Роберт Бернс
Давно ли цвел зеленый дол
Джон
Но десять раз в последний час
мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет -
Хранить благоразумье.
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Кто не завидует никак
Богатому сословью.
Ах, почему жестокий рок -
Всегда любви помеха
И не цветет любви цветок
Без славы и успеха?
Честная бедность
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство -
Штамп на золотом,
А золотой -
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,
Таких зову я знатью,
Вот этот шут - природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, -
Бревно останется бревном
И в орденах, и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Был честный фермер мой отец
Был честный фермер мой отец.
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее - чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!
Я в свет пустился без гроша,
Но был беспечный малый.
Богатым быть я не желал,
Великим быть - пожалуй!
Таланта не был я лишен,
Был грамотен немножко
И вот решил по мере сил
Пробить себе дорожку.
И так и сяк пытался я
Понравиться фортуне,
Но все усилья и труды
Мои остались втуне.
То был врагами я подбит,
То предан был друзьями
И вновь, достигнув высоты,
Оказывался в яме.
В конце концов я был готов
Оставить попеченье.
И по примеру мудрецов
Я вывел заключенье:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час - в руках у нас.
Владей же настоящим!
Надежды нет, просвета нет,
А есть нужда, забота.
Ну что ж, покуда ты живешь,
Без устали работай.
Косить, пахать и боронить
Я научился с детства.
И это все, что мой отец
Оставил мне в наследство.
Так и живу - в нужде, в труде,
Доволен передышкой.
А хорошенько отдохну
Когда-нибудь под крышкой.
Заботы завтрашнего дня
Мне сердца не тревожат.
Мне дорог нынешний мой день,
Покуда он не прожит!
Я так же весел, как монарх
В наследственном чертоге,
Хоть и становится судьба
Мне поперек дороги.
На завтра хлеба не дает
Мне эта злая скряга.
Но нынче есть чего поесть, -
И то уж это благо!
Беда, нужда крадут всегда
Мой заработок скудный.
Мой промах этому виной
Иль нрав мой безрассудный?
И все же сердцу своему
Вовеки не позволю я
Впадать от временных невзгод
В тоску и меланхолию!
О ты, кто властен и богат,
Намного ль ты счастливей?
Стремится твой голодный взгляд
Вперед - к двойной наживе.
Пусть денег куры не клюют
У баловня удачи, -
Простой, веселый, честный люд
Тебя стократ богаче!
Он меня поцеловал
Он меня поцеловал
И ушел по склонам гор.
На уступы серых скал
Все гляжу я с этих пор.
Пощади его в пути,
Дробный дождь, трескучий град.
Горных троп не замети
На вершинах, снегопад!
В бледном сумраке ночном
Не кружись, метель, над ним, -
Пусть он спит спокойным сном
И проснется невредим.
Пусть меня он назовет
И в долину кинет взгляд.
Путь ведет его вперед,
А любовь зовет назад.
Забыть ли старую любовь
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,
За дружбу прежних дней.
За дружбу старую -
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина -
За счастье юных дней.
С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней...
И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука - в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней!
За дружбу старую -
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.
Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва.
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва...
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
Когда кончался сенокос
Когда кончался сенокос,
И колыхалась рожь волной,
И запах клевера и роз
Струей вливался в летний зной,
Когда в саду среди кустов
Жужжала сонная пчела, -
В тени, в загоне для коров
Беседа медленная шла.
Сказала Бесси, наклонясь
К своей соседке древних лет:
- Идти я замуж собралась.
- Ну что ж, худого в этом нет.
Твоих поклонников не счесть,
А ты, голубка, молода.
Ты можешь выбрать - время есть -
Себе усадьбу хоть куда!
Взяла бы Джона ты в мужья
Из Баски-Глена. Парень - клад.
А знаешь, курочка моя,
Где есть достаток, там и лад.
- Ну что мне Джон! На что мне он!
Я на него и не взгляну.
Свои амбары любит Джон, -
Зачем любить ему жену!
Мне Робин по сердцу давно,
И знаю, - я ему мила.
Я за словцо его одно
Весь Баски-Глен бы отдала!
- Но жизнь, малютка, не легка.
К богатству, к счастью - путь крутой.
И верь мне, полная рука
Куда сильней руки пустой.
Кто поумней, тот бережет.
У тех, кто тратит, нет ума.
И уж какой ты сваришь мед,
Такой и будешь пить сама!
- О да, за деньги не хитро
Купить поля, луга, стада,
Но золото и серебро
Не купят сердца никогда!
Пусть мой удел - убогий дом,
Пустой амбар и тесный хлев, -
Вдвоем мы лучше заживем
Всех королей и королев.
Конец лета
Пророчат осени приход
1
И выстрел в отдаленье,
И птицы взлет среди болот,
И вереска цветенье,
И рожь, бегущая волной, -
Предвестье урожая,
И лес ночной, где под луной
Я о тебе скучаю.
Вальдшнепы любят тихий лес,
Вьюрки - кустарник горный.
А цапли с вышины небес
Стремятся в край озерный.
Дрозды в орешнике живут,
В тиши лесной полянки.
Густой боярышник - приют
Веселой коноплянки.
У каждого обычай свой,
Свой путь, свои стремленья.
Один живет с большой семьей,
Другой - в уединенье.
Но всюду злой тиран проник:
В немых лесных просторах
Ты слышишь гром, и жалкий крик,
И смятых перьев шорох...
А ведь такой кругом покой.
Стрижей кружится стая.
И нива никнет за рекой
Зелено-золотая.
Давай пойдем бродить вдвоем
И насладимся вволю
Красой плодов в глуши садов
И спелой рожью в поле.
Так хорошо идти-брести
По скошенному лугу
И встретить месяц на пути,
Тесней прильнув друг к другу,
Как дождь весной - листве лесной,
Как осень - урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Подруга дорогая!
Полевой мыши
Зверек проворный, юркий, гладкий,
Куда бежишь ты без оглядки,
Зачем дрожишь, как в лихорадке,
За жизнь свою?
Не трусь - тебя своей лопаткой
Я не убью.
Я понимаю и не спорю,
Что человек с природой в ссоре,
И всем живым несет он горе,
Внушает страх,
Хоть все мы смертные и вскоре
Вернемся в прах.
Пусть говорят: ты жнешь, не сея.
Но я винить тебя не смею.
Ведь надо жить!.. И ты скромнее,
Чем все, крадешь.
А я ничуть не обеднею -
Была бы рожь!
Тебя оставил я без крова
Порой ненастной и суровой,
Когда уж не из чего снова
Построить дом,
Чтобы от ветра ледяного
Укрыться в нем...
Все голо, все мертво вокруг.
Пустынно поле, скошен луг.
И ты убежище от вьюг
Найти мечтал,
Когда вломился тяжкий плуг
К тебе в подвал.
Травы, листвы увядшей ком -
Вот чем он стал, твой теплый дом,
Тобой построенный с трудом.
А дни идут...
Где ты в полях, покрытых льдом,
Найдешь приют?
Ах, милый, ты не одинок:
И нас обманывает рок,
И рушится сквозь потолок
На нас нужда.
Мы счастья ждем, а на порог
Валит беда...
Но ты, дружок, счастливей нас...
Ты видишь то, что есть сейчас.
А мы не сводим скорбных глаз
С былых невзгод
И в тайном страхе каждый раз
Глядим вперед.
Горной маргаритке
О скромный, маленький цветок,
Твой час последний недалек.
Сметет твой тонкий стебелек
Мой тяжкий плуг.
Перепахать я должен в срок
Зеленый луг.
Не жаворонок полевой -
Сосед, земляк, приятель твой -
Пригнет твой стебель над травой,
Готовясь в путь
И первой утренней росой
Обрызгав грудь.
Ты вырос между горных скал
И был беспомощен и мал,
Чуть над землей приподымал
Свой огонек,
Но храбро с ветром воевал
Твой стебелек.
В садах ограда и кусты
Хранят высокие цветы.
А ты рожден средь нищеты
Суровых гор.
Но как собой украсил ты
Нагой простор!
Одетый в будничный наряд,
Ты к солнцу обращал свой взгляд.
Его теплу и свету рад,
Глядел на юг,
Не думая, что разорят
Твой мирный луг.
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
В глуши таясь,
Пока ее, как этот цвет,
Не втопчут в грязь.
Так и бесхитростный певец,
Страстей неопытный пловец,
Не знает низменных сердец -
Подводных скал -
И там находит свой конец,
Где счастья ждал.
Такая участь многих ждет...
Кого томит гордыни гнет,
Кто изнурен ярмом забот, -
Тем свет не мил.
И человек на дно идет
Лишенный сил.
И ты, виновник этих строк,
Держись, - конец твой недалек.
Тебя настигнет грозный рок -
Нужда, недуг, -
Как на весенний стебелек
Наехал плуг.
Элегия на смерть моей овцы
Пишу стихами или прозой,
А по щекам струятся слезы.
Судьбы исполнились угрозы:
Погас мой свет.
Живут на свете овцы, козы,
А Мэйли нет!
Моя душа тоской объята.
Я потерял не клад богатый, -
Иная, тяжкая, утрата
Гнетет певца.
Меня любила, точно брата,
Моя овца.
Таких друзей на свете мало.
Меня узнав за два квартала,
Она по городу бежала
За мной вослед
И так сердечно отвечала
На мой привет.
Она была овцою кроткой,
Ходила чинною походкой
И не валила загородки
В чужом саду.
Грехов за век ее короткий
Я не найду.
Ее кудрявого барашка
Кормлю я хлебом или кашкой.
Увы, он так похож, бедняжка,
На мать свою,
Что я над ним вздыхаю тяжко
И слезы лью.
Она была не нашей местной
Овцой, породы неизвестной:
Приплыл ее прапрадед честный,
Большой баран -
С ее прабабушкой совместно -
Из дальних стран.
Никто не снял с нее овчины.
Увы, единственной причиной
Ее безвременной кончины
Была петля...
И так же душишь люд невинный
Ты, конопля!
Пускай же все порты Дуна
Настроят дудки или струны.
Пусть соберутся ночью лунной
Ко мне певцы
Прославить память Мэйли юной,
Моей овцы!
Ода шотландскому пудингу
В тебе я славлю командира
Всех пудингов горячих мира, -
Могучий Хаггис, полный жира
И требухи.
Строчу, пока мне служит лира,
Тебе стихи.
Дородный, плотный, крутобокий,
Ты высишься, как холм далекий,
А под тобой поднос широкий
Чуть не трещит.
Но как твои ласкают соки
Наш аппетит!
С полей вернувшись, землеробы,
Сойдясь вокруг твоей особы,
Тебя проворно режут, чтобы
Весь жар и пыл
Твоей дымящейся утробы
На миг не стыл.
Теперь доносится до слуха
Стук ложек, звякающих глухо.
Когда ж плотнее станет брюхо,
Чем барабан,
Старик, молясь, гудит, как муха,
От пищи пьян.
Кто обожает стол французский -
Рагу и всякие закуски
(Хотя от этакой нагрузки
И свиньям вред),
С презреньем щурит глаз свой узкий
На наш обед.
