Pojęcie wolności w optyce dychotomii SWOI –OBCY w tekstach sowieckiego ideologicznego subdyskursu o

kulturze lat 1953–1957

Pojęcie wolności (ros. свобода) bez wątpienia należy do kluczowych pojęć społecznych i
etyczno-moralnych w wymiarze ogólnoludzkim [Арутюнова 2003: 73], przy czym trudno
jest wskazać jakikolwiek dyskurs, w którym jest ono waloryzowane w sposób jednoznacznie
negatywny. Nie można też nie zauważyć, że, choć poza kontekstem wolność wiąże się zawsze
lub niemal zawsze z pozytywną oceną, to w momencie, gdy pojęcie to staje się obiektem
realnej debaty, pojawia się czasem potrzeba relatywizacji. Czyjaś wolność może wszak
ograniczać pole działania innych, istnieje wolność negatywna (od czegoś), mówi się również
o wolności pozytywnej (do czegoś) itd. Pojęcie wolności, wbrew temu, jak ukształtowano
sowiecki system społeczno-polityczny, było również jedną z istotnych konstant
obsługującego ów system dyskursu ideologicznego. Hymn ZSRR zaczynał się wersem Союз
нерушимых республик свободных, Stalina nazywano oswobodzicielem, a jednym z
głównych celów ruchu komunistycznego miało być wyzwolenie narodów spod
imperialistycznego ucisku, wrogowie ZSRR określani byli jako душители свободы,
поработители itd. Z drugiej strony wolność była traktowana jako zagrożenie i bywało, że
rozumiano ją w kategoriach anarchii czy samowoli. W żadnym stopniu nie jest to jednak
specyficzna cecha sowieckiej recepcji pojęcia, które bywa wprost traktowane jako jedna z
konstant rosyjskiego spojrzenia na świat w ogóle [np. Егорова, Кирилова 2012]. Istotny
natomiast wydaje się kontrast, jaki zachodzi między akceptacją przez sowiecki dyskurs
ideologiczny pozytywnego wariantu konceptu свобода, a charakterem samego systemu
społeczno-politycznego. Kontrast ten w połączeniu z dychotomijną strukturą dyskursu [patrz:]
oraz wobec faktu, że do pojęcia wolności odwoływały się obie strony konfliktu
ideologicznego, wymusza bowiem przeprowadzenie konsekwentnego rozgraniczenia na tę
"wolność", o której mówią OBCY i wolność, którą głoszą SWOI. To dychotomijne podejście
do pojęcia wolności jest, jak twierdzą niektórzy badacze zagadnienia, trwale zakorzenione w
rosyjskim spojrzeniu na świat. Najlepiej świadczy o tym fakt, że realizowane jest ono w
dwóch wariantach semantycznych. Istnieje bowiem pojęcie wolności – свободы i wolności –
воли, przy czym свобода związana jest z takimi kategoriami, jak porządek, prawo i
ograniczenie (chodzi tu raczej o sferę asocjacyjno-konotacyjną, ponieważ kolokacja полная
свобода nie nosi żadnych znamion oksymoronu, choć pod względem swojej globalej
semantyki zbliża się do znaczenia воля [Катаева 46]), podczas gdy воля z takimi, jak
dowolność działania, brak ograniczeń, siła czy możliwość nieskrępowanego wyboru
[Шмелев 2002: 71, Егорова, Кириллова 2012Ь 162, Арутюнова 2003: 73–75, Злобин
2007, Катаева 2005: 44]. Dualizm ten ma głębokie korzenie. W odniesieniu do XVII wieku
pisał o nim Georgij Fiodorow:

Ясно, что в этом мире не могло быть места свободе. Послушание в школе Иосифа [Wołockiego -
przyp. P.Z.] было высшей монашеской добродетелью. Отсюда его распространение через
Домострой в жизнь мирянского общества. Свобода для москвича — понятие отрицательное:
синоним распущенности, «наказанности», безобразия.

Ну а как же «воля», о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое

русское сердце? Слово «свобода» до сих пор кажется переводом французского liberte. Но никто
не может оспаривать русскости «воли». Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и
свободы для русского слуха. Воля есть, прежде всего, возможность жить, или пожить, по
своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют, и
равные, стесняет и мир.

Воля торжествует или в уходе из общества, на степ ном просторе, или во власти над
обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе;
воля — всегда для себя [Федоров 1992: 286].

