, по

своей воли он не хочет сейчас ни с кем абсолютно общаться, а Фамию можно
будет забрать только к вечеру. Накахара снова запускает пальцы в волосы и
опускает голову, сдерживая боль и желание расплакаться — нет, он не
настолько жалкий, чтобы убиваться из-за этого кретина, кем бы он ему
временно не приходился. Если начать себя жалеть — велик шанс не
остановиться, а Накахара не хотел положить на алтарь страданий всю свою
жизнь. Нужно сходить в душ, переодеться и перезвонить Фёдору — тогда он
сможет принимать взвешенные решения. Непонятно, что обижало конкретно,
ведь он сам хотел развода, хотел спокойно разойтись и попробовать наконец
построить новое счастье на фундаменте прошлых отношений, но отчего-то горе
от утраты внезапно захлестнуло его. Он ведь на это и рассчитывал — тогда
почему так плохо?

***

129/173
— Что случилось? По порядку.

Фёдор приехал за Чуей, как только тот позвонил и сообщил дрожащим голосом,
что всё плохо — возможно, так казалось ему лишь в голове, но это заставило
Достоевского дать ему отпуск от кафе на столько дней, сколько понадобится, а
затем отвёз к себе — по словам Чуи, дома находиться ему тяжело. Накахара не
знал, как правильно объяснить ситуацию, тем более не знал, почему она
внезапно его так сильно расстроила — после вчерашнего ему показалось, что
между ними сохранились прежние чувства и жить вместе всё ещё можно, но как
сказать Феде о том, что произошло? Он ведь знал, что у них с Дазаем ничего не
было давно, а то, что случилось вчера как объяснить? Спихнуть всю вину на
Осаму будет слишком по-скотски, к тому же непонятно как отреагирует
Достоевский, уж лучше пусть тогда злится на Чую, а не на Дазая.

— Мы разводимся, — уверенно начинает Накахара, складывая пальцы в замок и

мелко перебирая их. Он не мог собрать все мысли в кучу, выуживая лишь сухие
факты — громкие ссоры и ненависть так угнетала, что подсознание советовало
бы скрыть большую часть разговора и событий, чтобы не травмироваться ещё
больше.

— Ты же этого и хотел, — неуверенно утверждает Фёдор, слегка наклоняясь к

Чуе, который отводил взгляд и опускал голову.

— Я… Да, я хотел. Я думал, мы спокойно поговорим, но он снова начал орать, а я

ненавижу, когда он кричит на меня, — на секунду Чуе захотелось вновь
заплакать, ведь Дазай раньше действительно не повышал на него голос, и
сейчас печалил не тот факт, что это произошло — Осаму закрыл свою нежность,
любовь и всё то, что делало Накахару сильным все эти годы. Их теперь словно
не стало.

— Это ужасно, — Фёдор подтаскивает стул и садится напротив, беря руки Чуи в
свои ладони, — прости, что спрашиваю, но он угрожал тебе?

— Нет, — тут же отвечает рыжий и поднимает голову, — только сказал, что, если
я отдам ему Фамию, его устроит любая причина для развода.

— Какой идиот, это же даже не его дочь.

— Да, Федь, он не отстанет, — на секунду голос Чуи дрожит, ему приходится

аккуратно вытащить ладони и вытереть тыльной стороной глаз, который уже
начинал слезиться, Накахара вдыхает посильнее, беря себя в руки. Он, в общем-
то, сам этого добивался, всем было очевидно, к чему идёт дело.

— Да, тебе нужно время, чтобы отойти от расставания, — тихо выдыхает Фёдор
и встаёт с места.

Внезапно в голове возникает вопрос зачем он заварил всю эту кашу, ведь
видел — Чуя замужний, пускай и несчастный, а его присутствие хоть и
облегчало его существование, но в дальнейшем отдаляло от семьи и разбивало
её. Всё чего он хотел — это счастья для Накахары, который с каждым днём, как
он его видел, становился мрачнее, горбился, ходил с мешками под глазами и
щурился даже в очках, в то время, как его муж никак не помогал ситуации — их
расставание было неизбежным, но могло бы принести куда больше боли, если бы
130/173
не вмешался Фёдор, будучи всего лишь крайне внимательным к человеку,
который ему когда-то нравился.

Достоевский упустил свой шанс однажды, и более его упускать он был не

намерен. Когда Чуя выскочил замуж внезапно за Осаму, прежде не отдавая
особо никому предпочтений, Фёдор был обескуражен, словно выбили почву из-
под ног, так как был уверен, что по сравнению с Дазаем определённо
выигрывает — он всегда был вежливее, умнее, богаче и внимательнее, в то
время, как Осаму, словно быдло, провоцировал на конфликты и какие-то
перепалки, заставляя Чую нервничать и постоянно закипать от злости в
присутствии Дазая. Он вызывал в нём бурю эмоций, но точно не любовных,
потом глядел за слепой ревностью, когда всем сказал, что переспал с одной
девушкой — Чуя не любил соперников и не любил терять поклонников, это
слишком било по его самолюбию, от того в тот день он третировал Дазая по
теме «нравственности», открыто скрывая свою ревность, а затем заткнулся,
глядя на то, что Осаму столь глупо и высокопарно опускается на колени перед
ним.

Казалось, Дазай сделает предложение самым идиотским способом, но только не

так — не по правилам. Однако, это случилось, и Фёдор, по иронии, узнал один из
первых — это был вроде как «секрет» в их университете, тем не менее —
новость поразила, как гром, словно только что у тебя угнали новую машину. При
том, никаких обязательств у Накахары перед ним не было, даже злиться было
тяжело.

А сейчас, когда он, всё также красив, как в свои двадцать, когда по расчёту
вышел замуж, абсолютно несчастный и очень нуждающийся в защите — как
Фёдор мог пройти мимо? Пожать плечами с выводом «замужний» и уйти? Это
было бы глупо.

— Чуя, ты ведь… — он достаёт с полки вино, думая, что им можно расслабиться

и выпить, чтобы отвлечься, но, повернувшись к рыжему, Достоевский замечает
сперва его оголённые запястья с ярком полосой, а затем и чужие
подрагивающие плечи — стало не по себе. Чуя — воплощение кремня,
серьёзности и силы был потерян и расстроен, как ребёнок, — боже, — он тут же
ставит всё на стол и опускается к Чуе, обнимая его, ему так сильно хотелось
сейчас убить Дазая, который заставлял Чую страдать.

Накахара цепляется пальцами в чужое плечо. Он начинал чувствовать себя

намного лучше.

— Перестань убиваться, всё будет в порядке. — он поднимает ладонями его

лицо, тщательно скрывая собственную отрешённость, — посмотри на меня, у нас
отличное будущее, ты не потерял много. Почти ничего.

Чуя понимал, что это так и очень хотел согласиться, но отчего-то казалось, что
это не так. Что он потерял всё.

***

— Я даже не знаю, что сказать. Пиздец. — Акико никогда прежде не позволяла

себе материться ни при начальстве, ни при клиентах, но их отношения с Дазаем
обтекали все формы сразу, из-за чего она позволяла себе лишнего, принимая,
131/173
что все её предыдущие проблемы блекнут по сравнению с тем, на что был
способен муж Накахары и сам Осаму.
Брюнет перебирал пальцы, скрупулёзно собирая в голове все события
вчерашнего дня и утра, вспоминая каждую фразу, которую говорил, их
оскорбления, обвинения и воспоминания о том, что когда-то они были
счастливы, Дазай каждое слово прокручивал в голове, пытаясь объяснить зачем
говорил такие обидные вещи, удивляясь, как Накахара его не ударил.
Вспоминая испуганные глаза Чуи, его стремление удержать его и доказать, что
всё можно исправить появляется вопрос — почему он не остался? Дазай хотел
бы сохранить семью не меньше, но железный факт, что всё как прежде не
будет, а нормально подавно — заставляет бежать и уносить с тонущего корабля
всё самое ценное: себя и своё сердце.

— Дазай, прости, но ты всегда говоришь такие вещи людям? — тут же

спрашивает Акико, забирая у Осаму стакан, заставив обратить на себя
внимание.

— Если заслуживают.

— Не хотелось бы расстраивать, но слова ранят не хуже физических

прикосновений, они также опасны.

— Будешь мне лекции читать?

— Просто подумай, как ты мог обидеть его.

— Я хотел, — тут же усмехается Дазай, глядя ей в глаза, — очень сильно. Я

хотел сделать также больно, как он мне.

— Дазай, я не за то, чтобы прощать людей направо и налево, но месть никогда

не помогает сделать себе легче.

Он не ответил, лишь протянул к ней руки, упав на чужое плечо, что значительно
насторожило — Акико прежде понимала, что их отношения переходят грань
деловых, также, как и знала, что Дазай ничего не испытывает к ней. Йосано
даже не могла сказать, что он её использует, ведь Осаму всегда оказывался
внимательным к чужим проблемам, предлагая ей ни раз помощь в оспаривании
решения суда — он был уверен, что сыну Йосано будет куда лучше с ней, но
Акико не хотела обрекать сына на неполную семью, от того мягко отказывалась.

— Ты сильно расстроен?

— Я не знаю, — выдыхает Дазай. — я хочу напиться, а потом решить, что делать.

— Ты так никогда не бросишь пить.

— Возможно, это даже к лучшему.

***

— Забираете? Так рано? — Коё складывает руки на груди, глядя на рыжего, ей в

целом плевать, что будет, хоть и не плевать на Фамию, но некое недовольство
всё равно сохраняется.
132/173
И Чуя хотел бы ответить спокойно, но её вечно недовольная мина вновь
выводит, особенно когда её подстрекательство приводит к тому насколько
плохо он себя чувствует.

— Да, забираем. И больше привозить не будем. — Накахара всё равно сохранял в

душе капли уважения к ней — даже то, что она оказалась права насчёт Осаму не
давало ей привилегии вмешиваться так настырно в его жизнь, — мы разводимся,
довольна?

— О, — на секунду лицо Озаки поменялось, она была не готова услышать это так
прямо и лично от Накахары — обычно в городе все события передавались
сарафанным радио, а новости из семьи Дазая и Накахары чаще к ней приходили
от Ацуши или Акутагавы, однако, сейчас Чуя сказал это первый, при том
выглядел не настолько счастливым, как ожидалось, — оу, ну наконец. Надеюсь,
вы не сильно поругались?

— Надеешься? Коё, давай честно, ты всегда этого ждала.

Прежне Чуя никогда не обращался с ней на «ты».

— Ждала, потому что Осаму тебе не пара.

— Всё возможно. Где Фамия? — он резко меняет тему разговора, не желая

выяснять отношения и искать обвинения.

— Они с Шоё в комнате.

Чуя не разуваясь направляется по коридору сперва в гостиную, но детей там не

обнаруживает. Затем в детскую, по пути он вовсе ничего не придумал, что
сказать Фамии — она и так всё поймёт по-своему, ведь для всех было очевидно,
что ей придётся остаться с кем-то одним, и Накахара так ненавидел то, что
только Дазай умел находить к ней подход. Мог что-то объяснять доступным
языком, с лёгкостью успокаивал и переключал внимание на что-то другое — Чуя
так не умел и не знал, как донести такие вещи, чтобы она не расстроилась
сильно.

Да и заранее не придумал, надеясь, что по пути что-то в голову придёт — но по

пути он говорил с Достоевским, который его сюда и привёз, ожидая снаружи в
машине, и теперь полагаться придётся лишь на умение импровизировать и то в
каком настроении встретит дочь.

Открывая дверь в детскую, Чуя видит Фамию, играющую с сыном Коё и слегка
улыбается.

— Привет, — сразу же опускается ниже, наблюдая за тем, как рыжая встаёт с

места и бежит к нему, чтобы обнять, — как дела?

— Отлично! Шоё подарил мне котёнка, — она тут же отбегает от Накахары,

поднимая с пола мягкую игрушку в виде котёнка и подходит обратно к Чуе,
показывая её ему.

— Как мило… Поехали домой? — неловко Накахара улыбается, невольно

сравнивая себя с Осаму — тот ведь с этой мелочи бы раздул целый цирк,
133/173
который веселил бы Фамию, а Накахаре эти детские глупости недоступны.

— Поехали! — настроение у неё было просто отличным, потому Фамия не особо

вдавалась в анализ или вопросы, и Накахара был с одной стороны рад, с другой
понимал — расстраивать её прямо сейчас он просто не сможет.

— Я подожду в коридоре.

Чуя выходит обратно, думая, что у него есть ещё немного времени, пока Фамия
будет собирать свои вещи. На кухне Коё с любопытством выглядывала в окно,
упираясь ладонями в подоконник — в душе она ликовала, ведь наконец её
непутёвый племянник одумался и нашёл себе нормального мужчину, а не
встречается с быдлом, которое чудом нажило денег на чужих ошибках —
пускай, её это касается лишь отдалённо, Озаки считала своей обязанностью
следить за жизнью Накахары. Когда-то она пообещала себе, что будет следить
за Чуей, как за собственным ребёнком — после смерти его матери, у неё не было
сомнений, чтобы взять Накахару себе, ведь тогда он был маленьким и слегка
потерянным ребёнком — вечные проблемы в классе из-за цвета волос, после из-
за роста. Не сказать, что Чуя был забитым, он вполне уверенно мог дать сдачи,
но в силу своей внешней субтильности часто напарывался на тех, кто мог
ошибочно полагать, что он слабый и никчёмный.

Психика у Чуи всегда была нестабильной, несмотря на свою топорность и

агрессивность — с потерей матери он, кажется, замкнулся бы в себе на раз-два,
потеряв по сути и единственную поддержку, но Коё протянула ему руку
помощи, осветив горизонт депрессии внезапным оптимизмом — она всегда
говорила, что никакие события не становятся концом света, кроме собственной
смерти. Жизнь Накахары только начиналась, а потому хоронить себя заживо
нельзя, и Озаки прикладывала к этому все усилия, принимая все увлечения Чуи,
она никогда не пыталась пересечь границу отношений с дружеских к
родительским, зная, что вряд ли сможет заменить ему мать, но зато успешно
справлялась с тем, чтобы поставить его на собственные ноги и перестать
нуждаться в ком-либо.

— Кого высматриваешь? –Чуя подкрадывается незаметно, легко выдернув её из

раздумий, но Озаки это не потревожило. Даже наоборот.

— Я рада, что ты приехал с Достоевским, — тихо выдыхает женщина,

повернувшись к Чуе с мелкой улыбкой. Её реакция на происходящее казалась
более правильной, даже успокаивала. Ведь действительно — чего утром
Накахара так распереживался? — почему он не зашёл?

— Коё, — рыжий в момент оказывается ближе, также мельком выглядывая в

окно, — скажи честно. Почему тебе так не нравится Дазай?

Такой вопрос не расстроил и не удивил, Коё всегда отмахивалась, не желая

особо портить его и так неудачный брак своими домыслами, опираясь более на
«у меня предчувствие» или «он хамло!», сейчас ведь терять уже нечего.

— Чуя, когда я взяла тебя под опеку, ты был таким крошкой, — она усмехается,
вновь поворачиваясь к окну, в котором глядела на фигуру в чёрном, мирно
курящую у красной машины, — ты был испуганным и загнанным, как зверёк в
зоопарке, я думала, ты никогда не начнёшь мне доверять. А ещё, сколько я тебя
помню, ты всегда ненавидел отца и ему подобных — слишком высоких, грубых и
134/173
равнодушных.

— Ну, — Накахара растерялся, не понимая к чему она клонит, — он бросил нас,

что я ещё должен был к нему испытывать?

— Да, но ты никогда не видел его, — голос её стал чуть серьёзнее, а взгляд

покосился на Чую, — а я видела. Дазай его точная копия.

— Что?