Но - бедный шут! - от пищи жалкой
Его нога не толще палки,
А вместо мускулов - мочалки,
Кулак - орех.
В бою, в горячей перепалке
Он сзади всех.
А тот, кому ты служишь пищей,
Согнет подкову в кулачище.
Когда ж в такой руке засвищет
Стальной клинок, -
Врага уносят на кладбище
Без рук, без ног.
Молю я Промысел небесный:
И в будний день, и в день
воскресный
Нам не давай похлебки пресной,
Яви нам благость
И ниспошли родной, чудесный,
Горячий Хаггис!
Тэм О`Шентер
Когда на город ляжет тень
И кончится базарный день,
И продавцы бегут, задвинув
Засовом двери магазинов,
И нас кивком сосед зовет
Стряхнуть ярмо дневных забот, -
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить, как врага.
Об этом думал Тэм О'Шентер
Когда во тьме покинул центр
Излюбленного городка,
Где он наклюкался слегка.
А город, где он нализался -
Старинный Эйр, - ему казался
Гораздо выше всех столиц
По красоте своих девиц.
О Тэм! забыл ты о совете
Своей супруги - мудрой Кэтти.
А ведь она была права...
Припомни, Тэм, ее слова:
"Бездельник, шут, пропойца старый,
Не пропускаешь ты базара,
Чтобы не плюхнуться под стол.
Ты пропил с мельником помол.
Чтоб ногу подковать кобыле,
Вы с кузнецом две ночи пили.
Ты в праздник ходишь в божий дом,
Чтобы потом за полной кружкой
2
Ночь просидеть с церковным
служкой
Или нарезаться с дьячком!
Смотри же: в полночь ненароком
Утонешь в омуте глубоком
Иль попадешь в гнездо чертей
У старой церкви Аллоуэй!"
О жены! Плакать я готов,
Припомнив, сколько мудрых слов
Красноречивейшей морали
Мы без вниманья оставляли...
Но продолжаем повесть. Тэм
Сидел в трактире перед тем.
Трещало в очаге полено.
Над кружками клубилась пена,
И слышался хрустальный звон.
Его сосед - сапожник Джон -
Был верный друг его до гроба:
Не раз под стол валились оба!
Так проходил за часом час.
А в очаге огонь не гас.
Шел разговор. Гремели песни.
Эль становился все чудесней.
И Тэм О'Шентер через стол
Роман с трактирщицей завел.
Они обменивались взглядом,
Хотя супруг сидел с ней рядом.
Но был он, к счастью, погружен
В рассказ, который начал Джон,
И, голос Джона прерывая,
Гремел, как туча грозовая.
То дождь, то снег хлестал в окно,
Но пьяным было все равно!
Заботы в кружках потонули,
Минута каждая плыла,
Как пролетающая в улей
Перегруженная пчела.
Блажен король. Но кружка с пивом
Любого делает счастливым!
Но счастье - точно маков цвет:
Сорвешь цветок - его уж нет.
Часы утех подобны рою
Снежинок легких над рекою.
Примчатся к нам на краткий срок
И прочь летят, как ветерок.
Так исчезает, вспыхнув ярко,
На небе радужная арка...
Всему на свете свой черед.
И Тэм из-за стола встает.
Седлает клячу он во мраке.
Кругом не слышно и собаки.
Не позавидуешь тому,
Кто должен мчаться в эту тьму!
Дул ветер из последних сил,
И град хлестал, и ливень лил,
И вспышки молний тьма глотала,
И небо долго грохотало...
В такую ночь, как эта ночь,
Сам дьявол погулять не прочь.
Но поворот за поворотом, -
О'Шентер мчался по болотам.
Рукой от бури заслонясь,
Он несся вдаль, взметая грязь.
То шляпу он сжимал в тревоге,
То пел сонеты по дороге,
То зорко вглядывался в тьму,
Где черт мерещился ему...
Вот, наконец, неясной тенью
Мелькнула церковь в отдаленье.
Оттуда слышался, как зов,
Далекий хор чертей и сов.
Невдалеке - знакомый брод.
Когда-то здесь у этих вод
В глухую ночь на берегу
Торговец утонул в снегу.
Здесь у прибрежных этих скал
Пропойца голову сломал.
Там - под поникшею ракитой -
Младенец найден был зарытый.
А дальше - тот засохший дуб,
Где женщины качался труп...
Разбуженная непогодой,
Река во тьме катила воды.
Кругом гремел тяжелый гром,
Змеился молнии излом.
И невдали за перелеском,
Озарена туманным блеском,
Меж глухо стонущих ветвей
Открылась церковь Аллоуэй.
Неслись оттуда стоны, крики,
И свист, и визг, и хохот дикий.
Ах Джон ячменное Зерно!
В твоем огне закалено,
Оживлено твоею чашей,
Не знает страха сердце наше.
От кружки мы полезем в ад.
За чаркой нам сам черт не брат!
А Тэм О'Шентер был под мухой
И не боялся злого духа,
Но клячу сдвинуть он не мог,
Пока движеньем рук и ног,
Угрозой, ласкою и силой
Не победил свою кобылу.
Она дрожа пошла к вратам.
О боже! Что творилось там!..
Толпясь, как продавцы на рынке,
Под трубы, дудки и волынки
Водили адский хоровод
Колдуньи, ведьмы всех пород.
И не кадриль они плясали,
Не новомодный котильон,
Что привезли к нам из Версаля,
Не танцы нынешних времен,
А те затейливые танцы,
Что знали старые шотландцы:
Взлетали, топнув каблуком.
Вертелись по полу волчком.
На этом празднике полночном
На подоконнике восточном
Сидел с волынкой старый Ник
И выдувал бесовский джиг.
Все веселей внизу плясали.
И вдруг гроба, открывшись встали,
И в каждом гробе был скелет
В истлевшем платье прошлых лет.
Все мертвецы держали свечи.
Один мертвец широкоплечий
Чуть звякнул кольцами оков,
И понял Тэм, кто он таков.
Тут были крошечные дети,
Что мало пожили на свете
И умерли, не крещены,
В чем нет, конечно, их вины...
Тут были воры и злодеи
В цепях, с веревкою на шее.
При них орудья грабежа:
Пять топоров и три ножа,
Одна подвязка, чье объятье
Прервало краткий век дитяти.
Один кинжал, хранивший след
Отцеубийства древних лет:
Навеки к острию кинжала
Седая прядь волос пристала...
Но тайну остальных улик
Не в силах рассказать язык.
И Тэм и Мэг - его кобыла -
Видали все, что в церкви было,
Безмолвно стоя у дверей.
Кружились ведьмы все быстрей,
Неслись вприпрыжку и вприскочку, Не сдобровать твоей кобыле, -
Гуськом, кружком и в одиночку,
То парами, то сбившись в кучу,
И пар стоял над ними тучей.
Потом разделись и в белье
Плясали на своем тряпье.
Будь эти пляшущие тетки
Румянощекие красотки,
И будь у теток на плечах
Взамен фланелевых рубах
Сорочки ткани белоснежной,
Стан обвивающие нежно,
Клянусь, отдать я был бы рад
За их улыбку или взгляд
Не только сердце или душу,
Но и штаны свои из плюша,
Свои последние штаны,
Уже не первой новизны.
А эти ведьмы древних лет,
Свой обнажившие скелет,
Живые жерди и ходули
Во мне нутро перевернули!
Но Тэм нежданно разглядел
Среди толпы костлявых тел,
Обтянутых гусиной кожей,
Одну бабенку помоложе!
Как видно, на бесовский пляс
Она явилась в первый раз.
(Потом молва о ней гремела:
Она и скот губить умела,
И корабли пускать на дно,
И портить в колосе зерно!)
Она была в рубашке тонкой,
Которую еще девчонкой
Носила, и давно была
Рубашка ветхая мала.
Не знала бабушка седая,
Сорочку внучке покупая,
Что внучка в ней плясать пойдет
В пустынный храм среди болот,
Что бесноваться будет Нэнни
Среди чертей и привидений...
Но музу должен я прервать.
Ей эта песня не под стать,
Не передаст она, как ловко
Плясала верткая чертовка,
Как на пороге бедный Тэм
Стоял недвижен, глух и нем,
А дьявол, потеряв рассудок,
Свирепо дул в десяток дудок.
Но вот прыжок, еще прыжок -
И удержаться Тэм не мог.
Он прохрипел, вздыхая тяжко:
"Ах ты, короткая рубашка!.."
И в тот же миг прервался пляс,
И замер крик, и свет погас...
Но только тронул Тэм поводья,
Завыло адское отродье...
Как мчится пчел гудящий рой,
Когда встревожен их покой,
Как носится пернатых стая,
От лап кошачьих улетая,
Иль как народ со всех дворов
Бежит на крик "Держи воров!" -
Так Мэгги от нечистой силы
Насилу ноги уносила
Через канаву, пень, бугор,
Во весь галоп, во весь опор...
О Тэм! Как жирную селедку,
Тебя швырнуть на сковородку.
Напрасно ждет тебя жена:
Вдовой останется она.
Ее бока в поту и в мыле.
О Мэг! Скорей беги на мост, -
И покажи нечистым хвост, -
Боятся ведьмы, бесы, черти
Воды текучей, точно смерти!
Увы, еще перед мостом
Пришлось ей повертеть хвостом.
Как вздрогнула она, бедняжка,
Когда Короткая Рубашка,
Вдруг вынырнув из-за куста,
Вцепилась ей в репей хвоста...
В последний раз собравшись с силой,
Рванулась добрая кобыла,
Взлетела на скрипучий мост,
Чертям оставив серый хвост.
Ах, после этой страшной ночи
Во много раз он стал короче!
На этом кончу я рассказ.
Но если кто-нибудь из вас
Прельстится полною баклажкой
Или Короткою Рубашкой, -
Пусть вспомнит ночь, и дождь, и
снег,
И старую кобылу Мэг!..
Эпиграммы:
К портрету духовного лица
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец - плут.
Эпитафия бездушному дельцу
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело...
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Поклоннику знати
У него - герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях.
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Надпись на могиле школьного
педанта
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
При посещении богатой усадьбы
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья...
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
На лорда Галлоуэй
I
3
В его роду известных много,
Но сам он не в почете.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте...
II
Тебе дворец не ко двору.
Попробуй отыскать
Глухую, грязную нору -
Душе твоей под стать!
Книжный червь
Пусть книжный червь - жилец
резного шкафа
В поэзии узоры прогрызет,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тисненый переплет!
Надгробная надпись
Прошел Джон Бушби честный путь.
Он жил с моралью в дружбе...
Попробуй, дьявол, обмануть
Такого Джона Бушби!
О черепе тупицы
Господь во всем, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Надпись на могиле сельского
волокиты
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит...
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Происхождении одной особы
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
Потомку Стюартов
Нет, вы - не Стюарт, ваша честь.
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
На благодарственном молебне по
случаю победы
О лицемерье, служишь ты молебны
Над прахом всех загубленных тобой.