Dychotomijna struktura pojęcia przejawia się zatem nie tylko w opozycji свобода/ воля, ale
również w aksjologicznej niejednoznaczności obu jej członów. O ile bowiem воля jest tym, o
czym "мечтает и поет народ", to jest ona jednocześnie tym, czego obawia się hierarchiczna
struktura społeczna, podobnie, zresztą, jak свобода, np.:

(1) Такое свободное толкование отдельных вопросов не простительно партийному человеку,

облаченному бысоким доверием партии и занимающему такой важный государственный пост
[Записка Петроградского райкома КПСС о совещании творческих работников киностудии
«Ленфильм», 13 июля 1954 г., Афиани 2001].

Co ciekawe, w badanym materiale nie znalazła się żadna realizacja leksemu воля, natomiast
pojawia się jednostka своеволие. Być może jest to związane z tym, że, jak pisze Anna
Wierzbicka "...в современном русском языке слово воля более не употребляется в
подобных контекстах, ограничиваясь употреблением по отношению к жизни вне
тюрьмы (и вне исправительно-трудовых лагерей)" [Вежбицка 1999: 462]. Jednak równie
ważnym powodem jest fakt, że воля w warstwie asocjacyjno-konotacyjnej zawiera element
braku jakichkolwiek ograniczeń, podczas gdy свобода jest w różnym stopniu ograniczona.
Свобода, choć jest to w oczywisty sposób nadużyciem, może być poddana ograniczeniom
doktrynalnym charakterystycznym dla socjalistycznego realizmu, воля takim zabiegom się
nie poddaje. Jednakowoż, jeśli przyjąć punkt widzenia podzielany przez A. Wierzbicką
[1999: 464] i Alieksieja Szmieliowa [70], że pojęcie воля wykazuje silne konotacje
przestrzenne, jego ślady odnajdujemy w metaforyce stosowanej w badanych tekstach. Chodzi
tu głównie o przenośnie wykorzystujące orientację horyzontalną oraz metaforę ptaka, np.:

(2) Советские художники расправляют крылья, воодушевленные решениями ХХ съезда партии

[М. Садовяну, Долг писателя, „Правда”, 18 ноября 1956];

(3) Социалистический реализм дает небывалый простор для проявления ярких

индивидуальностей, стилей, открывает новые возможности развития нашему искусству,
богатству его многообразных талантов [Д. Завадский, За идейность и мастерство советского
театра, „Правда”, 8 августа 1954];

Nie zmienia to jednak faktu, że jednostka воля jako konotująca właśnie brak ograniczeń, ale
jednocześnie pozytywnie waloryzowana w rosyjskiej lingwokulturze jest nie tyle nawet
nieużyteczna, ale wręcz niekorzystna dla efektywnej propagandy systemu wprowadzającego i
promującego określone ograniczenia.

Pomimo tych komplikacji deklaratywny wysoki status pojęcia wolności w świecie

sowieckiej aksjologii nie budzi żadnych wątpliwości. Warto się jednak przyjrzeć także
praktyce dyskursywnej. Pojęcie wolności w związku ze swoją wewnętrzną dychotomijnością
oraz oczywistą sprzecznością z praktycznymi zasadami kierującymi życiem ZSRR staje się
dla nadawcy dyskursu ideologicznego niewygodne. Dzieje się tak zwłaszcza w takich
momentach, gdy do głosu dochodzą tendencje liberalizacyjne, gdy ktoś zaczyna głośno
domagać się wolności. Z taką sytuacją mieliśmy do czynienia w sowieckim dyskursie o
kulturze po śmierci Stalina. Jednym z pierwszorzędnych problemów stało się wówczas
zagadnienie wolności twórczej. Tzw. oficjalne czynniki stawały wobec takich postulatów w
dość niezręcznej sytuacji, ponieważ samo domaganie się wolości w momencie, gdy o tejże
wolności mówiło się i pisało jako stanie oczywistym zadawało kłam oficjalnej wersji
rzeczywistości. Ten dyskomfort mógł prowadzić do prób swoistego wyminięcia tej kwestii,
jak na przykład:

(4) В условиях социалистического общества, где народ является действительно свободным,

подлинным хозяином своей судьбы и творцом новой жизни, для художника, который верно
 служит своему народу, не существует вопроса о том, свободен или не свободен он в своем
творчестве [Н.С. Хрущев, За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа, „Правда”,
28 августа 1957].