На секунду Накахара оторопел, в миг повернувшись к Озаки, глупо хлопая

глазами — прежде Коё упоминала его отца в некоторых мелких сравнениях в
знак неприязни, но Чуя откровенно не интересовался ни его внешностью, ни
характером, и его, как человека, которого он никогда не видел и не увидит, не
могло «не хватать», потому они легко это забыли. И не удивительно, почему
Озаки не говорила ему раньше — может не хотела, чтобы Чуя разочаровался
раньше времени, но… Внезапно стало интересно.

— Да, я сразу заметила это. Знаешь, весь такой красивый, нахальный и

уверенный в себе, конечно, он понравился твоей матери. Только
ответственности — кот наплакал, от того он быстро исчез из вашей жизни из-за
малейшего конфликта, — она вновь вздыхает, — я боялась, что это может
повториться с тобой, и вы разойдётесь, у тебя останется разбитое сердце и
ребёнок, а дальше… В общем, я рада, что ты одумался. С Фёдором тебе будет
лучше.

Тогда Коё ещё не понимала, как сильно ошибалась, но её слова каким-то

странным образом подействовали на Чую. Словно он прошёл эмансипацию и
теперь абсолютно свободен, внезапно ощутил какой груз сбросил с плеч, в
конечном итоге принимая — брак с Дазаем был ошибкой, которая, к счастью, не
затянулась слишком долго. По сравнению с тем, что могло произойти — шесть
лет — это не так страшно.

— Я не знал.

— Я не хотела говорить тебе раньше. Ты бы мне вряд ли поверил.

— Я просто… Я был растерян этим утром, — Чуя внезапно присаживается на стул

у стола, — мы столько лет жили вместе, я банально привык к нему. Дазай
никогда ничего плохого мне не делал, мне казалось, что я поступаю
несправедливо.

— Несправедливо ты поступил, когда женился не по любви, но вы ведь оба

соглашались на это. Какие претензии?

— Да, я понимаю, — Чуе не хотелось более делиться чувствами. Что-то его

тревожило, но он не понимал, что именно.

— Папа, я собралась! — Фамия появляется в коридоре, заставив Накахару

слишком быстро подняться и подойти к ней.

Чуя быстро помог ей надеть куртку и обувь, они попрощались с Коё и по пути на
улицу девочка о чём-то безостановочно трещала, в то время, как рыжий словил
когнитивный диссонанс — он столько лет спокойно жил с человеком, которого
135/173
по-хорошему должен бы ненавидеть, так как в памяти всплывали слова из
прошлого, которые недурно подходили под описание Осаму — жестокий, но
харизматичный, явно привлекающий внимание, безответственный.

Выходя на улицу, Накахара сильнее сжимает руку дочери, ощущая какая она
холодная — да, зима их достанет в этом году намного быстрее, потому Чуя
быстрее шагает к машине Фёдора и открывает заднюю дверь, запуская Фамию.

— Поехали домой, — тихо выдыхает Чуя, садясь спереди.

— Привет, — Фёдор глядит на рыжую девочку, у которой было много вопросов,

озвучивать которые она банально боялась.

— А где папа? — тут же спрашивает Фамия, игнорируя приветствие

Достоевского, который не особо на это обиделся, заводя машину. Чуя на секунду
теряется, не зная, что говорить, смотрит на Фёдора в надежде на подсказку, но
тот, словно специально игнорирует это немым «сам выкручивайся».

— Уехал. Приедет в воскресенье, — тут же отвечает Чуя.

— Куда уехал?

— Не знаю, честно.

— Твоя честность поражает, — тут же усмехается Достоевский, после чего ему

хочется треснуть.

— Ну, извините, что я не такой мастер лжи, как вы, — тут же обиженно вздыхает
Накахара и достаёт из кармана телефон, проводит пальцем по разбитому экрану
и вспоминает, как швырнул его вчера об стену, когда на часах было двенадцать
ночи, а от Осаму ни звонка — непонятно, что на него напало: внезапная
ревность, злость, обида или всё вместе, но ему казалось, что они должны
помириться, что развод это ошибка и игнорирование своих обязанностей и
прежних привычек теперь личное оскорбление Чуи. Он привык, что Дазай всегда
звонит, всегда пишет, всегда узнаёт о его настроении и самочувствии, он долгое
время делал вид, что всё в порядке, даже когда понимал, что Накахара вряд ли
вернётся — а перестав это делать, навлёк на себя агрессию.

Да, только порез оказался совсем дикостью — Чуя никогда не занимался

самоповреждением, но отрицать свои истеричные порывы было сложно. На руке
теперь красовался отчётливый красный след от ножа, зачем он это сделал —
непонятно, но потом приходилось долго со слезами ползать на коленях и
вытирать капли крови с пола на кухне. А там недолго и Осаму пришёл — лишь
одним своим равнодушием он доводил Накахару до таких действий, неужели
кому-то казалось, что развод пройдёт под эгидой праздника? Как бы не так —
Чуе казалось, что у него отняли часть себя, и место этой дыры удачно
прикрывалось рёбрами.

Примечание к части

ИЗМЕНЕНО 3 февраля: пишу сверху именно под этой частью, чтобы увидели
максимально все, кто в паблике не сидят. У меня произошёл просто пиздец, а
точнее удалились все файлы и документы с работами. О том как я переживала я
136/173
рассказывать не буду, ибо и так много получается. Когда выйдет прода — не
знаю. Пред теми, кто долго ждал очень сильно извиняюсь, мне самой было
больно терять всё. Также фикбук удалил недавно мой профиль и возможность
читать ваши отзывы (но вы их все равно пишите!! Мне передадут ), мне
неприятно, что так вышло, но я постараюсь что-то сделать

жду 130 чмок

я каждым отзывом всё больше и больше кажется, что финал будет слит, хотя я
максимально линейно старалась строить сюжет. типаааааааа........... сделать всё
максимально логично, да и знаете, я действительно хотела держать вас в
напряжении до самого конца, а затем выстрелить финалом, типа поставить
перед фактом. а щас хз мне кажется всё выглядит тупо. просто, как я уже
писала в группу, я хотела написать о том, что люди, занятые выживанием порой
не обращают внимания на чувства, взрослые ведут себя, как дети, а между
любовью и влюблённостью есть огромная разница. но я слишком тупая ъеъ

и важный вопрос: не запутались ли вы в родословной Чуи в фф? Просто я

учитывала их с Коё родственную связь, но отдельно не прописывала, если вы
затрудняетесь с определением, я могу отдельно выложить в паблик пояснение с
этой информацией

Паблик собственна — https://vk.com/public_my_love_senpai (подпишитесь пж оч

хочу 1к)

137/173
Часть 13

— Я буду забирать её каждую пятницу на выходные, — голос Дазая

звучал холодно. Слишком холодно, так, словно он не предупреждает, а
угрожает и возражений не терпит. Хотя по факту так и было, ведь он так решил
и расшибётся, но будет так, как решил Дазай, потому возражать Чуя и не
спешил. Осаму просто старался быть максимально сдержанным и твёрдым,
чтобы не терять лицо — Накахару это слегка обижало, но ничего большего он не
ожидал. И не собирался, — если у вас нет никаких особо важных дел, хотя тогда
и я могу заняться ими.

— Это я уже сам решу, — Чуе всегда было принципиально не соглашаться, даже
если по факту ему всё равно. Складывая руки на груди, рыжий опирается о
стену в коридоре, наблюдая за тем, как Дазай помогает Фамии одеться. Она
подозрительно молчала, хотя сама, наверное, всё понимала и тихо боялась —
стоять так между ними, словно оказаться между двух огней, словно между
молотом и наковальней, и единственным способом не испытывать это было
абстрагироваться, как можно сильнее. Отвлекаться на что-то абсолютно
ненужное, глупое, задавать регулярно одни и те же вопросы и не думать о том,
что у других бывает по-другому.

— Не решишь, — топорно обрывает Осаму, что заставляет напрячься и

нахмуриться, но тут же отвести взгляд. Он уже кожей ощущал эти колкие
фразочки, которые предвещали ссору и скандал. Сил на это сейчас не было,
поэтому Чуя решительно проигнорировал их, чтобы не начать снова
бессмысленно ссориться.

Пару секунд Чуя следил за ними, пока вновь не ушёл в свои мысли. Он скорее
думал о происходящем, как о несущемся поезде — ехать нужно в другую
сторону, но его уже не остановить, а потому нужно привыкать и искать плюсы,
но эти ростки сомнения уже пугали. Были многие тревожные моменты, думать о
которых было страшно и неприятно, страшно от осознания правды, от которой
он всеми силами пытался отгородиться и не думать. Это бы разбило его
окончательно.

— Я буду ждать тебя в суде в следующую среду.

— То есть мирно мы это никак не решим?

— Вряд ли, — ответы Дазая стали слишком равнодушными.

Чуя, возможно, не понимал сам себя — он на что-то надеялся в такой ситуации,

когда у него был выбор не остаться одному после расставания, что уже спасало
и не давало чувствовать себя столь одиноко, но что-то ему подсказывало, что
одиноко он будет чувствовать себя всегда, если лишится Дазая. А что самое
обидное из всех его мыслей, Накахара не хотел что-то менять и лишаться —
даже не пытался усидеть на двух стульях, он хотел снова той старой жизни, о
которой теперь остались лишь болезненные воспоминания и ностальгия. Назад
уже ничего не вернуть, а идти вперёд совершенно не хочется, Чуя это понимает
и печально осознаёт, что происходящее давит на него особенно сильно.

У Дазая всегда был поразительный характер становиться старшим и главным, он

как донор крови, спасал постоянно — у него всегда откуда-то были и силы в
138/173
избытке и любовь к себе и остальным, в то время, как Чуе всегда было мало
даже своего. Как он ещё не присосался к Осаму и не уничтожил его?

Хотя, видимо, так и случилось — у Дазая кончилось желание и возможность

удовлетворять все хотелки Накахары, отчего тот и обратился к тому, кто
оказался удачным вариантом, который к тому же и не против. Никого ведь из
них не смущало ни наличие семьи, ни Дазая, ни дочери. Чуя моментально
повёлся на секундную слабость, но жалеть себя он более не мог, потому не было
иного варианта, кроме как двигаться дальше.

***

Чуя был несколько подавленным, хотя виду и не подавал. Выглядел слишком

задумчивым и уставшим, общаться особо не хотел, даже курить стал чаще —
либо от нервов, либо чтобы чаще избегать Фёдора, который, к счастью, не курил.
Почему он вообще хотел избегать его? Желание подольше остаться самому и
сбросить с себя ответственность за решение своих проблем и обязательств
перед другими людьми. Подолгу стоял на балконе в такой мороз, смотрел на
ночной город, который видно было отсюда отлично — квартира Фёдора
находилась практически в самом центре Йокогамы и достаточно близко к кафе,
он не предпочёл городским удобствам спальный район в тишине, как Дазай с
Фамией однажды. Печально осознавать, что все мысли всё равно возвращались к
одному и тому же — Чуя запутался, чувствует себя потерянным и ищет
поддержки, но, что ещё больше отягощало — искать и получать её негде, а
потому приходится рассчитывать лишь на самого себя. А на себя, потерянного и
слабого, рассчитывать крайне сложно.

Чуя упирается лбом в ледяные запястья, сложив их на краю окна, пока сигарета
медленно тлеет, осыпаясь вслед за снегом. Самое ужасное то, что парень совсем
не может поделиться с Фёдором о своих переживаниях, он их попросту не
поймёт. А может, сделает ещё хуже.
Дверь на балкон шумно открывается, что заставляет поднять голову, хотя Чуя
уже знает, что это Фёдор. Кто же ещё в его квартире?

— Ты не замёрз? — Чужие руки моментально прикасаются к его предплечьям со

спины — чёрт, ну почему они все такие высокие? — Чуя, ты ледяной, хватит
курить.

— Да, сейчас, — нехотя отзывается Накахара и последний раз затягивается

полностью.
Оказывается, он может так долго игнорировать не только Дазая, но и Фёдора —
этот человек же менее настойчив, но не менее соблазнён, а Чуе всякая мысль об
измене претит. Хотя это с его стороны дико лицемерно, да и считалось бы это за
измену, если они с Дазаем уже почти разведены? Ответ — да, с какой стороны
не посмотри. Хотя в его положении это уже мало, что меняет, он и так будет
жить с чувством вины за произошедшее.

Достоевский держит его за руку, затем быстро закрывая балкон, когда Чуя
заходит в комнату. Такой контраст между морозной улицей и тёплой спальней
заставляет моментально покрыться мурашками. Достоевский сразу же подходит
сзади, наклоняясь к рыжему, аккуратно обнимая сзади и проходя ладонями по
чужим плечам ниже к самим ладоням — Накахара засматривается на пару
секунд на чужие руки: широкие ладони с длинными пальцами, почти, как у
139/173
Дазая, только у того костяшки были видны более отчётливо вместе с венами.
Фёдор отчасти был его копией, только более тёмной во всех смыслах. И эти
мысли прерываются внезапным поцелуем в шею, когда брюнет убирает в
сторону его волосы и плавно переходит руками с его ладоней на живот. Так
странно, что Чуе стало так неприятно, хотя ему самому казалось, что он не
против.

— Подожди, — внезапно выдыхает рыжий, сразу же убирая чужие руки и тут же

разворачиваясь к мужчине, по-прежнему держа его за ладони.

— Что снова не так? — кажется, уже даже терпение Фёдора подходило к концу,
что заставляло рыжего вновь неоправданно стыдиться.

— Я сам не знаю. — тут же присаживается на край кровати, вздыхая. Он бы

хотел выложить ему всё, как есть, но, кажется, уже и сам Достоевский не особо
стремится узнать, что происходит в голове у рыжего, — я не хочу ничего.

— Ладно, — в чужом голосе всё же прослеживается мелкая раздражительность,

едва заметная, будто он соглашается слишком саркастично, хотя подобная
черта ему вообще никогда не была свойственна, — тогда снова просто ложимся
спать.

Накахара молча отводит взгляд в сторону, игнорируя намеренно выделенное

слово «снова». Ну, да, это ведь так сложно понять — не всё в мире вертится
вокруг ебли, а у Чуи в душе происходит какой-то пиздец, который он
переживает совершенно один, ведь все его близкие люди в один голос орут
«давай!» и подталкивают ближе к пропасти, думая, что делают лучше. Чуя тоже
так думал, ему казалось, что они искренне помогают.

— Прости.

— Я уже привык.

«Какие ужасные слова» — на секунду задумывается рыжий, пока не вспоминает,

что тогда с утра сказал Дазаю абсолютно то же самое. А ведь мог сказать что-то
другое, возможно, тогда бы и разговор их был бы не таким обидным. Хотя
надеяться на это сейчас было как-то глупо, у Чуи всё же была гордость.

Кажется, теперь уже и Фёдору происходящее надоедало, ведь теперь Чуя не мог
дать того энтузиазма к жизни, как прежде. Ведь когда они только
познакомились, Накахара был более менее счастлив и не обессилен, а его
трудности казались ему преодолимой горой, почему он был так глуп? В любом
случае, сейчас это не имело значения, Чуя сделал свой выбор.

***

«Фамия заболела, спасибо, гондон» — Чуя быстро щелкает пальцами по

телефону, отправляя Дазаю.

Он злится. Причём злится достаточно сильно, когда Дазай ближе к вечеру

привозит дочь, сухо бросая напоминание о том, что они теперь враги, а на
следующий день у Фамии температура в тридцать семь и семь, кашель и
усталость.
140/173
«Хуй я её ещё раз с тобой оставлю» — добавляет вдогонку к предыдущему
сообщению и сразу же выключает телефон.