Но разве нужен небу гимн
хвалебный
И благодарность за разбой?
Ответ "верноподданным
уроженцам шотландии"
Вы, верные трону, безропотный скот,
Пируйте, орите всю ночь напролет. Надпись на могиле эсквайра,
Позор ваш - надежный от зависти
щит.
Но что от презрения вас защитит?
При посещении разрушенного
дворца
шотландских королей
Когда-то Стюарты владели этим
троном
И вся Шотландия жила по их
законам.
Теперь без кровли дом, где прежде
был престол,
А их венец с державой перешел
К чужой династии, к семье из-за
границы,
Где друг за другом следуют тупицы.
Чем больше знаешь их, тиранов
наших дней,
Тем презираешь их сильней.
Переводчику Марциала
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашел, - Он стал затылок свой скрести,
Ты слышишь крик поэта Марциала: Нуждаясь в смысле здравом,
"Разбой! Грабеж! Меня он
перевел!.."
Ответ на угрозу злонамеренного
критика
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас бог от ярости осла!
Актрисе мисс Фонтенелль
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала - природе.
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство
Вот тогда сыграешь роль!
К портрету известной мисс Бернс
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
Был один грешок за нею...
Меньше ль было у любой?
Ярлычок на карету знатной дамы
Как твоя госпожа, ты трещишь,
дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси
колес
Ненадежны, как сердце хозяйки!
О золотом кольце
- Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? -
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
- Владеет любовь электрической
силой,
А золото - проводник!
Красавице, проповедующей свободу
и равенство
Ты восклицаешь: "Равенство!
Свобода!"
Но, милая, слова твои - обман.
Ты ввергла в рабство множество
народа
И властвуешь бездушно, как тиран.
который был
под башмаком у жены
Со дней Адама все напасти
Проистекают от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Эпитафия преподавателю латыни
Тебе мы кланяемся низко,
В последний раз сказав: "Аминь!"
Грешил ты редко по-английски.
Пусть бог простит твою латынь!
Мисс Джинни Скотт
О, будь у скоттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, -
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Лорд-адвокат
Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом...
Проповеднику лемингтонской
церкви
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви - этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Трактирщице из Рослина
Достойна всякого почета
Владений этих госпожа.
В ее таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Еще полвека проживет.
И - верьте! - не промчусь я мимо
Ее распахнутых ворот!
О плохих дорогах
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
Надпись на могиле честолюбца
Покойник был дурак и так любил
чины,
Что требует в аду короны сатаны.
- Нет, - молвил сатана. - Ты зол, и
даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь
умишком!
Эпитафия твердолобому трусу
Клади земли тончайший слой
На это сердце робкое,
Но башню целую построй
Над черепной коробкою!
Художнику
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет,
Рисуй владыку ада!
Тебе известней адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет черт,
Написанный с натуры!
Девушке маленького роста
На то и меньше мой алмаз
Гранитной темной глыбы,
Чтобы дороже во сто раз
Его ценить могли бы!
Эпитафия владельцу усадьбы
Джемс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Нетленный капитан
Пред тем, как предать капитана
могиле,
Друзья бальзамировать сердце
решили.
- Нет, - молвил прохожий, - он так
ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
В защиту акцизного
Вам, остроумцам, праздным и
капризным,
Довольно издеваться над акцизным.
Чем лучше ваш премьер или
священник,
С живых и мертвых требующий
денег
И на приход глядящий с укоризной?
Кто он такой? Духовный ваш
акцизный!
Капитану Ридделю при
возвращении газеты
Газетные строчки
Прочел я до точки,
Но в них, к сожалению, мало
Известий столичных,
Вестей заграничных.
И крупных разбоев не стало.
Газетная братья
Имеет понятье,
Что значат известка и глина,
Но в том, что сложнее, -
Ручаться я смею, -
Она, как младенец, невинна.
И это перо
Не слишком остро.
Боюсь, что оно не ответит
На все бесконечное ваше добро...
Ах, если б у солнца мне вырвать
перо
Такое, что греет и светит!
Три вывески
I
Напоминает он лицом
Ту вывеску, что над крыльцом
Гремит, блестит,
Лаская слух и взор,
И говорит:
"Здесь постоялый двор",
II
Как эта голова чиста, пуста,
Припудрена, искусно завита!
Такую видишь в лавке брадобрея.
И каждый, кто проходит перед нею,
дни и те же говорит слова:
- Вот голова!
III
А эта голова
Могучего напоминает льва,
Но только льва довольно мирного
Трактирного.
Стихи, написанные алмазом на
окне гостиницы
Мы к вам пришли
Не тешить взгляд
Заводом вашим местным,
А для того,
4
Чтоб смрадный ад
Был местом,
Нам известным,
Мы к вам стучались
Целый час.
Привратник не ответил.
И дай нам бог,
Чтоб так же нас
Привратник ада встретил!
Эпитафия старухе Гриззель Грим
Лежит карга под камнем сим.
И не могу понять я,
Как этой ведьме Гриззель Грим
Раскрыла смерть объятья!
Эпитафия Вильяму Грэхему,
эсквайру
Склонясь у гробового входа,
- О смерть! - воскликнула природа,
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Надпись на официальной бумаге,
которая предписывала поэту
"служить, а не думать"
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух -
Удел одних богатых!
По поводу болезни капитана
Френсиса Гроуза
Проведав, что Френсис в объятиях
смерти,
Топ-топ - прибежали к одру его
черти.
Но, слыша, как стонут под грузом
больного
Тяжелые ножки кровати дубовой,
Они отказались принять его душу:
Легко ли поднять эту грузную тушу!
Зеркало
Ты обозвал меня совой,
Но сам себя обидел:
Во мне ты только образ свой,
Как в зеркале, увидел.
Знакомому, который отвернулся
при встрече с поэтом
Чего ты краснеешь, встречаясь со
мной?
Я знаю: ты глуп и рогат.
Но в этих достоинствах кто-то иной, с плечом!
А вовсе не ты виноват!
Джонсону
Мошенники, ханжи и сумасброды,
Свободу невзлюбив, шипят со всех Закон нам продиктуют свой?
сторон.
Но если гений стал врагом свободы, - Перед наемною ордой?
Самоубийца он.
Лорду, который не пустил в свои
палаты поэта
и его друзей, интересовавшихся
архитектурой
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы - не малые ребята,
А ваш дворец - не торт!
Эпитафия самоубийце
Себя, как плевел, вырвал тот,
Кого посеял дьявол.
Самоубийством от хлопот
Он господа избавил.
Эпитафия крикливому спорщику
Ушел ли ты в блаженный рай
Иль в ад, где воют черти, -
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
Эпитафия церковному старосте,
сапожнику Гуду
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казаы, -
Он ловко деньги прячет.
Мистеру Вильяму Моль оф Пан
Мур, которого поэт
увидел в новом элегантном
фаэтоне на скачках (бегах)
Я согласиться должен, что бесспорно
Твой новый фаэтон имел успех.
Так некий вор мечтал, чтоб выше
всех
Ему соорудили столб позорный.
***
Недаром, видимо, господь
Когда-то посулил:
Не только души, но и плоть
Восстанет из могил.
А то б вовеки не воскрес
Души лишенный Кардонесс!
Клод Жозеф Руже де Лиль
Марсельеза
Идем, сыны страны Родныя!
День славы взрезывает мрак.
На нас поднялась тирания,
Взнесен окровавленный стяг.
Вы слышите в тиши безлюдий
Ревущих яростно солдат?
Они идут убить ребят
И жен, припавших к нашей груди!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Чего хотят злодеи эти,
Предатели и короли?
Кому кнуты, оковы, сети
Они заботливо сплели?
То вам, французы! А какое
Безумье нам наполнит грудь!
То нас хотят они вернуть
В повиновение былое!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Как! Иностранные когорты
Как! Наши львы падут простерты
О боги! Скованные руки
Для нас готовят узы пут!
Из подлых деспотов придут
Владыки множить наши муки!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом!
Идем, идем!
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
Дрожите, низкие тираны,
Для каждой стороны позор
Предательские ваши планы
Свой угадали приговор.
Чтоб с вами биться — все солдаты!
Пусть не один герой падет —
Земля других произведет,
Всегда готовых для расплаты!
К оружью, граждане! Вперед, плечо
с плечом! Хор
Идем, идем! Выше огненных созвездий,
Пусть кровь нечистая бежит ручьем! Братья, есть блаженный мир,
Претерпи, кто слаб и сир, - 
Француз, как воин благородный Там награда и возмездье!
Бей иль удары береги, Не нужны богам рыданья!
Не трогай жертвы несвободной, Будем равны им в одном:
Что гонят против нас враги. К общей чаше ликованья
Но этот деспот кровожадный, Всех скорбящих созовём.
С Буйе в союз вступивший род, Прочь и распри и угрозы!
Тигр этот злобный, что грызет Не считай врагу обид!
Грудь матернюю беспощадно! Пусть его не душат слёзы
К оружью, граждане! Вперед, плечо И печаль не тяготит.
с плечом! Боги греции
Идем, идем! В дни, когда вы светлый мир учили
Пусть кровь нечистая бежит ручьем! Безмятежной поступи весны,
Над блаженным племенем царили
Фридрих фон Шиллер Властелины сказочной страны,-
Ах, счастливой верою владея,
К радости Жизнь была совсем, совсем иной
Радость, пламя неземное, В дни, когда цветами, Киферея,
Райский дух, слетевший к нам, Храм увенчивали твой!
опьяненные тобою
Мы вошли в твой светлый храм. В дни, когда покров воображенья
Ты сближаешь без усилья Вдохновенно правду облекал,
Всех разрозненных враждой, Жизнь струилась полнотой творенья,
Там, где ты раскинешь крылья, И бездушный камень ощущал.
Люди - братья меж собой. Благородней этот мир казался,
Хор И любовь к нему была жива;
Обнимитесь, миллионы!  Вещим взорам всюду открывался
Слейтесь в радости одной! След священный божества.
Там, над звёздною страной, - 
Бог, в любви пресуществлённый! Где теперь, как нас мудрец наставил,
Кто сберёг в житейской вьюге Мертвый шар в пространстве
Дружбу друга своего, раскален,
Верен был своей подруге, - влейся в Там в тиши величественной правил
наше торжество! Колесницей светлой Аполлон.
 Кто презрел в земной юдоли Здесь, на высях, жили ореады,
Теплоту душевных уз, Этот лес был сенью для дриад,
Тот в слезах, по доброй воле, Там из урны молодой наяды
Пусть покинет наш союз! Бил сребристый водопад.
Хор
Всё, что в мире обитает, 
Этот лавр был нимфою молящей,
Вечной дружбе присягай!
В той скале дочь Тантала молчит,
Путь её в надзвездный край,
Филомела плачет в темной чаще,
Где Неведомый витает.
Стон Сиринги в тростнике звучит;
Мать-природа всё живое
Этот ключ унес слезу Деметры
Соком радости поит,
К Персефоне, у подземных рек;
Всем даёт своей рукою долю счастья
Зов Киприды мчали эти ветры
без обид.