Jednak ten problem nie dał się po prostu pominąć. Pojęcie wolności musiało więc zostać w
praktyce dyskursywnej zniuansowane w taki sposób, by odpowiadać potrzebom
autorytarnego systemu w starciu z tendencjami liberalnymi. Postaram się prześledzić różne
warianty jego realizacji na podstawie tekstów dotyczących kultury publikowanych w gazecie
"Prawda" (1953–1957) oraz dokumentów KC WKP(b) (KPZR) [Афиани 2001].

Pojęcie wolności wyrażane jest w badanych tekstach przede wszystkim przez

jednostki свобода, свободный, свободно. Wymienione leksemy, których użyciom nie
towarzyszą żadne dookreślenia czy zabiegi formalne w rodzaju cudzysłowu odnoszą się do
pojęcia wolności w podstawowym jego rozumieniu. tj. wolności ograniczonej w sposób
racjonalny (возможность проявления субъектом своей воли в условиях осознания
законов развития природы и общества, [Ожегов 1953]) lub w znaczeniu независимость,
отсутствие стеснений и ограничений, связышающих общественно-политическую
жизнь и деятельность какого-н. класса, всего общества или его членов [Ожегов 1953].
Chodzi tu o wolność SWOICH w rodzimym środowisku 1, które jest gwarantem owej
wolności, np.:

(5) Под знаменем социалистического реализма художник познает истинную свободу творчества
[вст. Высокое призвание советского художника, „Правда”, 9 марта 1957]

(6) Свобода художественного творчества является первейшим условием расцвета культуры 2

[вст. Расцвет культуры советских народов, „Правда”, 23 августа 1957];

(7) Социалистический реализм предполагает самый широкий простор для свободного

проявления творческой индивидуальности художника [М. Кузнецов, Русский лес, „Правда”, 28
марта 1954];

(8) Метод социалистического реализма дает возможность полному и свободному проявлению

творческой индивидуальности, любой творческой манере и почерку [Б. Иогансон, Искусство
социалистического реализма, „Правда”, 24 июня 1956];

1
Powiązanie pojęcia wolności z przynależnością do kręgu SWOICH widać już na poziomie analizy
etymologicznej (mowa o indoeuropejskim rdzeniu *swe obecnym zarówno w formie свобода, jak i свой), patrz
[Бенвенист 1995: 212–220, Егорова, Кириллова 2012: 162].
2
Rzecz jasna, prawdziwej, socjalistycznej kultury, a nie псевдокультуры запада...
 (9) Не только в наши дни свобндого творчества народных талантов мы можем в полной мере
оценить сколь талантлив армянский народ ... [Л. Лавровский, Жизнерадостное творчество,
„Правда”, 7 июня 1956].

Свобода w odróżnieniu od воли podlega pewnym ograniczeniom. W analizowanym

dyskursie należą do nich ramy doktrynalne czy szeroko eksponowany w sowieckim dyskursie
ideologicznym prymat służby [por. Zemszał, Gdańsk 2017: 197–198], np.:

(10) А, самое главное, необходимо полностью искоренить "проработческий" тон при

обсуждении литературных дел в партийных органах, создать атмосферу доверия, полной
свободы и непринужденности и, вместе с тем, высокой ответственности, политической
сознательности и дисциплины [Письмо литературоведа А. А. Петросян секретарю ЦК КПСС
П.Н. Поспелову о положении в советской литературе и о работе Института мировой
литературы , 13 июлия 1954, Афиани 2001]

(11) Подчеркивая, что каждый художник имеет право творить свободно, согласно своему
идеалу, Ленин в то ве время говорил: "..." [В. Рюриков, Литература и жизнь народа, „Правда”,
26 августа 1956]

(12) Полвека назад В. И. Ленин мечтал о свободной литературе, которая будет служить не
верхним "десяти тысячам", а всему народу [А. Караваева, Во имя жизни и мира. Заметки
писателя, „Правда”, 1 ноября 1954]

(13) Вглядываясь в будущее, освещенное яркими зарницами революционных боев, Ленин видел
могучую, свободную, подлинно народную литературу, открыто поставившую себя на служение
"миллионам и десяткам миллионов" трудящихся ... [bez autora, Высокое призвание советского
писателя, „Правда”, 21 мая 1956]