Совсем не хотелось ни с кем общаться, Чуя был подавлен и расстроен, ещё и

Фёдор отпускает двусмысленные намёки, вовсе не желая принимать то, что у
Накахары проблемы. Да и делиться ими теперь не с кем, вновь воспоминания о
прошлом и злость оставались, будто у него вся жизнь посыпалась в момент. А у
него ещё столько дел! Столько всего планировалось в кафе, потом суд и
общение с Фамией — с последним была особая сложность. В последнее время
она действительно стала намного меньше общаться с ним, стала более
закрытой, хотя иногда всё же задавала вопросы, мол, почему всё так происходит
и почему нельзя просто помириться? Чуя и сам задавался этим вопросом, а
потом понимал, что любое желание мириться мигом пропадало, когда они
начинали разговаривать — словно ненавидят друг друга, по одиночке скучают, а
говорить не умеют. И Накахара совсем не понимал, что ей нужно и как ей
помочь. Обычно Дазай всегда знал, что с ней делать и как утешить. Честно
говоря, он знал, как утешить любого, и в чём Чуя по праву завидует Дазаю, так
это в умении быть прекрасным отцом и мужем. Как жаль, что теперь он такой
кусок дерьма!

Чуя ещё несколько раз мерял температуру дочери, один раз дав ей
жаропонижающее, в остальное время она либо отдыхала за просмотром
мультиков, либо спала. Сам рыжий теперь лишь мог мечтать о такой
беззаботной жизни, когда кто-то беспокоился о тебе по болезни. Теперь всё
обязан делать сам и закрывать глаза на слабости.

Только телефон зазвонил и на экране высветился контакт Фёдора, в дверь кто-

то позвонил. Слегка удивило, Накахара ведь никого не ждал сегодня, а тем
более в столь поздний час. Выключив телефон, звонок в дверь заставляет Чую
моментально встать и быстро двинуться к входной двери. В квартире было
холодно в такую зиму, приходилось плотно прижимать руки к груди, сжимая
пальцами телефон. Тяжело вздохнув, рыжий открывает дверь и даже замирает
на пару секунд — Дазай.

Чуя замер на месте, даже не зная, как реагировать и что сказать — банальное
приветствие на уме и чужой пронзительный взгляд — столь строгий и холодный,
но отчего-то неравнодушный. Хотя, может, Накахара надумал себе, но эту мысль
захотелось греть. Но, кажется, и Дазай не знал, что сказать — рыжий так не
ожидал его сейчас увидеть, скорее рассчитывал на скандал по телефону или
при следующей встрече, ведь он бы точно стал припоминать ему, что Фамия
заболела и отдавать он её не намерен, а Дазай бы подключил свои фирменные
оскорбления. Может, и Осаму не ожидал, что так внезапно приедет.

— Я пройду? — учтиво спрашивает, заставив Накахару наконец прийти в себя.

— А, — Чуя тут же отходит назад, — да.

И больше ничего не добавляет. Он честно не знает, что сказать — в голове

вертятся идиотские мысли, даже желания вывести его на эмоции нет —
кажется, у него это не получится. Дазаю стало… слишком всё равно? Да и рыжий
слишком устал ссориться, ему и самому уже было как-то всё равно, лишь бы не
стало ещё хуже.

141/173
— Я сорвался с работы сразу, как ты написал мне. Что с Фамией? — он медленно
проходит в дом, стягивая шарф с шеи и кладя его куда-то в прихожей, пока
рыжий отходит в сторону, чувствуя себя рядом со статуей — почему-то в этом
пальто его муж казался ещё больше, что печально повеселило.

— Температура, кашель, — начинает парень, поглаживая сбоку предплечье, —

спит сейчас.

— М-да.

В голосе мужчины была слышна едва заметная нотка вины по отношению к

ситуации. Ведь как можно — идеальный отец и такая ошибка! Но Дазай не
спешит оправдываться и быть хоть чуточку открытым, на что мог наивно
надеяться Чуя, он молча проходит в сторону комнаты Фамии. Накахара идёт
следом и понимает, что пока Дазай рядом, он буквально физически не может
думать ни о чём, что гложило его в одиночестве. Это действовало на него так
успокаивающе, пускай он и понимал, что это недолгий момент, который ничего
не изменит, но так хорошо и спокойно стало, что Накахара расслабился. Теперь
он видел лишь чужую широкую спину, стоя в дверном проёме, пока Дазай сидел
на краю кровати Фамии, глядя на неё и мелко поглаживая. Когда она внезапно
просыпается, то радуется, первым делом увидев Дазая, протягивая к нему руки,
чтобы обнять его и улыбнуться, самому Чуе видеть это было дико приятно,
однако, его сразу же прерывает звонок телефона. Снова Фёдор.

— Да? — сразу приходится выйти из помещения, чтобы спокойно поговорить.

Как поразительно, его жизнь буквально разорвала пополам между двумя
людьми, и сейчас он прочувствовал это еще сильнее, когда он говорил с
Фёдором по телефону, пока в соседней комнате находится Дазай.

— Добрый вечер, ты занят? — типично вежливое приветствие из уст Фёдора всё

равно звучало почему-то нахально, Чуя даже не понимал почему.

— Не особо, — спокойно отвечает Накахара, опираясь о стену в коридоре.

— Я хотел обсудить кое-что важное, — на секунду Накахара напрягается, будучи

готовым уже к любому дерьму в своей жизни, — нам бы лучше поговорить с
тобой в живую, так как это серьёзно, но решил позвонить прямо сейчас. Я смог
найти хорошего адвоката, который может помочь нам с твоей ситуацией, — на
секунду тот усмехается, а Накахара замолкает — думать об этом ему
совершенно не хотелось, а тем более сейчас. К тому же так взбесило, как Фёдор
принимал за него решения, кажется, это впервые ему не понравилось, — хотя, у
Дазая и так мало шансов. В его-то положении…

Очередной смешок Фёдора остаётся проигнорированным, Чуя кладёт одну

ладонь на лоб и уходит в гостиную, глядя в окно. Естественно, он должен
решать это именно сейчас и именно самостоятельно, больше-то советоваться
ему не с кем и скидывать ответственность решений на кого-то другого нельзя.
Нет, мог бы и на Фёдора — тот и рад будет, но что-то подсказывало, что это не
лучшая идея, к тому же всякое доверие уже исчерпано. И у него даже нет
времени остановиться и достаточно подумать, прежде чем что-то
предпринимать — всё происходит так быстро.

— Чуя, — его тут же возвращают к разговору и медленно добавляют, — какие-то

проблемы?
142/173
— Нет. Я просто не уверен, что это нужно.

— Мне казалось, ты как никто лучше знаешь, что Дазай очень настойчивый
человек.

— Да. Но я всё ещё хочу договориться мирно.

— Когда ты сможешь подъехать в кафе? — тут же спрашивает, и Чуя смотрит на

часы, вспоминая о тех двух.

— Не скоро, Фамия заболела, пока гуляла, — на середине замолкает, чтобы не

проболтаться о том, что заболела она с Дазаем, хотя тут же ловит себя на
мысли, что выглядит это, как покрывательство — но Осаму ведь действительно
не виноват, дети часто болеют. Всё стало так запутано, он буквально находился
между двух огней, — я пока вожусь с ней, не знаю, когда сможем встретиться.
Давай я напишу тебе потом, ты не вовремя позвонил.

— Как скажешь, — мужчина на том конце устало вздыхает, и Чуе кажется, что
он создаёт проблемы, — я назначу встречу, как только освободишься.

Теперь у Чуи появилось лишнее время для того, чтобы подумать нужно ли ему, а
заодно разобраться в каких они теперь отношениях. Всё, что пару дней назад
казалось предельно простым сейчас оказывается невероятно сложным — а
главное, Накахара вовсе не спрашивал сам себя чего он хочет на самом деле,
хотя прежде его и обвиняли в эгоизме. Может, в этом и была его проблема: он
совсем не думал наперёд, лишь поддался минутным увлечениям и хотел утереть
Дазаю нос, мол, не ты один на свете хочешь меня. Но совсем не ожидал такой
резкой реакции, Чуя идиот — просто желал вызвать ревность, но в ком? В
самодостаточном человеке, который, в отличии от него, знает, чего хочет и что
делать? У Накахары голова шла кругом, но он хотя бы выбил себе слегка
времени. Но сколько этого времени бы у него не было, кажется, что он его
упустит. Так и не сможет решить, оставив это ответственное дело на
Достоевского или ещё кого-то, кто будет более активным и менее запутанным,
хотя подобная инфантильность уже начинала вызывать чувство стыда и
агрессии к самому себе. Всё же почему-то Чуя по-прежнему ощущал
неоднозначную связь с Дазаем, словно ещё не всё потеряно.

Проходит ещё какое-то время, Чуя стоит в гостиной, желая побыть одному, пока
Дазай ещё находится в их квартире, и это давало лёгкое воспоминание
прежнего быта, не так словно рыжий должен стоять у него над душой и
контролировать каждый шаг и слово в сторону дочери. Не возвращается в
комнату к Дазаю и Фамии, пока не понимает, что покинул на долгое время и уже
начинает скучать. Решительно выключая телефон полностью, не желая сегодня
больше ни с кем общаться — скажет, что забыл зарядить, ибо сразу лег спать
или что зарядка сломалась, не важно. Рыжий подходил к комнате, где было
подозрительно тихо, и это немного удивило, однако, приоткрыв дверь, он тут же
аккуратно останавливает её, чтобы не шуметь, когда видит и спящих на
кровати.

Пальто Дазая лежало на краю кровати, в то время, как сам он лежал на

середине, обнимая одной рукой Фамию с боку, и это вызвало вновь обидный
укол совести. Он себя ощущал злым разлучником отца и дочери, которые
слишком друг друга любили, хотя таковым не являлся, ведь другого выбора нет,
143/173
у Чуи есть на неё все права и даже больше. А они упёртые оба, как два барана,
если дело доходит до чего-то столь принципиального. Накахара стоит на месте
пару секунд, даже не зная, что делать — будить их обоих так не хотелось! Но
Дазаю скоро уезжать, потому Чуя тихо выключает свет и мелкими шагами,
чтобы не шуметь, подходит к кровати, садясь на край возле Осаму — тот явно
мало спит и много работает из-за стресса, коего в его жизни теперь было
невероятно много, Чуя даже не удивлён, что он моментально уснул.

— Дазай, — рыжий слегка наклоняется к мужу, одну руку кладя ему на грудь в
попытке разбудить, он пару секунд ждёт и настойчивее трясёт его за плечо,
пока брюнет не вздыхает громко. Внезапно во сне он тянет второй рукой голову
рыжего к своему плечу, заставив того тихо ахнуть и наклониться к нему почти
всем телом.

— Пять минут… ещё… — голос сонный, не сразу понятно проснулся он всё же

или всё-таки сквозь сон производит автоматические действия, но Чуя отчего-то
моментально замер, практически не двигаясь — его крепко держали одной
рукой, положив на себя, и это чертовски удивляло и смущало. Как в первый раз,
будто они по-детски влюблены и такие мелочи до жути стеснительные, но в то
же время — столь приятно, что Накахара даже не думает вырываться, лишь
молча поворачивает к нему голову, мелко рассматривая чужой подбородок и
рыжую макушку дочери рядом. Раньше они так часто спали вместе, когда она
была совсем маленькая и боялась кошмаров. Чуя до сих пор помнит, что Дазай
почти каждую ночь просыпался ради нее — он так хотел этого ребёнка, что у
Накахары не возникало никаких вопросов по поводу того чья она. Полностью
Дазаева дочка.
С несколько минут поностальгировав о прошлом, Чуя также тихо вздыхает,
внезапно ощущая чужую ладонь не просто на голове, а в волосах — Осаму
невольно гладил его по привычке, возможно, даже не понимая этого. И пах
также, как раньше, от него пахло чем-то лесным и даже хвойным, но не
слишком ярко выраженным, чтобы раздражать. Скорее, как его любимый
парфюм, который Чуя сам ему подарил на одну из годовщин.

***

Когда Дазай открывает утром глаза, то не сразу понимает, почему он снова

проснулся дома, но дочь под боком сразу же напоминает, что вчера он приехал к
ней сразу же, как узнал, что она заболела — разволновался, хотел сразу же
оказаться рядом и убедиться, что всё не так плохо. К сожалению, в черте Дазая
была преувеличивать проблемы близких людей, из-за чего он превращался в
комок переживания, а тем более, когда ему столь топорно намекнули, что это
его вина — ну она же так сильно хотела мороженное! И плевать, что сейчас
зима.

Однако, дыхание с другой стороны его удивляет. Вовсе не помнит, чтобы Чуя
был рядом в момент, когда он уснул, и это очень странно. Он действительно не
помнит этого, не мог же Накахара сам лечь рядом, хотя в целом, это уже не
важно — ведь его рука сама прижимала мелкого за талию к себе, что ещё
больше дезориентировало. Глазами исследует тело рядом, как Чуя сам
прижался к нему, привычно закинул ногу, держа ладонь на его груди, и даже
будить его не хотелось, Чуя, когда спал всегда был похож на сонного котёнка.
Всё же что-то внутри головы Дазая вооружало между ними высокую стену, как
если бы ему было жизненно необходимо знать статус их отношений, и даже при
144/173
всех сохранившихся чувствах и любви к нему, тяжело было закрыть глаза на всё
произошедшее только ради того, чтобы сойтись вновь. Он чего-то ожидал?
Наверное, раскаяния. Даже если ему будет сложно и плохо, даже если Накахара
будет страдать — это уже будут не его проблемы, а какого-нибудь Фёдора или
другого мужика, которого Чуя себе подцепит.

Дазай сохранял сочувствие до того момента, пока любовь Чуи не стала

эгоистичной — сейчас у него не было даже малейшего желания помогать ему,
как бывшему мужу, к которому у него сохранялись какие-то чувства. И, что
больше всего тревожило — мысль, что люди, которые могли быть друг для друга
всем в один день просто перестают даже здороваться, Осаму всё равно не мог
понять, как это происходит.

— Мм, — со слабым мычанием сбоку Накахара приподнимает голову, поднимаясь

на одном локте и мелко потирая глаза, прежде чем открыть их и сразу увидеть
перед собой лицо Дазая — а факт того, что Чуя почти залез на него ночью
заставляет слегка покраснеть и сразу же нервно усмехнуться, а затем убрать от
него руку, — доброе утро.

— Доброе, — слегка отстранённо и равнодушно отвечает Дазай, убирая

собственную руку также. Накахара сглатывает ком в горле и отводит взгляд,
понимая, что милого утреннего диалога у них не выйдет, даже если сам он
выглядит просто и легко, то Осаму самый холодный лёд, который не пробить.
Любезничать никто не собирался, как бы наивно Накахара не пытался на это
надеяться.

Рыжий тут же аккуратно слезает с него и садится на кровати рядом, пока Дазай
пытался аккуратно уложить Фамию на кровать, чтобы не разбудить и встать
самому. Чуя включает телефон, что вчера выключал на всю ночь, чтобы не
мешал и сразу же замечает несколько пропущенных, что заставляет его нервно
прикусить губу, думая, что перезванивать не очень-то и хочется. Тут же
замечает вчерашние кружки от чая на тумбочке и аккуратно берёт обе в разные
руки, чтобы не шуметь. Дазай же даже не смотрит в его сторону, молча
поднимает своё пальто с края кровати и натягивает его по пути на кухню, пока
Чуя плетётся следом. Дазай даже не проснулся полноценно, но понимал, что
нужно срочно уезжать, чтобы не оставлять каких-то недосказанностей и ссор
после себя. Однако, Накахара почему-то почувствовал себя безумным, решаясь
на отчаянные действия.

— Может… хотя бы чай выпьешь? — внезапно озвучивает рыжий, что заставляет

Дазая остановиться и зависнуть на несколько секунд в раздумьях. Прокручивает
заново слова — то есть, он точно останавливает его и предлагает поговорить?
Брюнет заранее выбирает проигрышную для Чуи тактику быть злым и
отстранённым, можно ли сказать, что это сильная обида? Возможно, хотя Дазай
скорее молча сделал выводы и поступает так, как рыжий заслужил.