Вслед отшедшему навек.
Нам лозу и взор любимой, 
Друга верного в бою, 
Видеть Бога херувиму,  В те года сынов Девкалиона
Сладострастие червю. Из богов не презирал никто;
Хор К дщерям Пирры с высей Геликона
Ниц простерлись вы в смиренье? Пастухом спускался сын Лето.
Мир! Ты видишь Божество? И богов, и смертных, и героев
Выше звёзд ищи Его; Нежной связью Эрос обвивал,
В небесах Его селенья. Он богов, и смертных, и героев
Радость двигает колёса К аматунтской жертве звал.
Вечных мировых часов.
Свет рождает их хаоса, Не печаль учила вас молиться,
Плод рождает из цветов. Хмурый подвиг был не нужен вам;
С мировым круговоротом  Все сердца могли блаженно биться,
Состязаясь в быстроте, И блаженный был сродни богам.
Видит солнца в звездочётам Было все лишь красотою свято,
Недоступной высоте. Не стыдился радостей никто
Хор Там, где пела нежная Эрато,
Как светила по орбите,  Там, где правила Пейто.
Как герой на смертный бой, 
Братья, в путь идите свой,  Как дворцы, смеялись ваши храмы;
Смело, с радостью идите! На истмийских пышных торжествах
С ней мудрец читает сферы,  В вашу честь курились фимиамы,
Пишет правды письмена, Колесницы подымали прах.
На крутых высотах веры Стройной пляской, легкой и живою,
Страстотерпца ждёт она. Оплеталось пламя алтарей;
Там парят её знамёна Вы венчали свежею листвою
Средь сияющих светил, Благовонный лен кудрей.
Здесь стоит она склонённой
У разверзшихся могил. Тирсоносцев радостные клики
И пантер великолепный мех
5
Возвещали шествие владыки:
Пьяный Фавн опережает всех;
Перед Вакхом буйствуют менады,
Прославляя плясками вино;
Смуглый чашник льет волну отрады
Всем, в чьем кубке сухо дно.
Охранял предсмертное страданье
Не костяк ужасный. С губ снимал
Поцелуй последнее дыханье,
Тихий гений факел опускал.
Даже в глуби Орка неизбежной
Строгий суд внук женщины творил,
И фракиец жалобою нежной
Слух эриний покорил.
В Елисейских рощах ожидала
Сонмы теней радость прежних дней;
Там любовь любимого встречала,
И возничий обретал коней;
Лин, как встарь, былую песнь
заводит,
Алкестиду к сердцу жмет Адмет,
Вновь Орест товарища находит,
Лук и стрелы - Филоктет.
Выспренней награды ждал воитель
На пройденном доблестно пути,
Славных дел торжественный
свершитель
В круг блаженных смело мог войти.
Перед тем, кто смерть одолевает,
Преклонялся тихий сонм богов;
Путь пловцам с Олимпа озаряет
Луч бессмертных близнецов.
Где ты, светлый мир? Вернись,
воскресни,
Дня земного ласковый расцвет!
Только в небывалом царстве песни –
Жив еще твой баснословный след.
Вымерли печальные равнины,
Божество не явится очам;
Ах, от знойно-жизненной картины
Только тень осталась нам.
Все цветы исчезли, облетая
В жутком вихре северных ветров;
Одного из всех обогащая,
Должен был погибнуть мир богов.
Я ищу печально в тверди звездной: И Зевс сказал: «Так как же быть с
Там тебя, Селена, больше нет;
Я зову в лесах, над водной бездной: Нет у меня ни городов, ни сел.
Пуст и гулок их ответ!
Безучастно радость расточая,
Не гордясь величием своим,
К духу, в ней живущему, глухая,
Не счастлива счастием моим,
К своему поэту равнодушна,
Бег минут, как маятник, деля,
Лишь закону тяжести послушна,
Обезбожена земля.
Чтобы завтра сызнова родиться,
Белый саван ткет себе она,
Все на той же прялке будет виться
За луною новая луна.
В царство сказок возвратились боги, новым
Покидая мир, который сам,
Возмужав, уже без их подмоги
Может плыть по небесам.
Да, ушли, и все, что вдохновенно,
Что прекрасно, унесли с собой,-
Все цветы, всю полноту вселенной,- Что необдуманно творят.
Нам оставив только звук пустой.
Высей Пинда, их блаженных сеней, И честь, живущая века,
Не зальет времен водоворот:
Что бессмертно в мире песнопений, Того, что делает рука.
В смертном мире не живет.
Больше в яму положите
Раздел земли Дров сосновых, дров сухих,
Зевс молвил людям: «Забирайте Чтобы сжатое в укрытье
землю! Пламя охватило их.
Ее дарю вам в щедрости своей, Медь сперва расплавь,
Чтоб вы, в наследство высший дар Олова прибавь,
приемля, Чтобы к вящей нашей славе
Как братья стали жить на ней!» Всё слилось в едином сплаве!
Тут всё засуетилось торопливо, И то, что ныне в яме тёмной
И стар и млад поспешно поднялся. Рука усердная вершит,
Взял земледелец золотую ниву, С высокой башни в мир огромный
Охотник – темные леса, О нашей славе возвестит;
И, трогая сердца людские,
Аббат – вино, купец – товар в Потомков звоном будет звать,
продажу, Сливаться с хором литургии,
Король забрал торговые пути, В груди скорбящего рыдать;
Закрыл мосты, везде расставил И что сынам земли в наследье
стражу: Во мгле готовит рок слепой,
«Торгуешь – пошлину плати!» Всё отзовётся в гулкой меди
Тысячекратною волной.
А в поздний час издалека явился,
Цель всё ближе час от часу:
Потупив взор, задумчивый поэт.
Плавка в блёстках пузырей.
Все роздано. Раздел земли
Поташу прибавьте в массу,
свершился,
Чтобы плавилась быстрей.
И для поэта места нет.
Живо, не зевай!
Пену всю снимай!
«О, горе мне! Ужели обделенным Чтоб металл и наших внуков
Лишь я остался – твой вернейший Трогал чистотою звуков.
сын?» –
Воскликнул он и рухнул ниц пред Пусть колокол, зовя к веселью,
троном. Пошлёт младенцу свой привет,
Но рек небесный властелин: Когда, склонясь над колыбелью,
Мать сторожит его рассвет,
«Коль ты ушел в бесплодных грез Пока в объятьях сладкой дрёмы
пределы, Он мир встречает незнакомый
То не тревожь меня своей мольбой! И дремлют в золотом тумане
Где был ты в час великого раздела?» Его надежды и желанья.
Но год за годом мчится вслед,
«Я был, – сказал поэт, – с тобой! И, верный доброму завету,
Уходит отрок, вдаль влеком,
Мой взор твоим пленился светлым Он бродит с посохом по свету
ликом, И вновь вступает в отчий дом.
К твоим словам мой слух прикован И здесь, как неземное диво,
был. Вдруг видит юный пилигрим:
Прости ж того, кто в думах о Ресницы опустив стыдливо,
великом Подруга детства перед ним.
Юдоль земную позабыл!» И вот с тоской невыразимой
В глуби встревоженной души
Он ловит каждый взгляд любимой
тобою? И тайно слёзы льёт в тиши.
Вздыхая, бродит вслед за нею,
Но для тебя я небеса открою – Покинув шумный круг друзей,
Будь принят в них, когда б ты ни В полях срывает он лилею
пришел!» И молча преподносит ей.
О грёзы счастья, трепет тайный!
Песнь о колоколе Любови первой светлый сон!
Вот уж форма затвердела, Душе открылся мир бескрайный,
Обожжённая огнём. И взор блаженством озарён!
Веселей, друзья, за дело — О, если б, вечно расцветая,
Выльем колокол! Начнём! Сияла нам пора златая!
Пусть горячий пот
По лицу течёт, — Смесь бурлит водоворотом,
Труд наш, если бог поможет, Стержень опущу в струю,
Славу мастера умножит. Чуть покроется налётом —
Время приступать к литью.
В счастливый миг, с дерзаньем А теперь ковшом
Пробу зачерпнём
И речи мудрые придут: И проверим живо, всё ли
Ведь, сдобренный разумным словом, Там слилось по нашей воле.
Живей и радостнее труд.
Итак, всё вдумчиво обсудим, Где сила с лаской в дружной смеси,
Чтоб не трудиться наугад. Тепло и строгость в равновесье,
Презренье тем ничтожным людям, Там звук отменно чист всегда.
И тот, кто друга выбирает,
В том человека украшенье Пусть сердцем сердце проверяет, —
Ведь грёзам — день, слезам — года.
Что сердцем чует он значенье Вот невеста молодая.
Вкруг чела венок лежит.
В божий храм людей скликая,
Медный колокол гудит.
Ах, мгновенье золотое!
Праздник счастья и весны!
Вместе с поясом, с фатою
Неземные тают сны.
Жар сердца пройдёт,
Любовь остаётся.
Цветок опадёт,
Но плод разовьётся.
Муж выйдет в простор
Житейского поля;
Чтоб радостной доли
И счастья добиться, —
Он будет трудиться,
С людьми состязаться,
В борьбе изощряться,
За благом гоняться.
И вот уж добро без конца и без края
В амбары течёт, наполняет сараи,
И множатся службы, и ширится
двор.
И всюду хозяйка
Царит молодая,
Мать нежных малюток,
И правит с уменьем
Семьёю, именьем,
И девочек учит,
И мальчиков школит,
И вечно в заботе,
В движенье, в работе,
И дом бережёт,
И множит доход,
И в ларчик душистый сбирает
пожитки,
И крутит на прялке немолкнущей
нитки,
И прячет в сундук стародавних
времён
Волнистую шерсть и мерцающий
лён,
И мир охраняет семейного круга,
Не зная досуга.
И с балкона дома отец,
Всё хозяйство взглядом окинув, —
В новом доме каждый венец,
Двор, сараи из свежих брёвен,
Скирды хлеба с крышей вровень,
Скот в задворье жирный, сытый,
В поле волны зрелого жита, —
Молвит, гордый собой:
«Создан моим трудом,
Против беды любой
Век устоит мой дом!»
Но судьба хитра и лжива,
Краток с ней союз счастливый.
Срок пришёл — и горе в дом.
Смесь уже давно поспела:
Весь в зазубринах излом.
Подставляйте желоб смело
И с молитвою начнём.
Краны открывай!
Боже, счастья дай!
Дай нам счастья и удачи
В форму слить металл горячий!
Огонь священный! Испокон
Великих благ источник он.
За всё, что строим, что творим,
В душе огонь благодарим.
Но страшен этот дар богов,
Когда, свободный от оков,
Лавиной с каменных вершин
Летит он, неба вольный сын.
Горе, если невозбранно
Мчится он неудержим
С дикой силой урагана
По строеньям городским!
Ведь стихии обуяны
6
Злобою к делам людским.
Вот из тучи
Льётся щедро
Дождь могучий.
Но из тех же чёрных туч
Молний луч.
Чу, набат на башне бьют!
Все бегут!