Nie są to jednak w optyce badanych tekstów ograniczenia narzucone, ale zinternalizowane

przez środowiska twórcze, np.:

(14) Такой художник избирает путь служения народу свободно, без принуждения, по
собственному убеждению и призванию, по велению души и сердца [вст. Высокое призвание
деятелей литературы и искусства, „Правда”, 1 сентября 1957]

(15) Лживому и лицемерному буржуазному лозунгу "независимости" литературы от общества,

фальшивым концепциям "искусства для искусства" наши писатели с гордостью
 противопоставляют свои высокие идейные позиции служения интересам трудящихся, интересам
народа [А. Сурков, Состояние и задачи советской литературы, „Правда”, 16 декабря 1954]

W szeregu odnotowanych kontekstów niektóre wystąpienia leksemów свобода i

независимость mogłyby być na pierwszy rzut oka traktowane jako synonimiczne, np.

(16) Побывав за рубежом и познакомившись не только с современным искусством Италии,

Франции, а и с самими художниками, мы с глубокой скорбью можем сделать вывод – к чему
привела так называемая "свобода" искусства, "независимость" искусства от общества [ЦК
КПСС, Приветствие ЦК КПСС Всесоюзному съезду советских художников, „Правда”, 1 марта
1957]

Warto jednak zwrócić uwagę na to, że jednostka независимость ani razu nie występuje w
odniesieniu do kategorii SWOI. Twórcy należący do socjalistycznego realizmu z założenia
nie mogą być niezależni, ponieważ ich powołaniem jest służba. W dyskursie następuje więc
rozdzielenie tych kategorii. Свобода w tej optyce bynajmniej nie implikuje независимости.
Zarówno jedno, jak i drugie jest ponadto w odniesieniu do grupy OBCYCH przedstawiane
jako szkodliwa ułuda. Służą temu obficie stosowane cudzysłowy 3 oraz określenia мнимый,
так называемый czy partykuła якобы

(17) Но среди работников литературы и искусства встречаются еще и такие отдельные люди,
поборники "свободы творчества", которых, оказывается, тяготит руководство партии и
государства [вст. Главная линия развития литературы и искусства, „Правда”, 29 августа 1957];

(18) На примере буржуазного абстрактного искусства особенно ясно видно, к чему приводят все
эти непомерно раздутые притязания, бессмысленная игра в мнимую свободу творчества [383];

(19) Побывав за рубежом и познакомившись не только с современным искусством Италии,

Франции, а и с самими художниками, мы с глубокой скорбью можем сделать вывод – к чему
привела так называемая "свобода" искусства, "независимость" искусства от общества [ЦК
КПСС, Приветствие ЦК КПСС Всесоюзному съезду советских художников, „Правда”, 1 марта
1957];
(20) Как будто можно было бы указать хоть одну страну капиталистического мира, где якобы
царит "свобода творчества", в которой достижения музыкального искусства в этот период
выдержали бы сравнение с потоком вдохновенных, проникнутых высокими человеческими

3
Bardzo trafnie funkcjonowanie cudzysłowów w dyskursie komunistycznym ujął Jakub Sadowski: "Cudzysłów
– ta swoista granica, oddzielająca słowa od pozostałego tekstu – pojawia się każdorazowo, gdy słowo w taki czy
inny sposób wiąże się ze światem Zła. Cudzysłów jak gdyby podkreśla, że w tamtym świecie wszystko jest na
odwrót, że zwykłe neutralne słowo t a m już nie może oznaczać tego, co tutaj" [66].
 идеалами произведений, созданных советскими композиторами [Т.Н. Хренников, Доклад на
Всесоюзном съезде советских композиторов, „Правда”, 29 марта 1957];
(21) В этом прежде всего и выражено огромнейшее преимущество эстетических позиций
советского художника перед художником буржуазным, который на словах бахвалится своей
политической независимостью, бравирует мнимой свободой, а в действительности является
послушным рупором реакционнейшей политики, проповедником самой антигуманистической
идеологии [вст. Всесоюзный съезд советских художников, „Правда”, 28 февраля 1957];

(22) ... не изжитые еще до конца среди художественной интеллигенции опозиционные

настроения в вопросе партийного и государственного руководства искусством, что связано с
сильным влиянием "свободы" творчества [Записка отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по
РСФСР о результатах голосования по выборам делегатов от московских композиторов на второй
Всесоюзный съезд СК СССР, 18 марта 1957 г., Афиани 2001]