— Можно, — сухо выдаёт Осаму, разматывая шарф и бросая на него короткий

взгляд. Непонятно, что он обозначал и почему Дазай согласился — на что-то
надеялся? Глупо, да и только, но вдруг случится чудо и Накахара наконец
начнёт замечать свои ошибки.

Чуя напряжен, словно на иголках, не знал, что сказать и как правильно

действовать, у него не было чёткого плана, покуда действовал он спонтанно и
необдуманно, исходя из логики «лишь бы не упустить момент», а потому
145/173
буквально чувствовал себя на минном поле, ведь не знал, что сказать
правильного, чтобы не подорваться. Хотя они прожили столько лет вместе —
Накахара никогда бы не подумал, что в один момент Дазай может стать
закрытым и чужим, это была достаточно новая и неизведанная для него сторона
Осаму, которую он никогда прежде не показывал, никогда не проявляя
эгоистичной и злой гордости. А потому Чуя уже не знал зачем предложил ему
остаться ещё на несколько минут. Он просто захотел это сделать. Пока Дазай
грузным шагом проходит на кухню, присаживаясь на любимое место у окна — с
него было всегда удобно затягивать к себе Чую на колени, когда тот близко
подходил к столу. Сейчас закидывает ногу на ногу и смотрит в окно, изредка
кидая взгляд на Чую, словно выжидающе — Осаму действительно ожидал
узнать зачем его остановили. Рыжий молчит, пока внезапно не звонит телефон
рядом, заставив его чуть не уронить банку с чаем, Чуя был неестественно
дёрганный. Тут же сбрасывает звонок и включает беззвучный.

— Да ответь ему, я ревновать не буду, — внезапно первый сдаётся Дазай,

наконец повернув к Чуе голову.

— Нет, — непонятно, что он имел ввиду. Скорее просто не хотел совсем

обсуждать это ни с какими вытекающими, поэтому лишь разворачивается к
Дазаю, по-прежнему держась за тумбу за спиной, — я не буду… Вы вчера так
мило заснули, — наконец он начинает говорить и непонятно чего добивается,
кидая мелкий взгляд на Дазая, словно в ожидании, что он что-то ответит ему и
продолжит, — я не хотел вас будить, но думал, тебе надо уезжать.

— И прилёг рядом? — злой сарказм заставил Накахару тяжело вздохнуть и

помедлить с ответом, чтобы не наорать в ответ.

— Нет, ты сам меня повалил, — однако, затем он улыбается победно, скрывая

мелкую улыбку.

— И?

Чуя не спешит с ответом, не зная и сам зачем стал говорить об этом. Неужели
больше не о чем? В голове вертелось так много мыслей, но ни одна из них не
была стоящей и полноценной, чтобы можно было спросить — на их кухне так
неожиданно стало тихо, а Накахара снова ощутил, что проиграл.

— Я просто… На самом деле не хочу расходиться врагами, — «да и вообще не

хочу расходиться» — хотел бы добавить рыжий, но решил промолчать, — и я
ничего не понимаю.

— И хочешь, чтобы я снова вместо тебя всё сделал?

— Я этого не говорил.

— Ну, ты этого хочешь, потому что привык паразитировать на других.

— Ты можешь выслушать?

— Нет, не могу, — брюнет уже и сам начал заводиться, пока Чуя не почувствовал
впервые обиду вместо злости, — а точнее, не хочу.

— Тебе уже совсем всё равно на меня? — Накахара понимал, как абсурдно звучит
146/173
и как глупо было на что-то надеяться, но всё же — надежда умирает последней,
и сейчас Чуя сказал это случайно, однако, ответ получил достаточно искренний.

По крайней мере, когда Дазай встаёт с места с громким тяжёлым вздохом, Чуе
на секунду становится страшно — удивительно, почему он испытывал такое
волнение с ним в разговоре, но, когда Осаму останавливается рядом и смотрит
на него сверху вниз, рыжий чувствует себя ничем — мерзкое ощущение, что ты
совсем ничего не значишь и, как идиот, бьёшься головой о стену.

— Чуя, ты идиот? — единственное, что он спрашивает, но даже не даёт ему

ответить, наклоняясь и хватая рыжего за плечо, — нет, скажи мне, ты совсем
глупый?

— Дазай.

— Нет, просто тебе всегда было плевать на меня, а теперь, внезапно, ты смог
оценить какой хороший и любящий муж у тебя был? — внезапная усмешка вновь
унижала, и Чуе хотелось сбежать отсюда, но даже убрать его руку он был не в
силах, — ты предлагаешь склеить всё и сделать вид, что ничего не было? Чтобы
до конца жизни мы оба смотрели на нашу жизнь и лицезрели трещины? — такие
вопросы снова резали по-живому, а у Чуи не было что ответить ему, да и не
давали особо — кажется, Дазай давно хотел многое ему высказать, — допустим,
нам придётся обманывать друг друга, тебя мне обмануть легче простого, ты
обманом занимаешься постоянно, но я никогда не вру себе. Наверное, Фамия —
единственное, что могло бы спасти наш брак, мы могли бы оставаться вместе
ради неё, но ты и её забираешь у меня, как и всё самое ценное в моей жизни.

— Но мы же…

— Я видел в ней твоё отражение, — Дазай всё равно топорно перебивает и

продолжает гнуть свою линию, делая Чуе всё хуже и хуже, — и каждый раз
заново в тебя влюблялся, в того юного рыжего парня из института, чьи глаза
мне по ночам снились. Я отдавал ей всю любовь, которая тебе была не нужна, —
на секунду рыжему стало так больно, что он еле сдерживался, чтобы не
расплакаться на чужой груди. Накахара сильнее вжимался в тумбу за спиной,
пытаясь отвернуть голову или опустить её, потому что смотреть Дазаю в глаза
было невыносимо тяжело, — а забирая у меня её, ты забираешь у нас всякий
шанс того, что счастье нам ещё могло улыбнуться. А сейчас ты спрашиваешь всё
равно ли мне на тебя?
На секунду он замолчал, всё ещё глядя на лицо Накахары точно, как зверь,
который вот-вот набросится, пока Чуя пытается унять дикий дискомфорт в
груди. Кажется, Дазай чего-то ждал, но не дождался.

— Да. Мне теперь абсолютно плевать на это, — наконец он отпускает чужое

плечо, — это то, чего ты заслуживаешь.

— Не говори так, — наконец отвечает рыжий, находя в себе слова и смелость, —

ты преувеличиваешь, потому что обижен. Я… — снова останавливается, а затем
понимает, что медлительность снова всё испортит, — я могу быть другим.

— Меня это, к сожалению, больше не интересует. У тебя чайник закипел, — с

мелкой улыбкой он наконец отходит, а затем идёт на выход из кухни, явно более
оставаться не желая.

147/173
Чуя стоял на месте пару секунд, чувствуя себя изнасилованным или
обворованным — так плохо ему ещё никогда не было, так ужасно он себя ещё не
чувствовал, потому что сейчас казалось, что жизнь окончена. Самое страшное,
что было в жизни — непонятная душа человека, которая может стать в один
момент закрытой и отчуждённой, Накахара видел в Дазае огромную
непреодолимую стену, которую ему не пробить и не обойти. Он чувствовал себя
бессильным перед ним, понимая — никак не подобраться и не изменить, и
только Накахара хотел начать жалеть себя и испытывать мощнейшее
выгорание, как вспомнил всё, что с ним происходило: все просьбы и упрёки Коё,
враньё Фёдора и та женщина Йосано, ведь всё было против него! Ему казалось,
что эти люди действительно помогают, но как же слова их расходились с делом,
ведь он не наблюдал в Дазае и половины тех плохих качеств, которые ему
приписывала Коё. Как Осаму смотрел на него несколько минут назад, ведь он до
сих пор не забыл те первые моменты, когда они встретились и даже хранил их
всё это время.

Вновь появилась надежда — Дазай точно любит его, просто Накахара не был в
этом уверен. Но, что намного более важно — Чуя любит его. Ему казалось, что их
договорный брак никогда не заставит его чувствовать, но любовь оказалось
чувством более глубоким, чем мимолётное слабое увлечение старым знакомым.
Накахара никогда не понимал каким трудом достаётся настоящая любовь,
однако, осознал её только тогда, когда потерял.

Телефон снова зазвонил. Чуя сперва неожиданно дёргается, затем наконец

принимает звонок от Фёдора.

— Да? — наконец отвечает, отводя взгляд в сторону окна.

— Привет, почему ты не брал трубку? — столь прямой и топорный вопрос

заставляет Накахару слегка напрячься, не понимая, откуда столько грубости.

— Я был занят. — тут же отвечает.

— Чем?

— Я перед тобой отчитываться обязан?

Внезапный вздох из трубки также заставляет себя чувствовать некомфортно.

Почему его так сильно напрягают во всех сторон!

— Я так понимаю, ты снова мечешься возле Дазая.

— Нет, вообще-то…

— Мне не интересно, если ты до сих пор не можешь забыть и выкинуть этого

идиота из своей башки.

Внезапно он тут же кладёт трубку, а у Накахары чувство, что единственный

здесь идиот — он сам.

Примечание к части

вы плачете? я плачу
148/173
короче, кто не в курсе, меня взламывали.... и удаляли все фики......... и я
потеряла все черновики.............. так что последние главы переписываю заново
ьеь да я идиот, но я постараюсь их переписать как можно скорее
а ещё у меня скоро др если у кого-то есть желание помочь мне то донат на киви
+79780556977

Ну и паблик, пока я тусуюсь больше там и уведомляю обо всем —

https://vk.com/public_my_love_senpai

149/173
Часть 14

Чтобы согреться Акико Йосано ближе притянула к шее воротник, слабо

щурясь от холода и грузно выдыхая в шарф горячий воздух, когда выходила из
здания в седьмом часу выходного дня достаточно скованной походкой по
обледеневшей плитке. Сразу же она увидела у выхода своего босса, понимая,
что не у одной неё появились какие-то дела в компании в субботу, хотя, в
отличии от неё, Осаму проводил здесь большую часть времени за выпивкой или
чем-то более тоскливым, как просмотр детских мультиков — кажется, смешно, а
она понимала, что это в большей степени напоминало ему о дочери.

Но сейчас он стоял на месте и курил, выдыхая дым вместе с паром и смотрел на

снегопад, что никак не собирался прекращаться и валил уже неделю подряд.
Акико медленно подошла ближе почти незаметно, но достаточно бодро и
весело — почему-то Дазая ей видеть было всегда приятно, а говорить
интересно — невероятно умный человек! Она уверена, он многому мог бы
научить других людей, если бы они чаще слушали все его слова, но этот ум
скорее их пугал и одновременно притягивал.

— Доброе утро, Осаму, — к сожалению, эта парочка уже давно забыла о

субординации, хотя сейчас они вне работы, потому брюнет даже ничего не
сказал по этому поводу. Молча покосился на неё с лёгкой улыбкой — видно, и он
рад. Только более грустный.

— Доброе, — более спокойно и менее задорно отвечает, что на него совсем не

похоже — Дазай человек активный с хорошим чувством юмора, а сейчас ведёт
себя чересчур серьёзно, хотя его можно понять.

— Давно стоишь здесь?

— Да, — в этот раз было лень даже врать. Ну, Йосано женщина не глупая, и сама
догадается по количеству окурков на полу сколько сигарет было скурено, — как
ты думаешь, почему люди не прощают ошибок книжным героям?

— Эм, — на секунду и она задумалась. Ох, Дазай-сан молчит, молчит, а потом как
скажет! — наверное, потому что каждая ошибка имеет последствия?

— Да, но ведь не всегда плохие?

— У тебя точно случилось что-то хорошее.

— Ну, как сказать.

— Давай выкладывай.

— Я тебе говорил, что от меня все уходят? — брюнет слегка наклоняется к

железному парапету, глядя на психолога с загадочной улыбкой. Это её даже
заинтриговало.

— Да, было.

— Представляешь, никто из них не решался ко мне вернуться.

150/173
— Не понимаю, что здесь весёлого.

— И прекрасно.

Зато Осаму всё понимал — понимал насколько обманчива реальность была

прежде, когда ему казалось, что он был всегда плох, и только недавно заметил,
как его старые зазнобы всегда опускали в пол глаза при виде его лица, либо
грызли ногти, глядя на Чую и то, что ему доставалось. Прежде что-то внутри не
позволяло ему замечать такие мелочи, как то, что к нему действительно хотели
вернуться — да, верно, не решались, да и Осаму никогда не давал намёка на то,
что может расстаться с Накахарой. Возможно, это слишком повышало
самооценку, да и Дазай никогда не желал, чтобы они ощутили вкус несчастья
ради того, чтобы он выглядел на их фоне лучше, но существовала объективная
реальность. Осаму не оставался один, он просто избавлялся от лишних людей.
При том все они были удивительно трусливы и малодушны, если боялись
признать свою неправоту и попросить прощения.

***

Настрой с утра был ужасным — несмотря на то, что сегодня Дазай снова
забирает дочь (а к этому дню она уже выздоровела, и, на удивление Дазая, Чуя
даже не стал его этим попрекать и припоминать, что это произошло по его
вине). Почему-то Накахара предчувствовал нехороший разговор, даже если
понимал, что это важно — в последние дни его невероятно мотало, как
сумасшедшего от одной мысли к другой, а мыслить критически или строить
планы наперёд он и вовсе разучился с таким состоянием, потому не слишком
здраво оценивал происходящее. Единственное, что он знал наверняка: его
сейчас все бесят, он бы с удовольствием остался один, либо вернул всё обратно,
чтобы не сомневаться, а ещё Коё всё настырнее, как и Фёдор, интересовалась
почему же он не звонит и не горит желанием общаться, хотя ответ был
очевиден и прозрачен — в этом больше нет совершенно никакого смысла.

Однако, Фёдору он обещал, что встретится с ним, потому с утра он собирал

Фамию перед приездом Осаму, задумчиво вспоминая прошлую встречу —
почему-то от неё было одинаково приятно и противно, словно тебе дали по лицу
и следом же обняли. В голове всё перемешалось от такого контраста, что про
Дазая Накахара ничего не понял — лишь про себя, и то это в меньшей степени
радовало. Естественно, Чуя мог наивно надеяться на то, что они заснули вдвоём
вовсе не случайно, но, что он ясно понял из всей этой истории — не стоит
строить иллюзий и ложных ожиданий. Особенно если никаких обещаний никто
ему не давал, отчего-то Накахара сам вообразил, что Фёдор на нём женится и
захочет завести семью, да и как это было наивно! Он ведь и намёка не давал —
ему плевать на семью, на Фамию, да и на самого Чую тоже, ему нужно было
лишь перечеркнуть личное сожаление из прошлого. Почему же он так поздно
это понял?

Потому что никогда не понимал, что настоящая любовь приходит со временем, а

не с весной — ведь желание трахаться также быстро пропадает, как и
появляется.

— Ты поедешь с нами? — Фамия тянет руки к лицу Накахары, беря его в свои
маленькие ладошки, пока рыжий аккуратно застёгивал рубашку на её теле,
однако, остановился, услышав вопрос.
151/173
— Нет, мне нужно сегодня на работу, поэтому я просто выйду с вами, — тут же
отвечает Накахара и слегка поглаживает её ладонь. Она уже охотнее шла на
контакт, и Чую это достаточно удивляло — может, заметила что-то? Говорят же,
дети чувствуют лучше, да и у Накахары настроение теперь не такое дерьмовое,
когда он хоть всё понял.