Багровеет
Небосвод.
То не солнечный восход!
Гарью веет.
Дым столбом.
Гул кругом.
Клокоча и свирепея,
Смерча дикого быстрее
Вьются огненные змеи.
Пышет жар; огнём объятый,
Рухнул дом; трещат накаты.
Душен воздух раскалённый,
Плачут дети, плачут жёны,
С воем звери
Бьются в двери,
Люди мечутся, как тени,
Все бежит, ища спасенья.
Ночь светла, как день весенний.
По рукам легко и бодро
Мчатся вёдра,
В небо бьют воды потоки.
Вдруг сорвался вихрь жестокий,
Закружился, и, стеня,
Подхватил он столб огня,
И, сдружившись, две стихии
В брёвна бросились сухие,
На дощатые сараи;
Будто в ярости желая
Закружить весь шар земной
В страшной вьюге огневой.
Вверх поднялся коловертью
Исполин!
Средь руин,
Отступив пред высшей силой,
Человек стоит уныло,
Видя всё в объятьях смерти.
Стихло всё.
В пепелище
Сиротливо ветер свищет,
Бродит ужас,
И в оконницы слепые
Смотрят тучи грозовые
С высоты.
Бросив взор,
Взор прощальный
На печальный,
Чёрный, опустевший двор,
Хозяин в путь собрался дальный.
Пусть всё под пеплом, всё мертво, -
Он тем утешен, слава богу,
Что, сосчитав родных с тревогой,
Увидел — все вокруг него.
Форма налита, как чаша.
Славно потрудились мы!
Но каким созданье наше
Выйдет в божий свет из тьмы?
Вдруг да сплав не тот?
Вдруг да газ пройдёт?
И пока работа длится,
В двери к нам беда стучится.
В родной земли святое лоно
Мы льём горячий сплав, равно
Как пахарь лучшее зерно
Бросает с верой непреклонной,
Что в добрый час взойдёт оно.
Как плод, что жизни нам дороже,
Земле мы с верой предаем,
Что встанет с гробового ложа
Он в мире радостном, ином.
С башни дальней
В небосвод
Погребальный
Звон плывёт.
Провожает колокол сурово
В путь последний странника
земного.
Ах, то верная супруга,
Мать малюток неутешных,
Отошла в долину смерти
От любви и ласки друга,
От хозяйства, от детей,
Что росли на радость ей
День за днём, за годом год
Под лучом её забот.
Ах, судьба без сожаленья
Дома связь разорвала,
Обитает в царстве теней
Та, что матерью была!
Вместе с ней любовь святая,
Кротость нежная ушла.
Скоро в дом войдёт чужая
Без любви и без тепла.
Что ж, пока не остудится
Медь, чтоб колоколом стать,
Беззаботен, словно птица,
Каждый может отдыхать.
Звёздочки горят.
Подмастерье рад:
Звон его вечерний манит.
Только мастер вечно занят.
Одиноко в роще тёмной
Путник весело шагает
К хижине своей укромной.
У ворот толпятся овцы,
И вразвалку
Крутолобые коровы
В стойло сумрачное входят.
Воз тяжёлый
Со снопами
Подъезжает.
Он венками
И цветами
Весь повит.
Вот идут с весёлой песней
Толпы жниц.
Стихли улицы и рынок.
Собралась вокруг лампады
Вся семья; и городские,
Скрипнув, заперлись ворота.
Ночь ложится.
Но спокойный
Мирный житель не боится
Тьмы густой:
В ней, быть может, зло таится,
Но не спит закон святой.
О святой порядок — дивный
Сын богов, что в неразрывный
Круг связует всех, кто равны,
Городов зиждитель славный,
Что с полей ли, из лесов ли
Дикарей собрал под кровли,
Их спаял в единой речи,
Нрав привил им человечий,
Дал им для совместной жизни
Высший дар — любовь к отчизне!
Сотни душ в одном порыве,
В сопряженье дружных рук
Трудятся на мирной ниве,
Охраняют общий круг.
Каждый счастлив, каждый волен,
И, как равный средь людей,
Кто работает, доволен
Скромной участью своей.
Труд — народов украшенье
И ограда от нужды.
Королю за трон почтенье,
Нам почтенье за труды.
Мир блаженный,
Дух единства,
Охраняйте
Стражей верной город наш!
Пусть отныне не ворвутся
Злые вражеские толпы
В эту тихую долину,
Где извечно
В синей чаше поднебесья
Тишина.
Пусть же города и веси
Кровью не зальёт война!
Разберите брёвна сруба.
Отслужил — долой его!
Ах, как сердцу видеть любо
Смелой мысли торжество!
Бей по форме, бей!
Смело, не робей!
Чтобы мира вестник новый
Нам явился без покрова!
Разбить её имеет право
Лишь мастер мудрою рукой.
Но горе, если хлынет лава,
Прорвавшись огненной рекой!
С громовым грохотом на части
Она взрывает хрупкий дом
И, словно пламя адской пасти,
Все губит на пути своем!
Где диких сил поток развязан,
Там путь к искусству нам.заказан.
Где торжествует своеволье,
Нет ничего святого боле.
И горе, если накопится
Огонь восстанья в городах,
И сам народ крушит темницы
И цепи разбивает в прах.
И меди грозные раскаты
Раскалывают небосвод:
То колокол — любви глашатай —
Призыв к насилью подаёт.
Бегут с оружьем горожане,
«Свобода! Равенство!» — орут.
Кипит на площади восстанье,
Вершит свой беспощадный суд.
И жёны в этот час суровый,
Свирепей тигров и волков,
Зубами разрывать готовы
Сердца испуганных врагов.
Здесь всё забыто: благочестье,
Добро и дружба; вместо них —
Разгул вражды и чёрной мести
И пиршество пороков злых.
Опасен тигр, сломавший двери,
Опасно встретиться со львом,
Но человек любого зверя
Страшней в безумии своём.
И горе тем, кто поручает
Светильник благостный слепым.
Огонь его не светит им,
Лишь стогны в пепел превращает.
Боже, радость нам какая!
Вот, по милости творца,
Колокол стоит, сверкай
От ушка и до венца.
Зорькой золотой
Блещет шлем литой,
И в гербе горит реченье,
Славя новое творенье.
Друзья, кольцом
Вкруг колокола тесно станем
И, верные благим желаньям,
Его Согласьем наречём.
К единству, дружбе, благостные
Пусть он людей зовёт отныне,
И в мире то исполнит он,
Чему он нами посвящён.
Пусть, в небесах паря над нами,
Над жизнью жалкою земной,
Перекликается с громами,
С далекой звёздною страной.
И свой глагол вольёт по праву
В хорал блуждающих планет,
Создателю поющих славу,
Ведущих вереницу лет.
И пусть, рождённый в тёмной яме,
О светлом вечном учит нас
И Время лёгкими крылами
Его тревожит каждый час.
Велениям Судьбы послушный
И сам к страданьям глух и слеп,
Пусть отражает равнодушно
Игру изменчивых судеб.
И звуком, тающим в эфире,
В свой миг последний возвестит,
Что всё непрочно в этом мире,
Что всё земное отзвучит.
Ну-ка, дружно за канаты!
Вознесём его в простор,
В царство звуков, под богатый
Голубых небес шатёр!
Взяли! Разом! В ход!
Тронулся! Идёт!
Пусть раздастся громче, шире
Первый звон его о Мире!
Начало нового века
Где приют для мира уготован?
Где найдёт свободу человек?
Старый век грозой ознаменован,
И в крови родился новый век.
Сокрушались старых форм основы,
Связь племён разорвалась; бог Нил,
Старый Рейн и Океан суровый —
Кто из них войне преградой был?
Два народа, молнии бросая
И трезубцем двигая, шумят
И, делёж всемирный совершая,
Над свободой страшный суд творят.
Злато им, как дань, несут народы,
И, в слепой гордыне буйных сил,
Франк свой меч, как Бренн в былые
годы,
На весы закона положил.
Как полип тысячерукий, бритты
Цепкий флот раскинули кругом
И владенья вольной Амфитриты
Запереть мечтают, как свой дом.
След до звёзд полярных пролагая.
Захватили, смелые, везде
Острова и берега, но рая
Не нашли и не найдут нигде.
Нет на карте той страны счастливой,
Где цветёт златой свободы век,
Зим не зная, зеленеют нивы,
Вечно свеж и молод человек.
Пред тобою мир необозримый!
Мореходу не объехать свет;
Но на всей земле неизмеримой
Десяти счастливцам места нет.
Заключись в святом уединенье,
В мире сердца, чуждом суеты!
Красота цветёт лишь в песнопенье,
7
А свобода — в области мечты.
Баллады:
Кубок
«Кто, рыцарь ли знатный иль латник Тот с ним и престол мой разделит
простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится
безвредно,
Тому он и будет наградой
победной».
Так царь возгласил, и с высокой
скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы Как будто роптанье грозы недалекой.
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный
решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним
возвратится?»
Но рыцарь и латник недвижно стоят; ревом,
Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят; зевом.
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил
громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг
опасный?»
И все безответны… вдруг паж
молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет…
И дамы и рыцари мыслят, безгласны: И божий приветствовал свет…
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты,
прекрасный?»
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину…
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет… винограда;
Не море ль из моря извергнуться
хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного
чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, —
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой
закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Над бездной утихло… в ней глухо
шумит…
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально
твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет…
И сердце у всех ожиданием ноет.
«Хоть брось ты туда свой венец
золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
со мной! —
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет
живая.
Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна…»
Но слышится снова в пучине
глубокой
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным
Извергнутый бездны зияющим
Вдруг… что-то сквозь пену седой
глубины
Мелькнуло живой белизной…
Мелькнула рука и плечо из волны…
И борется, спорит с волной…
И видят — весь берег потрясся от
клича —
Он левою правит, а в правой добыча.
И долго дышал он, и тяжко дышал,
И каждый с весельем: «Он жив! —
повторял. —
Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти
влажной
Спас душу живую красавец
отважный».
Он на берег вышел; он встречен
толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей
И в сладость была для него та
награда.
«Да здравствует царь! Кто живет на
земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной
таинственной мгле.
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай
дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас
сокровенной.
Стрелою стремглав полетел я туда…
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною
силой…
И страшно меня там кружило и било.
Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла: Приходит, уходит волна
В бездонное влага его не умчала. быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там; Перчатка
Все спало для слуха в той бездне Перед своим зверинцем,
глухой; С баронами, с наследным принцем,
Но виделось страшно очам, Король Франциск сидел;
Как двигались в ней безобразные С высокого балкона он глядел
груды, На поприще, сраженья ожидая;
Морской глубины несказанные чуды. За королём, обворожая
Цветущей прелестию взгляд,
Я видел, как в черной пучине кипят, Придворных дам являлся пышный
В громадный свиваяся клуб, ряд.