Ta złudna, nieprawdziwa wolność grupy OBCYCH jest przeciwieństwem NASZEJ wolności,

czyli tej, którą w ramach ideologicznego dyskursu o kulturze oferuje realizm socjalistyczny.
Tylko NASZA wolność jest wolnością prawdziwą, co podkreślane bywa przez przymiotniki i
przysłówki полный, подлинный/ подлинно i истинный/ истинно, действительно np.:

(23) Под знаменем социалистического реализма художник познает истинную свободу

творчества [вст. Высокое призвание советского художника, „Правда”, 9 марта 1957];
(24) Социалистический реализм открывает неограниченные возможности для смелых
художественных исканий и открытий, для подлинно свободного проявления творческой
индивидуальности художника, черпающего вдохновение в жизни народа [Б. Иогансон,
Искусство социалистического реализма, „Правда”, 24 июня 1956];
(25) В условиях социалистического общества, где народ является действительно свободным,
подлинным хозяином своей судьбы и творцом новой жизни, для художника, который верно
служит своему народу, не существует вопроса о том, свободен или не свободен он в своем
творчестве [Н.С. Хрущев, За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа, „Правда”,
28 августа 1957]
(26) Весь дух нашей литературы – самой революционной и бесстрашной литературы в мире –
непримиримо враждебен любым проявлениям чуждой идеологии, антинародной буржуазной
эстетике, но он непримирим и еще к одному врагу истинно свободного творчества – лености и
косности художнической мысли [К. Федин, На высшую ступень, „Правда”, 15 декабря 1954]
(27) А, самое главное, необходимо полностью искоренить "проработческий" тон при
обсуждении литературных дел в партийных органах, создать атмосферу доверия, полной
свободы и непринужденности и, вместе с тем, высокой ответственности, политической
сознательности и дисциплины [Письмо литературоведа А. А. Петросян секретарю ЦК КПСС
П.Н. Поспелову о положении в советской литературе и о работе Института мировой
литературы , 13 июлия 1954, Афиани 2001]
Opozycja NASZEJ, tj. prawdziwej i OBCEJ niby-wolności jest wynikiem ideologizacji
samego pojęcia, która znajduje również bezpośredni wyraz w objaśniających formułach
zawierających realizacje ideologemowe [o ideologemie patrz: Zemszał coś tam coś tam], np.:

(28) Евтушенко утвервждал, что Симонов выступил односторонне, говорил, что Дудинцев не
хочет буржуазной свободы и демократии, что Симонов пытался представить Дудинцева чуть ли
не борцом против диктатуры пролетариата [Записка отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС
по РСФСР о выступлениях на заключительном заседании пленума правления Московского
отделения Союза писателей СССР, 9 марта 1957, Афиани 2001]
(29) Журнал «Вопросы философии» в № 5 за 1956 год поместил статью «К вопросу об
отстаивании драматургии и театра» авторов Б. А. Назарова и О. В. Гридневой, в кототой, под
видом критики и научно-исторического анализа последствий культа личности, с с
антипартийных, ревизионистских позиций трактуются вопросы партийного и государственного
идеологического руководства и контроля за искусством за последние 20 лет, и ставится
проблема "свободы твирчества" в ее откровенно буржуазно-анархистческом понимании [Записка
отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР о выступлениях против партийного и
государственного руководства искусством в журнале «Вопросы философии» и в других
периодических изданиях, 12 ноября 1956, Афиани 2001]
(30) Вступающие в Пен-клуб писатели должны присоединиться к "Хартии Пен-клубов", которая
направленя на защиту свободы слова и мысли в буржуазном духе [Записка отдела культуры ЦК
КПСС с согласием секретарей ЦК КПСС о неприемлемости вступления СП СССР в
междунардную организацию Пен-клубов, 28 сентября 1956, Афиани 2001]
(31)Ленинское отношение к искусству направлено против буржуазных представлений об
"абсолютной свободе абсолютно индивидуального творчества", против понимания свободы как
анархистического своеволия [Записка отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах
развития современной советской литературы», 27 июля 1956, Афиани 2001]
(32) С требованием свободы, понятой как буржуазно-анархическое своеволие и полная
независимость от всякого партийного и государственного контроля, выступили некоторые
московские литераторы и наа состоявшемся весной 1956 года обсуждении работы издетельства
"Советский писатель" [Записка отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых нездоровых явлениях
в Московском отделении Союза писателей», не позднее 30 мая 1957, Афиани 2001]
(33) Однако нельзя не видеть, что к критике действительных недостатков в практике
руководства искусством примешивается и стремление "освободиться" от всякого влияния
партии и государства на развитие искусства, защищается "свобода творчества" в бурвуазно-
анархическом, индивидуалистическом духе [Записка отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых
вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части
писателей», 1 декабря 1956, Афиани 2001]
Wolność OBCEGO interpretowana jest często w kategoriach anarchii (буржуазно-
анархическое своеволе), tj. zbliża się pod względem konotacji 'brak ograniczeń' do wariantu
воля. Jak pisze Natalia Katajewa: "по системно-словарным и контекстным показаниям,
воля в русском языковом сознании – это своеобразная духовная ценность, вместе с тем
она предполагает одержимость собственным желанием, отсутствие всяких ограничений
в своих действиях/поступках, что чревато эгоизмом; свобода обладает разной степенью
подлинности: истинная свобода связана с ограничениями и уважением к другому,
псевдосвобода уподобляется воле" [49]. Jednostka воля, ze względu na jednoznacznie
pozytywne nacechowanie, nie mogła być stosowana w narracjach dotyczących
ideologicznego wroga. W tekstach pojawia się natomiast szereg negatywnie nacechowanych
realizacji synonimicznych z semantyką braku kontroli, dezorganizacji czy wręcz swawoli,
np.:
(34) В № 3 журнала "Новый мир" опубликована статья Н. К. Гудзия и В. А. Жданова "Вопросы
текстологии", являющаяся по существу попыткой теоретически обосновать редакторский
произвол в издании сочинений классиков [С. Перов, За научное издание сочинений В.
Маяковского, „Правда”, 14 апреля 1953];

(35) Редакторский субъективизм, произвол и грубые ошибки, имевшие место в недавнее бремя
при издании сочинений Гоголя, произведений Демьяна Бедного, вызвали справедливое и
суровое осуждение советской общественности [С. Перов, За научное издание сочинений В.
Маяковского, „Правда”, 14 апреля 1953];
(36) Трбуется время и значительные усилия, чтоб преодолеть как влияние анархиствующих
демагогов, так и последтвия ошибок и неправильных действий гг. Герасимова, Манизера,
Сысоева и др. [Записка отдела культуры ЦК КПСС о положении в области изобразительного
искусства, 8 февраля 1957, Афиани 2001]
(37) Ввиду сложившегося самотека и стихийности стало фактически невозможно сколько-
нибудь планировать и направлять развитие изобразительного искусства со стороны
государственных организаций [Записка министра культуры СССР Г. Ф. Александрова о
состоянии советского изобразительного искусства и мерах по улучшению организации труда
художников, 27 сентября 1954, Афиани 2001]
(38) Эти произведения [Евтушенко, сборник "Шоссе энтузиастов"] расценивались как
проявление ревизионизма на идеологическом фронте, как попыта раскачать стихию нездоровых
явлений и тенденций в литературе и жизни [Записка инструктора отдела науки, школ и культуры
ЦК КПСС по РСФСР М. В. Колядича «Об идеологических извращениях и ошинбках в
карельской литературе,, 7 декабря 1957, Афиани 2001]
(39) Некоторые распоясавшиеся литераторы пытались объяснить культ личности коренными
пороками социалистического строя... [Записка отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых
 нездоровых явлениях в Московском отделении Союза писателей», не позднее 30 мая 1957,
Афиани 2001]
(40) В этой речи тов. Охлопков, говоря о положении в киноискусстве и задачах творческих
работников, допустил непростительную для заместителя министра культуры вольность в
изложении ряда вопросов, ни словом не обмолвился о принципе партийности в искусстве
[Записка Петроградского райкома КПСС о совещании творческих работников киностудии
«Ленфильм», 13 июля 1954 г., Афиани 2001]