Хотя, вспоминая тот монолог Дазая на кухне, у Чуи моментально ухудшалось

настроение. Не может же такого быть, чтобы у Осаму напрочь закрылось
сердце, он же совершенно не такой чёрствый. Да, теперь рыжий понимал, что
жизнь его полна сожалений, ведь он никогда не был с ним откровенен, считая,
что Дазай не сможет понять, даже когда тот вечно был рядом и всегда понимал.
Рядом с ним Чуя действительно чувствовал опору, возможно, и того, чего
лишился в детстве, став достаточно грубым и недоверчивым — но Дазай никогда
не жаловался. Что получается, Чуя здесь главный злодей?

Рыжий быстро берёт в руки свой портфель, не понимая, зачем Фёдору сегодня
понадобились его документы и паспорт, но, вроде как, у него какое-то деловое
предложение, подвоха никакого не было. Так странно, что их отношения уже
давно перетекли из дружеских в столь непонятные, зато теперь не стоило
париться о том, как намекнуть на то, что он не хочет сейчас вовсе никаких
отношений. Потому что единственное чего он по-настоящему хотел — это
вернуть всё на свои места.

Звонок в дверь заставляет поднять голову. Накахара тут же встаёт с колена,

вручая Фамии её портфель с вещами, сказав обуваться, прежде чем подошёл к
двери. Он уже знал кого встретит, что давало лёгкую иллюзию того, что что-то
между ними хотя бы перешло из состояния войны в мир, хотя сейчас обсуждать
вообще какие-либо мелочи по поводу предстоящего развода не хотелось,
Накахара столь упорно откидывал от себя эти мысли, чтобы лишний раз не
нервничать. Хотя он знал, что эти проблемы никуда не денутся, но сейчас сил
справляться с ними не было.

— Привет, — Чуя здоровается не слишком радостно, но и не равнодушно, скорее

обыденно.
И это так странно… Им стоило столько пройти, чтобы вернуться к тому же?

— Привет, Фамия уже собралась? — брюнет остался на пороге, Чуе лишь кинул
небрежное приветствие, а затем увидел рыжую девочку, что уже собралась.

— Меня подождите, — тут же говорит Накахара, снимая свой чёрный плащ.

— А ты зачем?

— Мне нужно в кафе.

В ответ Осаму многозначительно промычал и взял мелкую за руку. Чуя же

посмотрел на него, но ничего не сказал, лишь молча взял телефон и пошёл за
ними в след, закрыв за собой дверь.

Дазай старался игнорировать его, либо вёл себя слишком отстранённо, за что
Чуя не мог его осуждать, но это убивало всякую мотивацию, словно примирения
желал лишь он один — хотя, возможно, так и было, ведь недавно Осаму ему всё
достаточно доходчиво объяснил. И почему-то Накахара вновь эгоистично не
152/173
верил, но если отбросить эти сантименты, почему бы не поступить умнее, или
Дазаю так важно проявить гордость? Осаму сказал, что ему плевать, и Накахара
в это почему-то до сих пор не мог поверить. Возможно, он слишком привык к его
любви.

Выходя из подъезда, Чуя слышал щебет Фамии под боком, шуточные ответы
Дазая, сам смотрел в телефон, быстро печатая предупреждение о том, что скоро
будет. Когда поднял взгляд, заметил, что Осаму незаметно поглядывает на него
изредка, видимо, думая, что Накахара по-прежнему равнодушный и погружён в
работу.

— Тебе не холодно? — внезапно спрашивает рыжий, глядя на Фамию, пока они

медленно шли в сторону машины.

— Нет…

— Решил наконец стать заботливым отцом? — внезапно брюнет ни к месту

перебивает её, что заставляет Чую тяжело вздохнуть.

— Вообще-то я..! — внезапно он поскальзывается на месте и хватается за рукав

Дазая, а Осаму и не заметил, как и сам подхватил его с боку, практически
прижав к себе, чтобы не упал. О, и как он мог забыть, что у Чуи зимой
координация нарушена ни к чёрту, всё время приходилось держать его за руку и
не дать съехать по скользкой дороге.

— Господи, держись уже, — Дазай убирает от него одну руку, взамен предложив
свой локоть, чтобы Накахара молча схватился за него и даже не успел задать
вопрос, — подвезу тебя к кафе, нам всё равно по пути.

В ответ Чуя промолчал, даже слегка покраснев от такого — и снова, как шесть
лет назад, когда Накахара отвергал все его ухаживания и был не готов вообще к
какому-либо сближению. Как сейчас помнит, Накахаре крайне тяжело было
сходиться с людьми — недоверие, грубость и неумение сближаться вообще как-
либо не позволяло ему хотеть влюбляться, искать отношений и тем более с
мужчинами, как сейчас было странно помнить, что в подростковом возрасте все
взрослые его пугали, даже непонятно почему. Удивительно, что с возрастом
Накахара научился хоть чему-то, хотя по-прежнему его навыки коммуникаций
оставляли желать лучшего, ведь все его друзья, по сути, друзья Осаму, либо
родственники и коллеги по работе.

Чуя крепко держался за чужой локоть, не желая снова упасть, хотя машина их
была очень близко, и Накахара не знал какими окольными путями будет
возвращаться без Дазая, чтобы не упасть по пути, однако, что-то да придумает.
Может, его привычка не смотреть под ноги и спешить так сказывалась на нём.

Сев наконец в машину Дазая, Накахара молча пробежался глазами по салону,

хотя, в целом, ничего не изменилось — да и чего он ожидал увидеть? Хоть
малейший намёк на то, что здесь кто-то был помимо него? Что Осаму завёл
любовницу или подружку? На секунду, представив, что Дазай уже завёл с кем-то
отношения — да, с той же Йосано — Чуе стало слишком плохо, словно его
ударили в самое сердце, заставив почувствовать себя совершенно ненужным и
легко заменимым для самого близкого своего человека. Думать об этом было
страшно и неприятно — но тут же Накахара осознал. Осознал какие страдания
приносил Дазаю, когда пытался в нём намеренно вызвать ревность и продолжал
153/173
общаться с Фёдором, в общем-то, и не скрывая свою симпатию и равнодушие к
собственному мужу, Чуя сейчас ощутил на себе малый процент того ужаса, что
регулярно испытывал Осаму каждый день, сколько знал — твой муж, которого
ты любил сильнее всего на свете просто без причины уходит от тебя, заменив на
человека, который практически возник из ниоткуда, и подобный поступок сейчас
показался настолько скотским, что Чуе захотелось прямо сейчас начать просить
прощения. Ха, ещё бы он удивлялся, что Дазай с каменным лицом на него
смотрит, Накахара и сам не знал, как бы себя вёл, если бы это Дазай ушёл к
какой-нибудь суке, оставив его. Наверное, он бы сошёл с ума или выпрыгнул в
окно с горя.

— Дазай, — внезапно Чуя повернул к нему голову, сжав телефон в ладони.

Брюнет помедлил, сперва вставив ключ зажигания, а затем подняв на него
голову с достаточно выжидающим взглядом. И Накахара тут же замер, не зная,
что именно он хотел сказать — ему казалось, что он обязан что-то сделать
прямо сейчас, иначе потом будет поздно, что он упустит его навсегда. Но ничего
в голову не приходило, ему словно передавило горло.

— Что? — наконец спрашивает брюнет, думая, что так дело пойдёт быстрее.
Однако, это никак не помогало почувствовать себя увереннее.

— Я просто подумал… — никогда бы Накахара не подумал, что просить

прощения бывает так тяжело. Однако, сдавшись, он тут же выдыхает, — ладно,
ничего.

Ему снова показалось, что его не поймут. Наткнуться на отказ или осуждение,
как вчера, было так страшно, что Чуе показалось, что это бесполезно от начала и
до конца. Что Дазай прав и, что разбито — то разбито?

Но это совсем не укладывалось в голове. Так легко расстаться с тем, что они
строили все эти годы? Хотя, Чуя сам всё разрушил.

***

Скучая уже порядком полчаса, Фёдор периодически посматривал на часы:

сперва на стене, затем на руке, не понимая почему Чуя внезапно опаздывает,
хотя условились встретиться без проблем заранее — и даже на сообщения о
скорости прибытия не отвечает, потому приходилось смиренно ожидать без
возможности ускорить его путь. Иногда стучал пальцами по крышке стола,
впервые испытывая такое напряжение — сейчас всё перевернулось вверх дном
не только в одной рыжей головушке, ведь Фёдор прежде был уверен в том, что
делает. Что у Чуи есть проблемы в браке, которые образовались из маленькой
трещинки банального недоверия и агрессии обоих — подлить масла в огонь
было не трудно, и Фёдор не испытывал даже стыда. Зачем? Ведь они всё равно
были обречены, даже если бы прожили вместе ещё пару лет, тут и гадать не
нужно, что не реализованный потенциал и сожаления заставят их расстаться и
развестись. Достоевский лишь помог времени и ускорил этот процесс.

Однако, Чуя всё больше выходил из-под контроля. Вовсе непонятно было — чего
хочет этот человек и чего ему не хватает. Он так хотел, чтобы его кто-то
пригрел на груди и приютил в своём сердце — ведь сердце Осаму не умещало
сразу двух людей, а потому Накахарой было так легко манипулировать с
помощью любви. Но в последнее время он стал умнеть, что Фёдору, естественно,
154/173
не нравилось.

Рычание мотора привлекло внимание с лёгкой надеждой, ведь ожидание уже

замучило, и Фёдор, плавным движением с хитрым выражением глаз посмотрел в
окно, где остановилась до жути знакомая машина. Кажется, он запомнил её и
догадался, а тем более, когда из неё наконец вышел Накахара. Вот, что было
действительно плохо — Фёдор ясно знал, что Чуе нужно.

— Добрый день, — Чуя с мелкой улыбкой поздоровался с одной из официанток,

как только зашёл в кафе. Сам Накахара волновался, испытывая эмоции
отвратительного спектра: он был растерян, слегка взбешён и даже напуган, но
вновь смешивать всё в кучу было бессмысленно. Поэтому он решительно спрятал
всё ненужное и не касающееся дела, по пути снимая с себя плащ, пока
направлялся в сторону стола, за которым они с Достоевским обычно сидели.

— Доброе утро, — первым здоровается брюнет, мелко протягивая руку к чужой

ладони, но рыжий ловко уворачивается от нежелательного жеста путём
потирания своих культей.

— Ох, ну и холодно сегодня, — вместо приветствия всё же отвечает Накахара,

садясь напротив, — я уже не помню по какому поводу ты звал меня, — делает
короткую паузу, наконец, — но ты говорил, что это важно.

— Тебя подвозил Дазай?

— Какая разница? — на секунду Накахара слегка напрягся.

— Да так, мне кажется, что меня одного интересует, как будет протекать
процесс твоего развода? — с внезапной колкостью отвечает Фёдор, заставив
Чую испытать неприятное дежавю.

— А, так ты только поэтому меня позвал?

— Ты уходишь от вопроса.

— Да, ты прав, — внезапно Накахара ощутил, что делает то, что должен, — меня
совершенно не волнует процесс моего развода, и удивительно, что он так
сильно волнует тебя.

— Я собираюсь помочь.

— Я не просил твоей помощи.

— Неужели? — тут же Достоевский закидывает ногу на ногу, подпирая кулаком

лицо, — и когда сбегал из дома и жаловался мне на Дазая?

На секунду Чуя замолчал. Он вообще ничего не хотел доказывать, не хотел

спорить и объяснять что-либо — долгие оправдания всегда приводят к ссорам,
ведь никто не пытается понять друг друга. Единственным способом было —
делать то, что Накахара считает нужным, принимая решения самостоятельно, а
не позволяя другим руководить его жизнью.

— Мне плевать, что ты там думаешь обо мне, я не нуждаюсь больше в твоей
помощи, — внезапно рыжий встаёт с места, кидая короткий взгляд на
155/173
Достоевского, — к сожалению, наши пути расходятся, хоть мы и построили это
кафе — ни ты, ни оно не заменит мне прежней жизни.

— И это вся благодарность?

— Извините, что в ноги не падаю.

Всё же заставляет вновь занервничать, хотя рыжий с долей благодарности

отнёсся к этой ситуации — если бы не это недоразумение, он бы никогда не
понял, как любит своего мужа и почему он точно не должен потерять его.
Заменить человека невозможно, он теперь лично убедился в этом.

***

В пятом часу воскресного дня мельком набирая телефон бывшего, Дазай

решительно направлялся в сторону бывшего дома, заранее отправив ребёнка к
его родственнице, к которой его превентивно отправили по наставлению
родного отца. В голове и вправду всё перемешалось — ситуация застыла на
месте, словно режиссёр всё время следил за ними и резко сказал «потанцевали,
и хватит!», однако, Осаму не в сраном мюзикле, поэтому заранее думал, что
будет делать. И вариантов было немного, но Йосано — светлая голова —
подсказала ему уехать куда-нибудь на несколько дней, чтобы действительно
взять паузу в этой ситуации.

Однако, больше всего гложил лишь один факт — Фамия кровная родственница
Чуи, пускай и права у них на неё полностью равные, Осаму понимал важность
того, что их нельзя разлучать, даже если она его чертовски боится. В её голове
Чуя непобедимый и всесильный Бог, которому можно полностью доверять, хоть
его кара и может застичь тебя внезапно без каких-либо предпосылок — лишись
она столь важной опоры в таком раннем возрасте, Дазаю придётся заранее
копить деньги на психотерапевта для дочери, когда она вырастет с комплексом
неполноценности. И главное, оставлять её с Чуей было опасно, тогда ей
понадобится не просто психотерапевт, но ещё и психиатр.

И все эти мысли так выедали, сердце Дазая буквально было пусто от подобных
размышлений. Ему так не хотелось сожалеть о потерях, но он трезво оценивал и
понимал, что скорее всего сопьётся, когда лишится их обоих.

По телефону, к сожалению, ему так и не ответили.

***

В то же воскресенье с утра Накахара был на нервах. Во-первых, потому что

сегодня приедет Дазай забрать оставшиеся вещи — куда и зачем он уедет Чуя
не знает, но переживает так, словно он имеет на это полное право: знать где
его «муж», куда он собрался и даже участвовать в решении куда он поедет, хотя
сейчас он не может ему ничего запретить. Это бесило, словно Чуя чувствовал
того, чего не должен был — как будто, всё как раньше, но ничего, как раньше
уже не будет.

Кризис отношений затронул их слишком сильно, Накахара слышал что-то о том,

что каждая пара переживает такой момент, период, который нужно пройти
156/173
вместе стойко, хоть и не придавал этому значения. И насколько сильно этот
кризис их изменит, ведь Чуе кажется, что уже всё потеряно — если Дазай
уезжает! Боже, какой же он идиот, что промолчал тогда в машине! Всё, что ему
нужно было — сказать несколько слов о том, что он чертовски сожалеет и
полностью берёт на себя ответственность, Чуя должен был сказать хоть что-то.
Даже если бы ему отвечали что-то обидное и колкое, Накахара должен был его
остановить — ведь Дазай ждал этого ещё тогда на кухне, когда так смотрел на
него, ожидая, что Чуя скажет именно то, что должен. Но он струсил, или просто
не хотел терять гордость, растерялся и принял поражение смиренно, а теперь
не хотел с ним смириться — Накахара не знал сам, но сейчас точно ощущал, что
совершил ещё одну огромную ошибку. И он не простит её себе, потому что её
последствия касаются непосредственно его собственной жизни.

К пяти часам он не знал, чем себя занять. С утра позвонил Дазаю, попросив
отправить к Коё, хотя они обещали, что больше не будут у неё оставлять дочь,
но она сама давно просилась в гости, однако, у Чуи не было возможности сидеть
с ней — он не представлял, как Озаки будет смотреть на Дазая, когда тот
приведёт её, но вроде она не перезванивала с злобными претензиями, что было
достаточно удивительно. Накахара же засел в работу, пытаясь разобрать хоть
что-нибудь из отчётов по доходам, что прежде позволяло ему почувствовать
немного больше контроля в своей жизни хоть над чем-то, однако все цифры
вылетали и смешивались — Накахара и сейчас ничего не понимал.