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб; Король дал знак рукою —
И смертью грозил мне, зубами Со стуком растворилась дверь:
сверкая, И грозный зверь
Мокой ненасытный, гиена морская. С огромной головою,
Косматый лев
И был я один с неизбежной судьбой, Выходит;
От взора людей далеко; Кругом глаза угрюмо водит;
Один меж чудовищ с любящей И вот, всё оглядев,
душой, Наморщил лоб с осанкой
Во чреве земли, глубоко горделивой,
Под звуком живым человечьего Пошевелил густою гривой,
слова, И потянулся, и зевнул,
Меж страшных жильцов подземелья И лёг. Король опять рукой махнул —
немова. Затвор железной двери грянул,
И смелый тигр из-за решётки
И я содрогался… вдруг слышу: прянул;
ползет Но видит льва, робеет и ревёт,
Стоногое грозно из мглы, Себя хвостом по рёбрам бьёт,
И хочет схватить, и разинулся рот… И крадётся, косяся взглядом,
Я в ужасе прочь от скалы!.. И лижет морду языком,
То было спасеньем: я схвачен И, обошедши льва кругом,
приливом Рычит и с ним ложится рядом.
И выброшен вверх водомета И в третий раз король махнул рукой
порывом». —
Два барса дружною четой
Чудесен рассказ показался царю: В один прыжок над тигром
«Мой кубок возьми золотой; очутились;
Но с ним я и перстень тебе подарю, Но он удар им тяжкой лапой дал,
В котором алмаз дорогой, А лев с рыканьем встал…
Когда ты на подвиг отважишься Они смирились,
снова Оскалив зубы, отошли,
И тайны все дна перескажешь И зарычали, и легли.
морскова».
И гости ждут, чтоб битва началася…
То слыша, царевна с волненьем в Вдруг женская с балкона сорвалася
груди, Перчатка… все глядят за ней…
Краснея, царю говорит: Она упала меж зверей.
«Довольно, родитель; его пощади! Тогда на рыцаря Делоржа с
Подобное кто совершит? лицемерной
И если уж должно быть опыту снова, И колкою улыбкою глядит
То рыцаря вышли, не пажа младова». Его красавица и говорит:
«Когда меня, мой рыцарь верный,
Но царь, не внимая, свой кубок Ты любишь так, как говоришь,
златой Ты мне перчатку возвратишь».
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь Делорж, не отвечав ни слова,
любимейший мой, К зверям идёт,
Когда с ним воротишься, ты; Перчатку смело он берёт
И дочь моя, ныне твоя предо мною И возвращается к собранью снова.
Заступница, будет твоею женою».
У рыцарей и дам при дерзости такой
В нем жизнью небесной душа От страха сердце помутилось;
зажжена; А витязь молодой,
Отважность сверкнула в очах; Как будто ничего с ним не
Он видит: краснеет, бледнеет она; случилось,
Он видит: в ней жалость и страх… Спокойно всходит на балкон;
Тогда, неописанной радостью Рукоплесканьем встречен он;
полный, Его приветствуют красавицыны
На жизнь и погибель он кинулся в взгляды…
волны… Но, холодно приняв привет её очей,
В лицо перчатку ей
Утихнула бездна… и снова шумит… Он бросил и сказал: «Не требую
И пеною снова полна… награды».
И с трепетом в бездну царевна
глядит… Ивиковы журавли
И бьет за волною волна…
8
К Коринфу, где во время оно
Справляли праздник Посейдона,
На состязание певцов
Шёл кроткий Ивик, друг богов.
Владея даром песнопенья,
Оставив Регий вдалеке,
Он шёл, исполнен вдохновенья,
С дорожным посохом в руке.
Уже его пленяет взоры
Акрокоринф, венчая горы,
И в Посейдонов лес густой
Он входит с трепетной душой.
Здесь всюду сумрак молчаливый,
Лишь в небе стая журавлей
Вослед певцу на юг счастливый
Станицей тянется своей.
«О птицы, будьте мне друзьями!
Делил я путь далёкий с вами,
Был добрым знамением дан
Мне ваш летучий караван.
Теперь равны мы на чужбине, —
Явившись издали сюда,
Мы о приюте молим ныне,
Чтоб не постигла нас беда!»
И бодрым шагом вглубь дубравы
Спешит певец, достойный славы,
Но, притаившиеся тут,
Его убийцы стерегут.
Он борется, но два злодея
Разят его со всех сторон:
Искусно лирою владея,
Был неискусен в битве он.
К богам и к людям он взывает,
Но стон его не достигает
Ушей спасителя: в глуши
Не отыскать живой души.
«И так погибну я, сражённый,
И навсегда останусь нем,
Ничьей рукой не отомщённый
И не оплаканный никем!»
И пал он ниц, и пред кончиной
Услышал ропот журавлиный,
И громкий крик и трепет крыл
В далёком небе различил.
«Лишь вы меня, родные птицы,
В чужом не бросили краю!
Откройте ж людям, кто убийцы,
Услышьте жалобу мою!»
И труп был найден обнажённый,
И лик страдальца, искажённый
Печатью ужаса и мук,
Узнал в Коринфе старый друг.
«О, как безгласным и суровым
Тебя мне встретить тяжело!
Не я ли мнил венком сосновым
Венчать любимое чело?»
Молва про злое это дело
Мгновенно праздник облетела,
И поразились все сердца
Ужасной гибели певца.
И люди кинулись к пританам,
Немедля требуя от них
Над песнопевцем бездыханным
Казнить преступников самих.
Но где они? В толпе несметной
Кто след укажет незаметный?
Среди собравшихся людей
Где укрывается злодей?
И кто он, этот враг опасный, —
Завистник злой иль жадный тать?
Один лишь Гелиос прекрасный
Об этом может рассказать.
Быть может, наглыми шагами
Теперь идёт он меж рядами
И, невзирая на народ,
Преступных дел вкушает плод.
Быть может, на пороге храма
Он здесь упорно лжёт богам
Или с толпой людей упрямо
Спешит к театру, бросив храм.
Треща подпорами строенья,
Перед началом представленья
Скамья к скамье, над рядом ряд,
В театре эллины сидят.
Глухо шумящие, как волны,
От гула множества людей,
Вплоть до небес, движенья полны,
Изгибы тянутся скамей.
Кто здесь сочтёт мужей Фокиды,
Прибрежных жителей Авлиды,
Гостей из Спарты и Афин?
Они явились из долин,
Они спустились с гор окрестных,
Приплыли с дальних островов
И внемлют хору неизвестных,
Непостижимых голосов.
Вот перед ними тесным кругом
Из подземелья друг за другом,
Чтоб древний выполнить обряд,
Выходит теней длинный ряд.
Земные жёны так не ходят,
Не здесь родные их края;
Их очертания уводят
За грань земного бытия.
Их руки тощие трепещут,
Мрачно-багровым жаром плещут
Их факелы, и бледен вид
Их обескровленных ланит.
И, к привиденьям безобидны,
Вокруг чела их, средь кудрей
Клубятся змеи и ехидны
В свирепой алчности своей.
И гимн торжественно согласный
Звучит мелодией ужасной
И сети пагубных тенет
Вкруг злодеяния плетёт.
Смущая дух, волнуя разум,
Эринний слышится напев,
И в страхе зрители, и разом
Смолкают лиры, онемев.
«Хвала тому, кто, чист душою,
Вины не знает за собою!
Без опасений и забот
Дорогой жизни он идёт.
Но горе тем, кто злое дело
Творит украдкой тут и там!
Исчадья ночи, мчимся смело
Мы вслед за ними по пятам.
Куда б ни бросились убийцы, —
Быстрокрылатые, как птицы,
Мы их, когда настанет срок,
Петлёй аркана валим с ног.
Не слыша горестных молений,
Мы гоним грешников в Аид
И даже в тёмном царстве теней
Хватаем тех, кто не добит».
И так зловещим хороводом
Они поют перед народом,
И, чуя близость божества,
Народ вникает в их слова.
И тишина вокруг ложится,
И в этой мёртвой тишине
Смолкает теней вереница
И исчезает в глубине.
Ещё меж правдой и обманом
Блуждает мысль в сомненье
странном,
Но сердце, ужасом полно,
Незримой властью смущено.
Ясна лишь сердцу человека,
Но скрытая при свете дня,
Клубок судьбы она от века
Плетёт, преступников казня.
И вдруг услышали все гости,
Как кто-то вскрикнул на помосте:
«Взгляни на небо, Тимофей,
Накликал Ивик журавлей!»
И небо вдруг покрылось мглою,
И над театром сквозь туман
Промчался низко над землёю
Пернатых грозный караван.
«Что? Ивик, он сказал?» И снова
Амфитеатр гудит сурово,
И, поднимаясь, весь народ
Из уст в уста передаёт:
«Наш бедный Ивик, брат невинный,
Кого убил презренный тать!
При виде стаи журавлиной
Что этот гость хотел сказать?»
И вдруг, как молния, средь гула И никогда нам без печали
В сердцах догадка промелькнула, Не доставалися оне.
И в ужасе народ твердит:
«Свершилось мщенье Эвменид!
Убийца кроткого поэта
Себя нам выдал самого!
К суду того, кто молвил это,
И с ним — приспешника его!»
И так всего одно лишь слово
Убийцу уличило злого,
И два злодея, смущены,
Не отрекались от вины.
И тут же, схваченные вместе
И усмирённые с трудом,
Добыча праведная мести, —
Они предстали пред судом.
Поликратов перстень
На кровле он стоял высоко
И на Самос богатый око
С весельем гордым преклонял:
«Сколь щедро взыскан я богами!
Сколь счастлив я между царями!»—
Царю Египта он сказал.
«Тебе благоприятны боги;
Они к твоим врагам лишь строги
И всех их предали тебе;
Но жив один, опасный мститель;
Пока он дышит... победитель,
Не доверяй своей судьбе».
Еще не кончил он ответа,
Как из союзного Милета
Явился присланный гонец:
«Победой ты украшен новой;
Да обовьет опять лавровый
Главу властителя венец;
Твой враг постигнут строгой местью; С нежданной вестию бежит:
Меня послал к вам с этой вестью
Наш полководец Полидор».
Рука гонца сосуд держала:
В сосуде голова лежала;
Врага узнал в ней царский взор.
И гость воскликнул с содроганьем:
«Страшись! Судьба очарованьем
Тебя к погибели влечет.
Неверные морские волны
Обломков корабельных полны:
Еще не в пристани твой флот».
Еще слова его звучали...
А клики брег уж оглашали,
Народ на пристани кипел;
И в пристань, царь морей крылатый,
Дарами дальних стран богатый,
Флот торжествующий влетел.
И гость, увидя то, бледнеет.
«Тебе Фортуна благодеет...
Но ты не верь, здесь хитрый ков,
Здесь тайная погибель скрыта:
Разбойники морские Крита
От здешних близко берегов».
И только выронил он слово,
Гонец вбегает с вестью новой:
«Победа, царь! Судьбе хвала!
Мы торжествуем над врагами:
Флот критский истреблен богами;
Его их буря пожрала».
Испуган гость нежданной вестью...