Co symptomatyczne, wszystkie odnotowane użycia tego typu dotyczą nie Zachodu, ale
nowych zagrożeń, które pojawiły się po śmierci Stalina w samym ZSRR. Są one
zdecydowanie mocniej nacechowane, niż formuły typu мнимая свобода, ponieważ ich
zadaniem jest dyskredytacja wroga wewnętrznego, z tym zaś zwykle walczy się
zdecydowanie brutalniej, niż z wrogiem zewnętrznym. Można w tym dostrzec pewną
interesującą prawidłowość, na którą kieruje nas przede wszystkim semantyka imiesłowu
распоясавшийся. Wyraźnie wskazuje on na pewien punkt krytyczny, moment
wyswobodzenia się z jakichś ograniczeń. Tego typu formuły nie mogły być stosowane wobec
środowisk Zachodu, albowiem jedyne ograniczenia, o których mówiono w odniesieniu do
nich w badanym dyskursie wynikały, w przyjętej przezeń optyce, z ustroju kapitalistycznego,
a więc w ich przypadku zrzucenie ograniczeń musiałoby być interpretowane jako
освобождение, tj. osiągnięcie 'prawdziwej wolności'. Taki przykład znajdujemy w
odniesieniu do krajów, które stosunkowo niedawno weszły w skład tzw. obozu
socjalistycznego:

(41) Трудящиеся стран социалистического лагеря, все прогрессивное человечество видят в

советской культуре могучий оплот борьбы за новую, социалистическую культуру, залог
освобождения культуры от тлетворного влияния реакционной идеологии империалистов [bez
autora, Смотр народных талантов, „Правда”, 2 января 1954].

Próby zrzucenia ograniczeń przez własnych "buntowników" musiały wobec tego prowadzić
do anarchii i bezładu.

Przeanalizowany materiał pozwala stwierdzić, że tradycyjna dla rosyjskiej lingwokultury

dychotomia свобода – воля uległa w ramach badanego dyskursu znaczącej reinterpretacji,
która polegała w pierwszej kolejności na wyeliminowaniu drugiego z jej elementów jako
konotującego brak ograniczeń i jednocześnie nacechowanego pozytywnie, a zatem, z punktu
widzenia propagandy systemu, potencjalnie szkodliwego oraz aktualizacji trzech kategorii
odpowiadających trzem zasadniczym zbiorowościom, o których mowa w dyskursie. Pierwszą
z nich jest kategoria MY, której odpowiada настоящая свобода, drugą – kategoria ONI
(wróg zewnętrzny, мнимая свобода), trzecią – ONI (wróg wewnętrzny, произвол).

Sadowski J., Między Pałacem Rad i Pałacem Kultury. Studium kultury totalitarnej, Kraków 2009.
Zemszał P., Wartościowanie uniwersalne i ideologiczne – pojęcie i rola ideologemu na przykładzie wybranych
nominacji dotyczących Stalina w sowieckim dyskursie ideologicznym, „Etnolingwistyka” 2014, z. 26, s. 45–56.
Zemszał P., Relacje władza – artysta w sowieckim ideologicznym subdyskursie o kulturze w latach 1953–1957
[w:] red. Ż. Sładkiewicz, A. Klimkiewicz, Perswazja językowa w różnych dyskursach, t. 1, Gdańsk 2017, s. 187–
203.
Арутюнова Н. Д., Воля и свобода [в:] Логический анализ языка. Космос и Хаос: концептуальные поля
порадка и беспорядка, ред. Н.Д. Арутюнова, М., с. 73–99.
Афиани В.Ю. (ред.), Аппарат ЦК КПСС и культура. Документы, Москва 2001.
Бенвенист Э., Словарь индоевропейских социальных терминов, том 1, М. 1995.
Вежбицка A., Семантические универсалии и описание языков, М. 1999.
Егорова О.С., Кириллова О.А., «Свобода» и «воля» как ключевые концепты русской культуры [в:]
„Ярославский педагогический вестник” 2012, № 4, том 1, с. 161–167.
Злобин А.А., Свобода и воля: сопоставительный аспект характеритики, „Вестник ВГУ. Серия:
Филология. Журналистика” 2007, № 2, с. 56–59.
Катаева Н.М., Воля [в:] Антология концептов, т. 1, ред. В.И. Карасик, И.А. Стернин, Волгоград 2005, с.
42–58.
Ожегов С. И. (сост.), Словарь русского языка, Москва 1953.
Шмелев А.Д., Русская языковая модель мира, М. 2002.
Федотов Г.П., Россия и свобода [в:] Г.П. Федотов, Судьба и грехи России, том 2, СПб 1992, с. 276–303.