Пока его не прервал телефонный звонок, из-за чего Чуя закатил глаза и встал с
места, подойдя к телефону на тумбочке возле кровати.

— Алло?

— Привет, — голос Фёдора снова почему-то звучал надменно, и у Чуи это

вызывало ужасные предчувствия, — в последнюю нашу встречу ты вёл себя
достаточно агрессивно, — начинает он, и у Накахары уже возникает желание
сбросить, но почему-то он слушал. Сейчас любая мелочь дополняла картину
происходящего, — и я даже не успел уточнить самого главного — ты всё же
планируешь разводиться?

— Фёдор, — раздражённо почти сквозь зубы Чуя громко вздыхает, — какого

чёрта тебе от меня надо?

— Если всё так, как я понял — ты наивно надеешься, что Дазай к тебе вернётся?

— Я не хочу это обсуждать с тобой, — внезапно Накахара ловит себя на мысли,

что внезапно лицемерит: раньше же именно с ним он хотел обсуждать всё, что
творится в его личной жизни, вплоть до того с какой регулярностью они
трахаются, а сейчас это вызывало отторжение.

— Что же внезапно изменилось? Наивно надеешься, что Дазай примет тебя

обратно?

— Слушай, тебя это вообще больше волновать не должно, — внезапно

вспыльчивость даёт о себе знать, однако, его быстро прерывают.

— Неужели? — теперь и сам Достоевский был раздражён, — ты правда такой

тупой или прикидываешься?

157/173
— Ты просто захотел оскорблять меня?

— Нет, просто сам подумай — зачем ты нужен Дазаю? Что ты можешь ему дать и
предложить? Любви ты никому кроме себя дать не можешь, поддерживать или
помогать — тоже, да и трахнуть тебя не получается, на что ты обрекаешь
несчастного человека?

— Закрой рот и не звони мне больше, — внезапно рыжий повысил голос от такой
наглости, сперва слишком разозлившись и сбросив вызов. Но гнев прошёл также
быстро, как и зародился, потому что Чуя ощутил правдивость этих слов.

Чуя стоял на месте, сжимая телефон ещё несколько секунд, чувствуя себя в
очередной раз разбитым — его стрессоустойчивость уже не позволяла ему
переносить ссоры агрессивно, они расстраивали и подбивали его с каждым
разом ещё сильнее. И сейчас он ощутил в груди такой груз, что и описать
сложно, он внезапно осознал насколько всё ужасно: он буквально разрушил
свою семью, лишился единственного человека, с которым мог прожить свою
единственную жизнь, обрёк дочь на несчастливое детство в неполной семье и
скоро лишится кафе, из-за которого всё и началось — внезапно сдерживаться и
думать, что всё будет хорошо стало невозможно, потому Накахара молча
потянулся обеими ладонями к глазам. Нет, он обещал себе не плакать — Дазай
всегда говорил: «не жалей себя, жизнь станет бесконечным кошмаром», но сил
справляться больше не было, поэтому Чуя не сдержал истерику.

В дверь снова позвонили. Накахара громко вздохнул, благо, умея брать себя в
руки за несколько секунд — пришлось сделать вид, что всё в порядке, чтобы
действительно не потерять лицо и не упасть в котёл саможалости. Отложил
телефон в сторону, медленно двинувшись в сторону коридора с кухней, по пути
вытирая влажные глаза — как он всё исправит? Чуя уже не знал, слишком долго
наблюдал за крушением Титаника, ничего не предпринимая. Однако, всё же
подходит к двери, открывая её молча. Видит Дазая и поджимает губы в
напряжении — что-то определённо должно случиться. Вернее, что-то он точно
должен сделать.

— Добрый день, — слишком по-канцелярски Дазай бросает короткое

приветствие, особо не занимаясь рассматриванием Накахары, сейчас он потерял
какой-либо интерес или надежду, что Чуя скажет ему что-то новое или
постарается что-то сделать. И сразу же проходит внутрь, закрыв за собой дверь,
пока рыжий отходит в сторону слишком тихо и пассивно. В прошлые разы он
активно рассматривал его, о чём-то думал, что-то хотел сказать, либо просто
испытывал спокойствие и уют рядом, невзначай вертясь рядом и внимая
каждому слову Осаму. Сейчас же шумно вздыхал и одиноко смотрел в пол.

— Да, привет, — наконец отзывается, а затем идёт в сторону спальни, — я вещи

твои не трогал, они на месте…

Неужели он прямо сейчас возьмёт и уедет? Надолго — и они больше не увидятся

в таких мирных обстоятельствах. Ведь неясно сколько времени Осаму будет
отсутствовать, зато ясно, что случится, когда вернётся — одобрение на развод и
начало судебных разбирательств, которых Накахара вовсе не хотел, к тому же и
от помощи с адвокатом отказался. Да и какая теперь разница.

Дазай также проходит в сторону комнаты, он даже не снял плащ, явно

показывая, что зашёл совсем ненадолго, буквально сейчас уйдёт. Накахара
158/173
молча сел на кровати, иногда посматривая в его сторону, пока Осаму забирал
вещи, и истерика, которую он сдержал снова подкатывала ближе — ну, почему
всё так? Даже когда он понимает, что это была идиотская ошибка — он бы
никогда не сделал ничего подобного, если бы точно знал, как всё закончится,
хотя на что он изначально надеялся? Что всё выйдет гладко и тихо, как в сраных
утопических идеях, где один выступает бедным агнцем, второй злым злодеем, а
третий божьим спасителем? Только Чуя и сам не заметил, как превратился в
палача из жертвы.

Дазай же молча складывает вещи, пока не замечает, что Накахара сегодня

подозрительно тих — прежде он хотя бы оставлял намёки на то, что ему не
безразлично, либо чего-то ждал, сохраняя прежний контакт между ними хотя бы
в виде людей, которые чего-то хотят и ждут друг от друга. Хотя, какая ему к
чёрту разница? Давно пора было отпустить и переступить. И непонятно почему
это обижало — Осаму изжил в себе всю жалость к другим и к самому себе, но
отчего-то сейчас она вновь всплыла наружу. Он аккуратно поворачивается к
рыжему на месте, замечая, что Накахара даже не смотрит в его сторону, да и в
телефон тоже — что уже удивительно — он лишь сжался на месте в комок,
подпирая голову и глядя куда-то в пол, хотя его красные глаза Дазай,
естественно, заметил сразу — он оставался чертовски внимателен к мелочам
даже сейчас.

У него точно что-то случилось. И Дазай очень хотел проигнорировать это, но

остатки эмпатии к Чуе, как к существу, которое прежде значило весь смысл его
жизни, заставляло его по-прежнему волноваться. Но как можно волноваться о
том, кто тебе совершенно никто? Дазай не понимал, но даже если бы они
встретились через пять или десять лет, он был бы готов помогать ему, как бы
тупо это не было — любить так сложно и больно!

Положив чёрную футболку на место, Осаму аккуратно разворачивается на

месте. Снова чувствует себя школьником, который впервые подошёл к
однокласснице и не знает, что делать и сказать — он также не уверен, что
должен это делать и так будет правильно, но сейчас впервые поддаётся
чувствам, слегка наклонившись к рыжему.

— Что случилось? — короткий вопрос вызывает невероятно странную и

неожиданную реакцию, из-за которой Осаму и сам теряется чертовски сильно —
Чуя сразу же начинает плакать перед ним, тщетно пытаясь остановиться и
вытереть с глаз слёзы, однако громко всхлипывая и прижимая ладони к лицу. И
к такому даже Дазай был не готов! Чуя никогда не плакал перед ним, он всегда
был эмоционально дистанцирован, редко показывал чувства, редко говорил о
чём думает, и сейчас внезапно сбрасывает маску и не боится показаться
действительно напуганным, даже когда есть риск, что Осаму проигнорирует и
просто уйдёт, — Чуя, т-ты, перестань, — Дазай даже не знает, что говорить, тут
же садясь рядом и притягивая рыжего к себе, надеясь, что это хоть как-то
поможет — и, чёрт, он действительно успокаивал людей, но ни разу это не был
Чуя, а он, словно, был совершенно другим человеком, слишком особенным, что и
сравнивать их не было смысла. Да, глупо, да, он повёлся, но сейчас он
действовал слишком автоматически, понимая, что никак иначе поступить не
может — это же Чуя! Тот, с которым он столько прошёл и прожил столько, как
он может равнодушно смотреть на его страдания? Видимо, Осаму был слишком
самоотверженным, если вновь в первую очередь думал о чужом самочувствии, —
перестань плакать, чего ты…

159/173
— Прости меня, — что-то непонятное мямля, Накахара цепляется в чужую грудь,
чувствуя наконец эти сильные руки и широкие ладони на своих волосах, что
моментально заставляет его замереть, чтобы ощутить их подольше, — и не
уходи, не уезжай, — голос его снова звучал слишком обрывисто, как и мысли, —
я хотел… я хотел тебе сказать ещё в машине, я даже не думал, что делаю, мне
всегда казалось, что я не люблю тебя, — внезапный несвязанный поток слов
оказался внезапно найден — все мысли, что он не озвучил на кухне, в машине,
но решился сейчас, — я не знал, что это — мне казалось, что я упускаю что-то
очень важное в своей жизни, а у меня её и нет без тебя. Я не справлюсь один,
пожалуйста, не уходи от меня.

— Чуя…

— Нет! Просто послушай! — он тут же поднимает голову от чужой груди,

кажется, слегка придя в себя, тут же утирает одной рукой влажные глаза,
второй по-прежнему не отпуская его рубашку, и Накахара понимал, что Дазай
может больше не выслушивать его страдания, оставить своё решение, сказать,
что ничем не может помочь, но как же не хотелось расставаться! Буквально всё
внутри болело от одной мысли о том, что это конец, что он теряет его, — я
знаю… Я знаю, что заставил тебя страдать, и знаю, что не могу ничего тебе
предложить, я вообще не понимаю почему ты терпел меня всё это время. И мне
страшно, когда я не могу поговорить с тобой, как раньше, — вновь он опускает
голову, стараясь не замолчать в нерешительности, как прежде, хотя из-за кома
в горле говорить было по-прежнему тяжело, — мне страшно, когда ты злишься
на меня и уходишь, я чувствую себя ненужным, но ещё больше мне страшно за
то, что испытываешь ты в моменты, когда не можешь видеть меня.

— Тихо, — Дазай всё же пытался что-то ответить, но Чуя внезапно поднялся на

коленях, сразу же вцепившись руками в лицо брюнета, держа ладонями за
щёки.

— Я люблю тебя, — настолько несдержанным и отчаянным Дазай видел его

впервые, однако сердце и тело буквально оттаяло от таких слов, и Накахара тут
же вновь вцепился в чужие объятия, мягко проводя пальцами по чужим волосам,
он вжимается головой в чужой плечо, стараясь всё же взять себя в руки и не
заплакать вновь от страха, — пожалуйста, не уходи от меня, — уже шепотом
добавляет рыжий, пока чужие руки также крепко сжимают его в объятиях,
прижимая к себе. Парень пересел на чужие колени, мелко обнимая, пока Осаму
молчал, смотря в одну точку, он не мог до конца здраво понять, что происходит,
но что-то подсказывало ему, что теперь всё станет по-другому, хотя доля страха
заставляла его чувствовать себя некомфортно. Даже не страха, а
настороженности, хотя он поверил Накахаре целиком и полностью.

Некоторое время они сидели молча, кажется, думая о своём, но сходясь в

одном — отпускать друг друга не хочется. Чуя думал, что Дазай может просто
успокоить его и пытаться договориться не устраивать таких истерик, но чем
дольше они сидели, тем больше он понимал, что прогонять его никто не
собирается, и Накахара так соскучился, что мог бы просидеть рядом с ним
несколько часов, потому что Дазай, как всегда, пах лесом, тихо вздыхал и
гладил его волосы, пока Чуя постепенно успокаивался и сердце его больше не
так болело. Хотя, естественно, Накахара нанёс ему намного больше шрамов —
он слишком самоуверенно принимал решения, считая, что так будет правильнее,
хотя, честно — он не понимал, что творит, и всё неслось как-то само по
быстрому течению. Зато сейчас внезапно остановилось.
160/173
— Дазай, — рыжий вновь отстраняется от него, чтобы посмотреть в глаза.
Брюнет был подозрительно молчалив, хотя, может, и он растерян из-за столь
внезапного откровения — у него ведь были совершенно другие планы. Держит
театральную паузу не нарочно, не зная, как лучше выразить словами то, что он
хотел, — ты… прости меня.

— Я не обижаюсь, — ответ был достаточно твёрдым и правдивым, однако

внезапно чужие руки перешли на талию, — хотя я до сих пор считаю, что
хорошая порка тебе не помешает.

— Что, — Накахара моментально краснеет. Ого, кто-то решил вспомнить их

молодость? Боже, чем они только не занимались, пока не появилась Фамия,
вспомнить стыдно, — я серьёзно с тобой разговариваю!

— Я знаю, — также серьёзно отвечает, перейдя к более строгому тону, — да, мне
неприятно думать о том, что произошло, и что всё так вышло. Но, к сожалению,
я и сам не могу уйти от тебя. Ты мне стал слишком дорог.

Накахара слабо улыбнулся, по-прежнему слегка нервничая. Однако, это было

скорее ожидаемым последствием облегчения, прежде ему стало окончательно
хорошо.

Примечание к части

ьеь готова слушать о слитой концовке, хотя я её переписала - до этого было ещё
тупее, но, в общем-то, это всё.
да, следующая глава будет скорее об итогах и выйдет немного позже, но на
этой по сути весь конфликт заканчивается. что могу сказать - будьте честными
всегда и шлите нахуй гордость, вот так вот блин.

161/173
Примечание к части одааа секс на 5 страниц еее

Часть 15

Чуя стоял на месте, нервно перебирая пальцы между собой —

давненько он себя так не чувствовал, ведь с Дазаем практиковать такие штуки в
постели они перестали уже достаточно давно, потому сейчас оставался лишь
сладкий привкус из воспоминаний и некое волнение в предвкушении. Возможно,
Накахара не до конца готов — как минимум, это было достаточно спонтанно, они
ведь совсем недавно помирились… И никто об этом не знал, ведь это было бы
крайне смешно и глупо — так долго мучать себя, чтобы просто извиниться и
вновь сойтись. Хотя Чуя бы не сказал, что это было просто, да и теперь казалось,
что ничего не будет также, как прежде. По крайней мере, сейчас он чувствовал
себя совершенно по-другому, будучи уверенным во многих вещах.

— Честно говоря, я думал, что ты шутишь, — Чуя слегка поглаживает

предплечье, крепко цепляясь взглядом за то, как Осаму плавно вытаскивает
собственный ремень из петель на джинсах, плавно садясь на кровать.

— Я крайне серьёзен, — и тут же тянется рукой к чужому запястью, заставив

рыжего подойти и стать перед ним, — ты же не думал, что останешься без
наказания за то, что сделал?

— Это выглядит глупо.

— Раньше ты так не думал, — Осаму мелко усмехается, обнажив клыки, и не

успевает Чуя даже подумать о том, чтобы снова попытаться отговорить Дазая,
как его затягивают к себе на колени, а затем заставляют неуверенно улечься
животом на чужие колени и сразу уткнуться лицом в сложенные перед собой
руки. От старых воспоминаний бежали мурашки по коже, а внизу живота уже
завязывался узел из-за предвкушения, Накахара молча смотрел в сторону,
иногда шумно вздыхая, в мелком ожидании, пока Дазай аккуратно складывал
ремень петлёй в руке, мелко погладив рыжую голову. Накахара действительно
чувствовал себя провинившимся и заслужившим наказания, хотя это по-
прежнему было также волнующе. И лишь с Осаму он ощущал себя так, словно
ему не двадцать семь, а просто семь — его хотят пороть, как мелочь, и Чуя
никогда бы не думал, что может кому-то позволить с собой такое вытворять.