«Ты счастлив; но судьбины лестью
Такое счастье мнится мне:
Здесь вечны блага не бывали,
И мне все в жизни улыбалось;
Неизменяемо, казалось,
Я силой вышней был храним;
Все блага прочил я для сына...
Его, его взяла судьбина;
Я долг мой сыном заплатил.
Чтоб верной избежать напасти,
Моли невидимые власти
Подлить печали в твой фиал.
Судьба и в милостях мздоимец:
Какой, какой ее любимец
Свой век не бедственно кончал?
Когда ж в несчастье рок откажет,
Исполни то, что друг твой скажет:
Ты призови несчастье сам.
Твои сокровища несметны:
Из них скорей, как дар заветный,
Отдай любимое богам».
Он гостю внемлет с содроганьем:
«Моим избранным достояньем
Доныне этот перстень был;
Но я готов властям незримым
Добром пожертвовать любимым...»
И перстень в море он пустил.
Наутро, только луч денницы
Озолотил верхи столицы,
К царю является рыбарь:
«Я рыбу, пойманную мною,
Чудовище величиною,
Тебе принес в подарок, царь!»
Царь изъявил благоволенье...
Вдруг царский повар в исступленье
«Найден твой перстень драгоценный,
Огромной рыбой поглощенный,
Он в ней ножом моим открыт».
Тут гость, как пораженный громом,
Сказал: «Беда над этим домом!
Нельзя мне другом быть твоим;
На смерть ты обречен судьбою:
Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою...»
Сказал и разлучился с ним.
9
 Быстрее мгновенья три дня пролетят, поток, Майская песня
Рыцарь Тогенбург И если ты в срок не вернёшься назад, Разбойников ты одолеть мне помог, Как все ликует,
«Сладко мне твоей сестрою, Милый Его я на муку отправлю, — Поет, звенит!
рыцарь, быть; Но любовию иною Не Тебя ж на свободе оставлю». Ужель до царя не дойду я В цвету долина,
могу любить: При разлуке, при И друга распнёт он, ликуя!» В огне зенит!
свиданье Сердце в тишине — И И к другу идёт он: «Немилостив рок! Трепещет каждый
любви твоей страданье Непонятно Хотел я покончить с проклятым, Но что там? Средь голых и На ветке лист,
мне». Он глядит с немой печалью — И быть мне, как вору, распятым, выжженных круч Не молкнет в рощах
Участь решена; Руку сжал ей; Но дал он трёхдневный до казни мне
Внезапно журчанье он слышит… Веселый свист.
крепкой сталью Грудь обложена; срок, Он верить не смеет, не дышит… Как эту радость
Звонкий рог созвал дружину; Все уж Чтоб замуж сестру мою выдать я О чудо! Он видит — серебряный В груди вместить!—
на конях; И помчались в Палестину, мог. ключ, Смотреть! и слушать!
Крест на раменах. Уж в толпе врагов Останься порукой тирану, Так чист и прозрачен, так нежно Дышать! и жить!
сверкают Грозно шлемы их; Уж Пока я на казнь не предстану». певуч,
отвагой изумляют Чуждых и своих. Сверкает и манит омыться, Любовь, роскошен
Тогенбург лишь выйдет к бою: И обнял без слов его преданный друг Гортань освежить и напиться. Твой щедрый пир!
Сарацин бежит... Но душа в нем все И тотчас к тирану явился, Твое творенье —
тоскою Прежнею болит. Год прошел Мерос же в дорогу пустился. И вновь он шагает, минуя в пути Безмерный мир!
без утоленья... Нет уж сил страдать;
И принял сестру его юный супруг. Сады, и холмы, и долины. Ты все даришь мне:
Не найти ему забвенья — И покинул Но солнце обходит уж третий свой Уж тени глубоки и длинны. В саду цветок,
рать. Зрит корабль — шумят круг, Два путника тропкой идут впереди. И злак на ниве,
ветрилы, Бьет в корму волна — Сел И вот он спешит в Сиракузы, Он шаг ускоряет, чтоб их обойти, И гроздный сок!..
и поплыл в край тот милый, Где Чтоб снять с поручителя узы. И слышит слова их: «Едва ли, — Скорее, друг мой,
цветет она. Но стучится к ней Мы, верно, на казнь опоздали». На грудь мою!
напрасно В двери пилигрим; Ах, они И хлынул невиданный ливень тогда. О, как ты любишь!
с молвой ужасной Отперлись пред Уже погружает он посох Надежда и страх его сердце теснят, Как я люблю!
ним: «Узы вечного обета Приняла В потоки на горных откосах. Летят, не идут его ноги.
она; И, погибшая для света, Богу И вот он выходит к реке, но беда! — И вот — о великие боги! — Находит ландыш
отдана». Пышны праотцев палаты Бурлит и на мост напирает вода, Пред ним — Сиракузы, пылает закат, Тенистый лес,
Бросить он спешит; Навсегда И груда обломков чугунных И верный привратник его Филострат, Стремится птица
покинул латы; Конь навек забыт; Гремит, исчезая в бурунах. Прождавший весь день на пороге, В простор небес.
Власяной покрыт одеждой, Инок в Навстречу бежит по дороге. А мне любовь лишь
цвете лет, Неукрашенный надеждой Он бродит по берегу взад и вперёд, Твоя нужна,
Он оставил свет. И в убогой келье Он смотрит в смятенье великом, «Назад, господин! Если друга не Дает мне радость
скрылся Близ долины той, Где меж Он будит безмолвие криком, — спас, И жизнь она.
темных лип светился Монастырь Увы, над равниной бушующих вод Хоть сам не давайся им в руки! Мой друг, для счастья,
святой: Там — сияло ль утро ясно, Лишь ветер, беснуясь, гудит и ревёт. Его повели уж на муки. Любя, живи,—
Вечер ли темнел — В ожиданье, с Ни лодки на бурном просторе, Он верил, он ждал тебя с часу на час, Найдешь ты счастье
мукой страстной, Он один сидел. И А волны бескрайны, как море. В нём дружбы священный огонь не В своей любви!
душе его унылой Счастье там одно: погас,
Дожидаться, чтоб у милой Стукнуло И к Зевсу безумный подъемлет он И царь наш в ответ на глумленье Свидание и разлука
окно, Чтоб прекрасная явилась, Чтобвзгляд, Лишь гордое встретил презренье». Душа в огне, нет силы боле,
от вышины В тихий дол лицом И молит, отчаянья полный: Скорей в седло и на простор!
склонилась, Ангел тишины. И «Смири исступлённые волны! «О, если уж поздно, и он на кресте, Уж вечер плыл, лаская поле,
дождавшися, на ложе Простирался Уж полдень, часы беспощадно летят, И предал я друга такого, Висела ночь у края гор.
он; И надежда: завтра то же! А я обещал, лишь померкнет закат, Душа моя к смерти готова. Уже стоял, одетый мраком,
Услаждала сон. Время годы Сегодня к царю воротиться, Зато мой палач не расскажет нигде, Огромный дуб, встречая нас;
уводило... Для него ж одно: Ждать, Иль с жизнию друг мой простится». Что друг отказался от друга в беде! И тьма, гнездясь по буеракам,
как ждал он, чтоб у милой Стукнуло Он кровью двоих насладится, Смотрела сотней черных глаз.
окно; Чтоб прекрасная явилась; ЧтобНо тучи клубятся, и ветер жесток, Но в силе любви убедится».
от вышины В тихий дол лицом И волны сшибаются люто. Исполнен сладостной печали,
склонилась, Ангел тишины. Раз — Бежит за минутой минута. И гаснет закат, но уж он у ворот, Светился в тучах лик луны,
туманно утро было — Мертв он там И страх, наконец, в нём решимость И видит он крест на агоре, Крылами ветры помавали,
сидел, Бледен ликом, и уныло На зажёг, Голов человеческих море. Зловещих шорохов полны.
окно глядел. Он смело бросается в грозный поток, Верёвкою связанный, друг его ждёт, Толпою чудищ ночь глядела,
Валы рассекает руками, И он раздвигает толпу, он идёт. Но сердце пело, несся конь,
Порука Плывёт — и услышан богами. «Тиран! — он кричит, — ты Какая жизнь во мне кипела,
Мерос проскользнул к Дионисию в глумился, Какой во мне пылал огонь!
дом, И снова угрюмою горной тропой Но видишь, я здесь! Я не скрылся!»
Но скрыться не мог от дозорных, — Идёт он — и славит Зевеса, В моих мечтах лишь ты носилась,
И вот он в оковах позорных. Но вдруг из дремучего леса, И в бурю восторженный гул перерос, Твой взор так сладостно горел,
Тиран ему грозно: «Зачем ты с Держа наготове ножи пред собой, Друзья обнялись, и во взоре Что вся душа к тебе стремилась
мечом Выходят разбойники буйной толпой, У каждого радость и горе, И каждый вздох к тебе летел.
За дверью таился, накрывшись И, путь преграждая пустынный, И нет ни единого ока без слёз, И вот конец моей дороги,
плащом?» — Грозит ему первый дубиной. И царь узнаёт, что вернулся Мерос, И ты, овеяна весной,
«Хотел я покончить с тираном». — Глядит на смятённые лица, — Опять со мной! Со мной! О боги!
«Распять в назиданье смутьянам!» И в вопле Мероса — смертельный И чувство в царе шевелится. Чем заслужил я рай земной?
испуг:
«О царь! Пусть я жизнью своей «Клянусь вам, я нищ! Не владею И он их велит привести перед трон, Но — ах!— лишь утро засияло,
заплачу — И самою жизнью своею! Он влажными смотрит очами: Угасли милые черты.
Приемлю судьбу без боязни, Оставьте мне жизнь, иль погибнет «Ваш царь побеждённый пред вами. О, как меня ты целовала,
Но дай лишь три дня мне до казни: мой друг!» Он понял, что дружба — не призрак, С какой тоской смотрела ты!
Я замуж сестру мою выдать хочу, Тут вырвал у вора дубину он вдруг, не сон, Я встал, душа рвалась на части,
Тебе же, пока не вернусь к палачу, И шайка спасается в страхе, И с просьбою к вам обращается он: И ты одна осталась вновь...
Останется друг мой порукой. Три трупа оставив во прахе. На диво грядущим столетьям И все ж любить — какое счастье!
Солгу — насладись его мукой». В союз ваш принять его третьим». Какой восторг — твоя любовь!
Как жар сицилийского солнца
И, злобный метнув на просящего жесток! Иоганн Вольфганг фон Гете Стихи к лиде:
взгляд, Как ломит колени усталость!
Тиран отвечает с усмешкой: А сколько до цели осталось! Зезенгеймские песни: Вечерняя песня охотника
«Ступай, да смотри же — не мешкай. «Ты силы мне дал переплыть чрез Брожу я по полю с ружьем,

10
И светлый образ твой
В воображении моем
Витает предо мной.
А ты, ты видишь ли, скажи,
Порой хоть тень мою,
Когда полями вдоль межи
Спускаешься к ручью?
Хоть тень того, кто скрылся с глаз В храме Амура, пришлец кров
И счастьем пренебрег,
В изгнанье от тебя мечась
На запад и восток?