Дазай аккуратно стягивает его джинсы, ладонями приподнимая чужой таз

немного выше, заставив Накахару неудобно выгнуться и снова покраснеть, ведь
им вертели, как угодно. Кажется, Осаму намеренно медлил, делая всё с крайней
осторожностью и нежностью, подкидывая дров в костёр ожидания, пока не
спускает чужое бельё к коленям, оставляя его болтаться на них. Чуя снова
краснеет, испытывая невероятный стыд, пока его мелко гладят по ягодицам,
иногда сжимая их, пока ладонь на волосах рыжего внезапно грубо не придавила
его голову к постели.

— Я буду постепенен, а ты считаешь удары, хорошо? — чужой голос звучал так

мило и ласково, даже слегка наклонившись к нему, но говорил такие пошлые
вещи, что Накахара слегка вздрагивает, когда внезапно чувствует первый удар
ладонью по ягодицам. Он был не слишком болезненным, но достаточно
ощутимым для начала, однако это было столь неожиданно, что Чуя не
сдержался, сжимая пальцами простынь и промычал сквозь губы, — хорошо?
162/173
— внезапно тихо повторяет, и Чуя пытается приподнять голову, отвечая
шёпотом.

— Да, ха-а, — внезапно получает ещё один удар ладонью, — ах! Д-два…

— Я не слышу, — издевательски тянет, что слегка бесит рыжего, однако он

понимает почему Осаму вредничает.

— Два, — более чётко повторяет Накахара, пытаясь перевернуть голову, но её

крепко держат.

— Умница, — кажется, Дазаю действительно происходящее приносило сильное

удовольствие, пока у Накахары ягодицы горели и захватывало дух с лёгким
волнением — каждая сессия сопутствовалась лёгким напряжением,
соседствующим с полным доверием, а потому потерпеть ради Осаму рыжему
было не сложно. К тому же, он уже ощущал приятное последствие слабой боли
на кожи, что уже заводила, как и его тон — строгий, но ласковый.

Брюнет слегка поглаживает чужую задницу с красными следами от не особо

сильных, но достаточно ощутимых шлепков, слыша со стороны Накахары
шумные вздохи, пока он ежился, прикрывая изредка глаза шумно вздыхая.
Дазай оставляет ещё один более сильный шлепок, прежде чем берёт ремень, а
Чуя кратко стонет и мнёт пальцами простынь, слыша звонкий шум от железки на
ремне, но не зная, когда именно ощутит его, он ведь не видел, что именно
делает Дазай. Ах, он был чертовски хитёр в этом плане — Дазай умел заставить
Чую возбуждаться даже не прикосновениями: от тона его голоса, от
покалывающего ожидания в районе живота, от предвкушения и мелких намёков,
из-за которых фантазия рыжего справлялась куда лучше и быстрее самого
брюнета.

Удар ремнём ощущался совсем по-другому — более резкий и болезненный, но

приток крови к чувствительным местам после него ощущался ещё острее,
заставляя рыжего возбудиться ещё сильнее и даже приподнять ступни в воздух
от неожиданности, мелко подрагивая ими.

— А-ах, Да-з-зай, — громко вздыхает, а затем теряется — сбился со счёту, но тут

же вспоминает практически на автомате, — ч-четыре…

— Молодец, котёнок.

Чуе хотелось ответить что-то злое и несправедливое, но он не мог и слова

вымолвить — Осаму действительно умел держать в напряжении, ведь помимо
того, как Накахара справлялся с ощущениями, ему ещё приходилось держать в
голове сколько раз его шлёпнули, чтобы не получить лишний раз за сбитый
счёт — ну, по крайней мере, ему казалось, что так будет, пускай Дазай и не
сказал ничего на этот счёт.

— М-мх, — шумно тянет Накахара от следующего удара ремнём, сразу же

прикрывая глаза и стискивая зубы. В этот раз, кажется, кое-кто перестарался с
силой, однако Чуя не жаловался, это было наоборот неожиданно и приятно,
когда ощущение боли спадало, оставляя горячий след, и Накахара всегда знал,
что Дазай не навредит ему, поэтому не трясся от страха.

Ещё один удар был менее болезненным, но заставил вздрогнуть и охнуть звучно,
163/173
Чуя уже начинал ёрзать на месте, действительно чувствуя себя виноватым
ребёнком. Становилось уже некомфортно от того, как член вздрагивал и порой
упирался в колено Дазая — и это почему-то было так стыдно, словно Осаму лишь
тогда понимает, какой Чуя извращенец.

— Ха-хватит, — тихо выдыхает Чуя, а затем слегка вздрагивает вновь от

удара — он и так сбился, а тут и сам не понял, почему захотел остановиться
именно сейчас.

— Ты решил снова извиниться? — брюнет слабо улыбается, складывая ремень

вновь, — или зачем ты меня остановил..?

— Прости меня, — слабо выдыхает, вновь сжимая руками простынь перед собой,
надеясь, что тогда это поскорее закончится.

За локоть его поднимают обратно на колени Дазая, и Чуя сразу же стыдливо

прячет глаза, отворачивая голову в сторону — стыдно невероятно, ведь он
взрослый и состоятельный человек, а его порют ремнём, как маленького
ребёнка, так ему это ещё и нравится! Однако, Осаму сам поднимает ладонями
его лицо на себя и всё также хищно улыбается, заставляя чувствовать себя ещё
более некомфортно.

— Простить тебя? — риторические вопросы всегда сильнее смущали, ведь Чую

реально заставляли на них отвечать. Однако, сейчас ему хватило всего лишь
кивнуть головой и вновь отвести взгляд. Дазай ведь и сам знает, к чему
вопросы? — хорошо. Отсосёшь мне — я подумаю.

Чуя внезапно понял, что Дазаю просто нравится издеваться над ним и унижать,
хотя этого и так было достаточно! Он ведь знает, как ему это тяжело даётся,
хотя сейчас, кажется, Осаму хочется выжать максимум из этой ситуации, когда
Накахаре стыдно. Он ведь действительно сейчас может что угодно попросить,
просто ужас.

Но отказываться было бы глупо, а точнее неуместно, Дазаю ведь так нравится…

Чуя переставляет руки с чужих плеч на колени и тут же опускается с них на пол,
замечая — не один он сильно возбудился от этого, хотя рыжий всё же надеялся,
что Дазаю это понравилось не потому что он садист и ему в кайф заставлять
кого-то страдать, у него скорее была потребность над кем-то… доминировать?
Хотя он и так делал это большую часть времени.

Чуя вздыхает, моментально опуская взгляд, ведь смотреть в чужие глаза было
очень стыдно. Старается быстрее расстегнуть чужие штаны, пока не передумал,
и сразу же стягивает его боксеры, кажется, краснея ещё больше — ну, что
поделать, не был он так раскован, как некоторые. Потому молча прикасается
ладонью к чужому члену, ощущая каким твёрдым и горячим он был, Чую это
чувство всегда приводило в смятение, как и сейчас. Однако, чужая ладонь,
внезапно оказавшаяся на волосах его, не торопила и не давила на затылок, но
Накахара сразу понял, что он слишком медлит. Либо это Дазай такой
нетерпеливый. Чуя наклоняется к нему, стараясь сразу же отключить мозг,
чтобы ни о чём не думать и не испытывать отвращения, мелко прикасается
языком к чужой головке, медленно проводя по ней. Затем чуть быстрее обводит
её по кругу, делая язык чуть твёрже и слыша слабое мычание сверху —
удивительно, и Дазай ведь ни с кем не изменял ему всё это время, судя потому
как долго ждал. Снова стыдно! Рыжий начинает медленно двигать рукой по
164/173
стволу, чтобы помочь себе, а сам активнее облизывает его, аккуратно
опустившись чуть ниже, проходя вдоль и ощущая языком каждую венку и то, как
отчётливо она выпирала, мелко пульсируя. Рука на голове аккуратно
поглаживает волосы, словно Чуя пёс, которого гладят, и это слегка бесит.

— Чуя, может тебе не нужно..?

Ох, блять, ему ещё и не нравится? Это взбесило ещё больше, он ведь и так
старается, как можно! Чуя тут же берёт в рот головку, аккуратно насаживаясь
дальше — он тут же слышит, как Дазай запнулся и выдохся, пока Накахара
начинает плавно двигать головой. Может, Дазай специально его дразнит, чтобы
поторопить? Чуя уже и думать об этом не хотел, вместо этого быстрее двигает
головой, аккуратно заправляя прядь волос за ухо, что выбились, продолжая
двигать рукой, чтобы помочь себе. Громко вздыхает и мычит, когда ладонь
Дазая пытается опустить его голову ниже, и Чую это бесит — он молча
отрывается от него и слегка кашляет, ведь брать больше половины, увы, не мог.

Или Дазай ждал, пока Чуя снова скажет «хватит»?

Но нет, Осаму всё же сам останавливает его, аккуратно подняв его голову за
подбородок. Внезапно в голове почему-то всплыл момент, когда он схватил его
за волосы и не отпускал — это было так грубо и страшно, чего Чуя точно бы не
ожидал от него, ведь прежде в постели Дазай был крайне нежен — возможно,
даже чересчур нежен, если не считать тех редких сессий, которые не проходили
уже достаточно давно. И в этот раз всё проходит, как прежде — брюнет
затягивает Чую на кровать, сперва держа на своих коленях, мелко проходя
пальцами по чужим ягодицам, пока рыжий слегка вздрагивает от
чувствительности кожи и того, как ему дышат в шею. Дазай быстро
превращается в зверя — совершенно не прирученного, хотя раньше Чуе
казалось, что он держит его за яйца крепко и Осаму без него не может, а
оказалось — он просто одомашнился по своей воле.
И когда Чую сразу кладут на кровать, он замечает над собой его высокую
широкоплечую фигуру, даже вдыхает от неожиданности, как его мелко целуют
в шею, агрессивно кусаясь, пока Накахара вздрагивает и желает отомстить —
хватает его за волосы и также сильно, чем вызывает у Дазая мелкий смех.
Блять, он никогда не бывает серьёзным — просто пиздец! И Накахара даже не
успевает позлиться, как в него вторгаются пальцами, заставив ещё сильнее
схватиться в чужие плечи. Он пытается успокоить рыжего, мелко целует в шею,
возбуждая ещё сильнее, затем целует в губы, мелко двигая пальцами, из-за чего
Чуя неожиданно вздрагивает, однако уже не столь напряжённо — удивительно,
но он так боялся Фёдора в этом плане, что даже не представлял, что может лечь
с ним в постель. Странно, что Дазай допускал такую возможность.

Однако, когда чужие пальцы покидают тело рыжего, он в который раз

рассматривает Дазая — с невероятно серьёзным выражением лица (когда он
ещё может быть также сосредоточен?), он спешно снимал с себя рубашку,
позволяя Чуе увидеть вновь его грудь, широкие плечи, плоский живот и наличие
крайне поверхностной мускулатуры, что даже забавляло. Под одеждой Дазай
кажется более накачанным.

— Чего так напряжён? — внезапно спрашивает Чуя, хотя сам от себя не ожидал,
что будет говорить. Обычно разговаривать во время секса — прерогатива Дазая,
но его лицо буквально смешило.

165/173
— Собираюсь хорошенько тебя трахнуть, — со всей серьёзностью выдыхает
брюнет, и после такого ответа у Чуи вновь всё лицо покраснело. Снова над ним
издеваются!

Однако, Дазай не врёт — тут же наклоняется к чужому лицу, подтянув к себе

ноги рыжего, мелко целуя его в щеку, затем в шутку кусается из-за чего Чуя
недовольно мычит в ответ, но сразу хватается в чужие волосы, как только
ощущает чужой член возле входа и слабо жмурит глаза, когда ощущает мелкое
движение головки внутрь, вновь не сдерживаясь на слабый стон, отворачивая
голову в сторону. Он крепче сжимает плечи Дазая, ощущая и его крепкую хватку
на талии и бедре этими пальцами и руками, шумно дышит, когда его целуют в
плечо.

— Ах-мх, — Чуя выдыхает, когда в него входят несколько спешно. Пару секунд
Дазай не двигается, пока не усмехнулся, вновь наклонившись к чужому плечу,
чтобы укусить Чую и вновь двинуться в рыжего, заставив того нервно
простонать дрожащим голосом, пока не ощущает, что Осаму снова начинает
двигаться.

В этот раз он не дал ему фору хотя бы в несколько секунд, чтобы Чуя успел
включиться в процесс, его наглейшим образом вновь берут, и Накахара
задыхается, обжигаясь чужим огнём и страстью снова — Дазай даже спустя
столько лет всё также хочет его, даже несмотря на то, что Чуе некоторые вещи
по-прежнему тяжело даются в сексе, он по-прежнему не может быть
раскованным. Зато Осаму может быть таким же нежным и ласковым, не
относясь к нему, как к бездушному куску мяса, Дазай всегда в первую очередь
думал о том, чтобы было хорошо Накахаре — и рыжий сейчас с мучительным
громким вздохом крепко хватается руками за чужие плечи, невольно впиваясь в
них плотно, замученный истомой и сильным напором.

***

Ощущения с утра были наконец хорошими — Чуя не просыпался в дерьмовом

настроении, вспоминая вчерашние события или что-то его тревожащее,
наоборот. Ощущать всю ночь рядом с собой Дазая не самая плохая штука, чтобы
просыпаться в хорошем настроении — он, кажется, впервые за долгое время
ощутил себя на своём месте никому ничего не должным и счастливым. К тому
же, вспоминая вчерашний вечер, Накахара не мог не пожаловаться вновь на
ноющие колени и таз, как же не круто, когда мышцы вновь отвыкают от
нагрузок в определённых местах и начинают ныть. Видимо, стоит чаще
заниматься сексом.

Чуя переворачивается на месте, проводя рукой по месту, где лежал Дазай —

хотел разбудить его и поцеловать, но рядом не ощутил, а это сперва испугало,
затем озадачило. Накахара тут же открывает глаза, хоть и не сразу — мелко
потирая рукой, а затем приподнимаясь на локтях, замечает брюнета на краю
кровати и молчит. Он, к сожалению, сразу же замечает спину Дазая и
краснеет — он был вчера столь несдержан? Сам не помнит, как успел её так
сильно расцарапать, что теперь кожа Осаму выглядит крайне болезненно. И
лучше бы, чтобы Дазай сам это заметил намного позже, иначе сборник подколов
над Чуей обеспечен ему до конца жизни, он уверен в этом.

— Доброе утро, — тут же говорит Осаму, услышав мельтешение за спиной, сразу

166/173
же поворачивается к нему, накинув обратно на плечи рубашку, — как спалось
моей агрессивной кошечке?

Начало-о-сь!

— Доброе, — тут же недовольно выдыхает Накахара, поднимаясь на месте,

чтобы сесть, уже не глядя на Дазая. Брюнет даже перестал галстук завязывать
ради такого случая.

— Срочно подстриги ногти.

— Дазай, — предупреждающе Чуя фыркает достаточно раздраженно, чтобы

можно было понять, что ему эти подколы не очень нравятся.

— Или давай лучше я подстригу, чтобы надёжнее было, — но Осаму даже не

собирался останавливаться, лишь наклоняется к полу, чтобы найти свои носки —
они ведь вчера всё разбросали, — придётся теперь всем говорить, что я
подрался с тигром в цирке или прошёл какую-нибудь войну…

— Ты сейчас семейно-бытовую войну пройдёшь, если не заткнёшься, —

естественно, Чуя злился несерьёзно, но ещё больше краснеть с утра после
вчерашнего ему не хотелось.

— Ладно, — он тут же тянется к рыжему, чтобы мелко чмокнуть в щеку, — ты

себя хорошо чувствуешь? — о, его классический вопрос после секса. Кажется,
Дазай себя переоценивает — так и хотелось сказать, но Чуя лишь промолчал.
Отчасти, тот был прав — его ведь пороли вчера, могли и ссадины остаться.

— Да, чучело, — рыжий тут же обнимает его, прижимая голову к чужому плечу и
вновь ощущая этот приятный запах. Он бы с удовольствием провёл так весь
день, но у него сегодня куча дел, — стой, — рыжий тут же отстраняется, но не
убирает от него руки, — куда ты собираешься?

— Много куда, — загадочно начинает, продолжив завязывать галстук, что

любезно помог ему после сделать Чуя, — мне нужно забрать свои вещи, потом
Фамию у Коё, возможно, зайти в кафе, если там будет Фёдор…

— Зачем тебе Фёдор?

— Решить, что делать с кафе, — несколько топорно отвечает Дазай. Однако,

затем аккуратно осматривает свой галстук и не менее важно и серьёзно
добавляет, — кстати, — брюнет поднимает на него холодный взгляд, — ты мне
ещё чуть волосы на голове не вырвал.

— Дебил! — нервно рычит рыжий, ведь Осаму своими шутками его вновь чуть не
довёл до истеричного состояния — у него было такое каменное лицо и жестокий
голос, что Накахара нервно стал перебирать все плохие варианты того, что он
сейчас может сказать, — это тебе за тот раз, когда ты меня за волосы хватал,
мне тоже было больно.

— Я извинился на утро.

М-да, а об этом Чуя как-то позабыл.

167/173
— Это ничего не меняет, — вредно складывает руки на груди, а затем
вспоминает, — а ты уверен, что тебе стоит появляться у Коё? Она, типа, думает,
что мы развелись полностью, а если узнает, что мы сошлись…

— О, я думаю, она будет только рада меня видеть. Я давно хотел сказать ей
несколько слов.

— Только без мата, пожалуйста. Когда ты материшься, у меня волосы дыбом.

— Тебя это возбуждает? — с хитрой усмешкой Дазай закидывает ногу на ногу.

— Скорее пугает.

— Приму к сведению. Оставайся дома.

Оставить Чую дома было вариантом эгоистичным, но более удобным — у Дазая

сегодня был загруженный день, но весь он посвящён семье. Стоило сделать
несколько вещей в тайне от Накахары — он бы начал причитать и останавливать
его или просить быть помягче, в то время, как Осаму настроен решительно. И,
пускай, Чуя не самый мягкий человек, во многих вещах он слишком
компромиссный, даже нерешительный, что мешало.

Забирая вещи из загородного дома, Дазаю казалось, что он сюда ещё

вернётся — по крайней мере, удивительно действенный метод избавиться от
лишних скандалов. Однако, думая о нём чаще, Дазаю кажется, что ничего
похожего у них не случится. Они ведь поняли, что чуть не совершили главную
ошибку в жизни –Осаму каждый раз вспоминает тот момент, когда Чуя просит не
бросать его, и почему-то сердце наполняется гордостью. Он ведь впервые нашёл
в себе столько решимости и смелости честно признать ошибку и выйти на суд,
даже понимая, что вердикт может вернуть его на канонаду. Но, видимо, есть
что-то хуже этой канонады, если Чуя решился. Может, тогда бы его жизнь
превратилась в вечный кошмар с затянутым вокруг шеи вопросом: «А что я мог
изменить?» или «Почему я не попытался?».

***

— Добрый день, — своей спокойной улыбкой Дазай, кажется, разбил сейчас

сердце Коё, либо же разом затопил его разочарованием.

— Добрый, — топорно отрезает женщина, складывая руки на груди, — какими

судьбами?

— Меня Чуя попросил дочь забрать, — тут же радостно отвечает брюнет,

понимая её недоумение. Она же знала, что он должен приходить по пятницам,
но не по вторникам — какого тогда чёрта? Однако, со стороны всё выглядело,
как сраный цирк — оба знали правду, и Осаму выжидающе ждал когда же
посильнее ужалить, а Коё не хотела сдавать позиций, но и не хотела
подставляться, чтобы не стать уязвимой — это же Дазай, а он жалит, как чёрная
мамба. У них такой тип отношений установился уже давно — словно они два
охотника, — не верите — наберите ему.

— Верю. — Озаки стоит пару секунд, не зная, что сказать. Ну, он ведь знал, что
она действительно может позвонить, а если Чуя разрешил — смысл ему врать?
168/173
— Папа! — из комнаты выбегала Фамия вслед за Шоё, однако тут же изменила
траекторию, как только увидела Дазая.

— Привет, моя маленькая рыжая принцесса, — тут же опускается ниже, хватая

её на руки и тут же обнимая. Казалось бы, они не так давно расстались, но
Дазай чертовски соскучился. Он был так привязан к этому ребёнку, что словами
описать не мог.

— А Чуе больше некого было попросить заехать за ней? — Озаки достаточно

красиво одним вопросом и попыталась унизить Дазая, и поинтересоваться:
почему именно он?

— Малыш, сбегай за своими вещами, — брюнет тут же опускает её на пол, и

девочка убегает, сразу забыв об игре — они же возвращаются домой! С Дазаем!
И только она исчезает с поля зрения, Дазай слегка наклоняется к Озаки с лицом
максимально собранным и садистским, — дорогая Ане-сан, с этого дня я
запрещаю Вам как-либо вмешиваться в нашу семейную жизнь: своими советами,
рассказами, помощью или слишком частыми и раздражающими всех
звонками, — брюнет начал достаточно грубо, и только Коё хотела что-то
ответить, её перебивают, — к Вашему сведению, мы взрослые и не тупые люди,
которые сами знают, как жить, есть, спать и воспитывать детей, а если Вам так
хочется кем-то покомандовать — заведите себе собаку и дрессируйте её.

— Ты не можешь запретить мне общаться с ним, — не менее ядовито

практически сквозь зубы отвечает Коё, задрав голову.

— Могу. Ваша власть над Чуей закончилась уже лет десять назад.

— Какой же ты гад.

— Самый настоящий, — с неподдельным удовольствием Осаму улыбается и

отходит от неё, тут же переключая взгляд на мелкую, что выбежала из своей
комнаты вновь в его сторону. Коё же стояла на месте, словно поражённая. Во-
первых, она ненавидела проигрывать, во-вторых, ненавидела Дазая, поэтому не
хотела, чтобы он был частью их семьи, но переть против воли Чуи она больше не
может — как бы она не хотела дотолкать ему верные мысли, Накахара всё равно
сделает по-своему. И Осаму ему в этом, естественно, поможет — а чувствовать
себя бессильной в таких ситуациях было ещё больнее, ибо било по самолюбию.

***

— А мы идём к папе? — спрашивает Фамия, поднимая голову на Дазая, когда они

шли в сторону кафе. На самом деле, видеть своего родителя в хорошем
настроении было дико приятно — когда он улыбался, Осаму был полон
уверенности, позволяя Фамии почувствовать себя под защитой. Видеть его
самого беспомощным и опечаленным было слишком страшно, ведь собственных
сил и умений у неё пока не было.

— Нет, скорее проведаем одну крысу, — с хитрой улыбкой Дазай шагал

достаточно уверенно, хотя ещё не был до конца уверен, что Фёдор на работе —
в целом, плевать, он всё равно хотел заехать сюда по пути, а с дочерью даже
интереснее. В который раз убедится в крутости своего папы.
169/173
— Здравствуйте, Дазай-сан… — женщина на входе с меню в руках здоровается,
только стоило брюнету войти, однако, он молча кивает в её сторону почти
незаметно, направляясь в сторону барной стойки — она проводила его взглядом,
нервно сжимая пальцами картонку в руках, думая, что случится определённо
что-то нехорошее. Здесь ведь такая драма развернулась, сложно было не
заметить! И сейчас она больше всего боялась, что Дазай встретится с Фёдором
Достоевским, и ей, как администратору, придётся расхлёбывать конфликт,
чтобы не распугать посетителей.

И ведь действительно находит его — найти Достоевского не так сложно, и

Осаму даже не знает, что сказать, вернее, он даже не думал об этом, пока шёл,
зная, что нужные слова сами придут в нужный момент. Фёдор его также
заметил, даже отставил в сторону свой стакан и смотрит так, словно это он
собирался сожрать Дазая.

— Доброе утро, — радостно начинает Осаму, когда останавливается возле него.

— Уже день, — учтиво отвечает, затем вновь потягивает какую-то алую

жидкость из тары, — какими судьбами?

И ведь все внезапно стали такими вежливыми! Ведь увидеть Дазая в гневе —
штука редкая и пиздец пугающая, естественно, их одолел инстинкт
самосохранения. Однако, подобное лицемерие лишь сильнее раздражало.

— Да вот, хотел повидаться с одной крысой, заодно уточнить цену за кафе…

— Какую цену? — внезапно переспрашивает Достоевский, глядя достаточно

пристально и выжидающе, даже оскорбление проигнорировав.

— Ты наивно полагаешь, что Чуя ещё будет с тобой работать?

— А ты ему запрещаешь?

— Наглейшим образом.

— Не удивлён, — насмешливо брюнет отводит взгляд в сторону, понимая, что

однажды этот неприятный разговор всё же должен был состояться, хотя мелкая
уже тянет его руку в сторону, желая прекратить его, но Осаму впервые её
игнорирует, — пожалуй, этот вопрос я буду обсуждать…

Не успевает он договорить, как за ворот был притянут к Дазаю — для этого ему
пришлось даже отпустить руку дочери, пока она слегка нервно отшатнулась в
сторону от резкости движений, но пока не так сильно боялась, как менеджер
зала — и стоило им устраивать эту сцену при посторонних?! Кажется, здесь
никто не соблюдает границы личной жизни и общественной.

— Нет, теперь ты все вопросы будешь обсуждать лично со мной, если не хочешь
прекратить торговать ебалом, — с тем же спокойствием произносит Осаму, как
его руку достаточно неожиданно убирают. Ну, в целом, Достоевский тоже не
промах — Дазай ведь только кажется большим.

— Повторюсь: не удивлён, — топорно цедит Фёдор и отталкивает от себя

навязчивого брюнета, как его дочь вновь тянет за руку, но уже сильнее, начиная
170/173
вслух проситься домой. Её враждебная обстановка очень пугала, поэтому Дазай
наклонился к ней, чтобы взять на руки.

— Ладно, скоро увидимся, — брюнет всё же старался звучать более

дружелюбно, чтобы не пугать людей вокруг ещё больше, — желательно иметь
при себе все документы, цену выставлю самую минимальную.

«Да, подавись» — хотел было плюнуть Фёдор, но промолчал, складывая руки на

груди. Как всё отвратительно обернулось — отвратительно для него самого, но
отлично для Дазая, но, говорят же — дуракам везёт.

***

Ближе к вечеру Дазай освободил себе пару часов — как бы он не хотел сейчас
проводить всё время с семьёй, одно важное дело у него всё же оставалось, и оно
не требовало отлагательств. Возможно, за всё это время, как они общались —
Осаму достаточно привязался к Йосано, и по праву считал её хорошей подругой,
хоть и не очень компетентным психологом. Молча стоял у двери кабинета пару
минут, не зная, что именно он хотел сказать. Верно, они бы могли увидеться в
любой день после на работе, но почему-то ему приспичило именно сегодня
закончить все свои дела, прежде чем вновь уйти в полноправный отпуск от
обязательств.

Постучав по двери кабинета психолога, Дазай мысленно прогонял заново всё,

что хотел сказать и аккуратно поправил пакет в руках, прежде чем он
заглядывает внутрь:

— Приве-ет, — тут же тянет с некой долей радости в голосе, прежде чем

полностью войти — Дазай с хорошим настроением заражал им всех (если не
считать тех моментов, когда его хорошее настроение ограничивалось
издевательством над кем-то другим), — не занята?

— Для тебя — нет, — тут же отвечает Йосано, мелко поворачиваясь к нему, а

затем старательно, но аккуратно складывает бумаги в свой портфель, затем
тянется к полочке с наградами, снимая их и также складывая в какую-то
коробку, что слегка напрягло.

— Уже уходишь? Могу подвезти тебя.

— Зачем пришёл? — голос её звучал слишком серьёзно и по-деловому, что Дазай

заметил сразу, хотя вопрос был не слишком дружелюбным.

— Что случилось? — тут же подошёл сзади, но Акико не особо реагировала и не

останавливалась, пока брюнет не схватил её за руку, — Йосано?

— Я… — на секунду она замолчала, не зная с чего начать — начала с главного, —

я увольняюсь.

— Что?

— Да, Дазай, — тут же аккуратно убирает его ладонь и полностью

разворачивается к нему, чтобы поднять голову и говорить прямо, — я хочу
уволиться по собственному желанию. И вернуться в Токио.
171/173
Теперь замолчал Осаму, также не зная с какого вопроса начать, ведь в голове
оставались лишь маты и междометия.

— Подожди, — мужчина садится на чёрный кожаный диван, его сейчас такие

спонтанные решения выбивают из себя, что оставляет намного больше вопросов,
чем ответов. И сперва он молча стреляет глазами, проходя стадию отрицания —
хотелось начать останавливать её, говорить, что это поспешное и глупое
решение, но что-то подсказывало, что решение вовсе не поспешное. И вовсе не
глупое, — хорошо, ладно. Я не понимаю.

— Дазай, — женщина присаживается рядом, наконец слегка улыбнувшись. На

самом деле, она не хотела обсуждать это с Осаму раньше, его характер
достаточно спокойный, но в таких принципиальных моментах он может
заставить нервничать своим однозначным и бескомпромиссным «нет». К тому же
жизнь его до этого момента проходила в сильных волнениях, не хотелось
расстраивать его ещё больше. Поэтому решила поставить его именно перед
фактом, — я скучаю по семье.

Брюнет поворачивает к ней голову, склонив её на бок.

— Да и работник я хреновый, но знаешь, — на секунду она снова делает паузу,

проводя пальцами по волосам, однако она вовсе не выглядела несчастной, — я
слишком рано сдалась. Людям действительно порой не хватает смелости, чтобы
сказать и сделать многие вещи, ты как никто лучше понимаешь это, — затем
улыбается чуть шире, — мне казалось, что у меня совсем ничего не осталось, я
же одна, разведена, в возрасте, лишилась сына — ну полный набор неудачницы.
Я думала, моя жизнь окончена, — Осаму не стало её жаль, скорее пробирала
гордость, — но я подумала, у нас так много общего, но я бы точно не сказала,
что ты неудачник или выглядишь жалко… Ты сильный человек, я этому завидую.

— Не правда, я просто везучий.

— Ого, откуда такая скромность?

— Я от природы очень милый и скромный, — затем он также улыбается, хотя

шутить сейчас было не к месту. Он понимал о чём она говорит — Йосано дико
соскучилась по сыну. И хочет домой, — ладно, я рад за тебя, и ты вовсе не
плохой работник. Просто немного дурочка.

— Ну, спасибо, — тут же она стукает его в плечо и усмехается. Почему-то в её

голове этот разговор был более страшным, казалось, что Дазай будет более
грубым, страшно было его разочаровывать. Но он наоборот столь добр, что
принимал её полностью, и это действительно было приятно. Кажется, Дазай был
отцом не только для своей дочери, в его натуре филантропа было заботиться
вообще обо всех.

— Я любя.

— Я знаю.

Примечание к части

172/173
да девочки это конец девачьки это капец......
ждите следующую работу с ддлг хиххи

173/173