Мысль о тебе врачует дух,
Проходит чувств гроза,
Как если долго в лунный круг
Смотреть во все глаза.
К месяцу
Зыбким светом облекла
Долы и кусты,
В мир забвенья унесла
Чувства и мечты.
Успокоила во мне
Дум смятенных рой,
Верным другом в вышине
Встала надо мной.
Эхо жизни прожитой
Вновь тревожит грудь,
Меж весельем и тоской
Одинок мой путь.
О, шуми, шуми, вода!
Буду ль счастлив вновь?
Все исчезло без следа -
Радость и любовь.
Самым лучшим я владел,
Но бегут года.
Горек, сердце, твой удел -
Жить в былом всегда.
О вода, шуми и пой
В тишине полей.
Слей певучий говор твой
С песнею моей,-
По-осеннему ль черна,
Бурно мчишься ты,
По-весеннему ль ясна,
И поишь цветы.
Счастлив, кто бежал людей,
Злобы не тая,
Кто обрел в кругу друзей
Радость бытия!
Все, о чем мы в вихре дум
И не вспомним днем,
Наполняет праздный ум
В сумраке ночном.
Римские элегии:
Камень, речь поведи
Камень, речь поведи! Говорите со
мною, чертоги!
Улица, слово скажи! Гений<1>, дай
весть о себе!
Истинно, душу таят твои священные отсвет эфира,
стены,
Roma aeterna<2>! Почто ж сковано все форму и цвет.
немотой?
Кто мне подскажет, в каком окне
промелькнет ненароком
Милая тень, что меня, испепелив,
оживит?
Или, сбившись с пути, не узнал я
дорогу, которой Твой амврозийный<1> дом гостя, стальною.
К ней бы ходил и ходил, в трате Юпитер-отец? Зову тебя — проходишь стороною.
часов не скупясь? Вот я лежу и руки к твоим Замри, как тот, застигнутый ваяньем!
Обозреваю пока, путешественник простираю коленам
благоприличный, В жаркой мольбе: «Не отринь, К кому из двух мне ринуться с
Храмы, руины, дворцы, мрамор Ксений-Юпитер<2>, меня! мольбами?
разбитых колонн. Как я сюда вошел, не умею сказать: Наносят оба мне за раной рану —
Этим скитаньям конец недалек. В подхватила И мертвый, и живущий жизнью
одном только храме, Геба<3> меня, увлекла, странника, в мнимой.
светлый чертог.
вожделенный найдет. Может быть, ты вознести героя Довольно! Слов не тратя перед вами,
Рим! О тебе говорят: «Ты — мир». велел, и ошиблась Так долго камень целовать я стану,
Но любовь отнимите, Юная? Щедрый, оставь, что мне Что сам расторгнешь нас, тоской
Мир без любови — не мир, Рим без ошибкой дано! томимый!
любови — не Рим. Да и Фортуна, дочь твоя, тоже поди,
своенравна: Прощание
Чувствую радостно я вдохновенье Кто приглянулся, тому лучшее в дар Взором вымолвлю в молчанье,
Чувствую радостно я вдохновенье принесет. Что уста не скажут ввек,
классической почвой, Гостеприимцем зовешься, бог? Не Трудно, трудно расставанье,
Прошлый и нынешний мир громче свергай же пришельца Пусть я - сильный человек!
ко мне говорят. Ты с олимпийских высот вновь на
Внемлю советам, усердно листаю низину земли». Грустен будет в то мгновенье
творения древних, «Стой! Куда взобрался, поэт?» — Сам любви залог живой:
Сладость новую в том изо дня в день Прости мне! Высокий Томно рук прикосновенье,
находя. Холм Капитолия стал новым Поцелуй не жарок твой.
Ночью ж Амур к другим меня Олимпом твоим.
призывает занятьям: Здесь, Юпитер, меня потерпи; а Было время, ротик нежный -
Так, вполовину учась, счастлив я после Меркурий, Как он мог меня зажечь!
ныне вдвойне. Цестиев склеп<4> миновав, гостя Так фиалочки подснежной
Впрочем, я ль не учусь, когда проводит в Аид». Нам мила простая речь.
нежную выпуклость груди
Взором слежу, а рукой вдоль по Мальчик, свет зажигай Мне ж не плесть тебе веночек!
бедру провожу? «Мальчик! Свет зажигай!» — «Да Не дарить, как прежде, роз.
Мрамора тайна раскрылась; закон светло! Чего понапрасну Нас, Франциска, мой дружочек,
постигаю в сравненьях: Масло-то переводить? Ставни Средь весны убил мороз.
Глаз, осязая, глядит, чувствует, закрыли к чему?
гладя, рука. Не за горою, поди, за крышами Западно-Восточный диван:
Если ж дневные часы порой на солнце укрылось —
любимую трачу, Добрых полчасика нам звона ко Гиджра
Трату часом ночным мне возмещает всенощной ждать». Север, Запад, Юг в развале,
она. «Ох, несчастный! Ступай и не спорь! Пали троны, царства пали.
Ночью не сплошь поцелуи у нас, Я жду дорогую. На Восток отправься дальный
ведем и беседы; Вестница ночи меж тем, лампа, Воздух пить патриархальный,
Сон одолеет ее — в замыслы я утешит меня!» В край вина, любви и песни,
погружусь. К новой жизни там воскресни.
Было не раз, что, стихи сочиняя в Сонеты:
объятьях у милой, Там, наставленный пророком,
Мерный гекзаметра счет пальцами Встреча Возвратись душой к истокам,
на позвонках До подбородка прячась в плащ В мир, где ясным, мудрым слогом
Тихо отстукивал я. Любимая дышит суровый, Смертный вел беседу с богом,
в дремоте — Я шел дорогой мрачной и скалистой. Обретал без мук, без боли
Мне дыхания жар грудь до глубин Потом спустился в тень долины Свет небес в земном глаголе.
опалит. мглистой,
Факел меж тем разжигает Амур, Смятенный, к отступлению готовый. В мир, где предкам уваженье,
времена вспоминая, Где чужое - в небреженье,
Как триумвирам своим ту же услугу Вдруг девочка прошла — как будто Где просторно вере правой,
дарил. новый Тесно мудрости лукавой
Лик отделился от плеяды чистой И где слово вечно ново,
О, как в Риме радостно мне Возлюбленных, взлелеянных Ибо устным было слово.
О, как в Риме радостно мне! Давно лучистой
ль это было? Поэзией. Зарделся день багровый. Пастухом броди с отарой,
Помню, серый меня северный день Освежайся под чинарой,
обнимал. Я мимо пропустил ее. Стремилась Караван води песками
Небо угрюмо и грузно давило на Душа сама согреть свои пустыни. С кофе, мускусом, шелками,
темя; лишенный Я следом шел, томясь в тяжелых По безводью да по зною
Красок и образов мир перед усталым платьях. Непроезжей стороною.
лежал.
Я же о собственном «я», следя Но миг настал. Она остановилась, Где тропа тесней, отвесней,
недовольного духа Я задохнулся в чопорной личине. Разгони тревогу песней,
Сумеречные пути, в помыслов глубь Отброшен плащ. Она в моих Грянь с верблюда что есть мочи
уходил. объятьях. Стих Гафиза в пропасть ночи,
Ныне мне лег на лоб светлейшего Чтобы звезды задрожали,
Говорит она Чтоб разбойники бежали.
Феб-жизнедавец призвал к жизни и Ты так суров, любимый! С изваяньем
Своим ты схож осанкой ледяною. На пиру и в бане снова
Звездами ночь ясна, и звучит она Ты словно мрамор холоден со мною, Ты Гафиза пой святого,
музыкой мягкой; А он теплеет под моим дыханьем. Угадав за покрывалом
Ярче, чем северный день, южного Рот, алеющий кораллом,
месяца свет. Отбросит друг забрало пред И склоняя к неге страстной
Что за блаженство смертному мне! свиданьем, Сердце гурии прекрасной.
Не сон ли? Приемлет Лишь враг под маской прячется
11
Прочь, завистник, прочь, хулитель, Тихо спит утес косматый. Ты с гор на облака у ног взглянул?
Ибо здесь певца обитель, Лес приветливый у склона, Взбирается сквозь них с усильем "Дитя, что ко мне ты так робко
Ибо эта песнь живая Замок ветхий на вершине, мул, прильнул?" -
Возлетит к преддверьям рая, И вершина примиренно Драконы в глубине пещер шипят, "Родимый, лесной царь в глаза мне
Там тихонько постучится Наклоняется к долине. Гремит обвал, и плещет водопад. сверкнул:
И к бессмертью приобщится. Ты там бывал? Он в темной короне, с густой
Пахнет так, как там, где юны Туда, туда бородой". -
Гинкго билоба Были мы, где мы любили, Давай уйдем, отец мой, навсегда! "О нет, то белеет туман над водой".
Этот листик был с Востока  Где моей кифары струны
В сад мой скромный занесен,  Зорь соперницами были. Баллады: "Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
И для видящего ока  Где под песню птицелова Веселого много в моей стороне:
Тайный смысл являет он. Чаща тихо шелестела, Дикая роза Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Существо ли здесь живое  Где, свежо и бодро снова, Мальчик розу увидал, Из золота слиты чертоги мои".
Разделилось пополам?  Сердце брало, что хотело. Розу в чистом поле,
Иль, напротив, сразу двое  К ней он близко подбежал, "Родимый, лесной царь со мной
Предстают в единстве нам?  Лес не старится с годами, Аромат ее впивал, говорит:
И загадку и сомненья  Но и вы не старьтесь тоже, Любовался вволю. Он золото, перлы и радость сулит". -
Разрешит мой стих один;  Дайте жизнью вслед за вами Роза, роза, алый цвет, "О нет, мой младенец, ослышался
Перечти мои творенья,  Насладиться молодежи. Роза в чистом поле! ты:
Сам я — двойственно един. И никто вас бранным словом То ветер, проснувшись, колыхнул
«Себялюбец» не обидит. «Роза, я сломлю тебя, листы".
Четыре блага В каждом возрасте дано вам Роза в чистом поле!»
Арабам подарил Аллах То, в чем мудрый счастье видит. «Мальчик, уколю тебя, "Ко мне, мой младенец; в дуброве
Четыре высших блага, Чтобы помнил ты меня! моей
Да не иссякнут в их сердцах День угас, но с этой верой Не стерплю я боли». Узнаешь прекрасных моих дочерей:
Веселье и отвага. Я несу Гафиза людям: Роза, роза, алый цвет, При месяце будут играть и летать,
Радость жизни полной мерой Роза в чистом поле! Играя, летая, тебя усыплять".
Тюрбан - для воина пустынь С жизнелюбом пить мы будем.
Он всех корон дороже. Он сорвал, забывши страх, "Родимый, лесной царь созвал
Шатер - в пути его раскинь, Блаженное томление Розу в чистом поле. дочерей:
И всюду кров и ложе. Скрыть от всех! Подымут травлю! Кровь алела на шипах. Мне, вижу, кивают из темных
Только мудрым тайну вверьте: Но она - увы и ах!- ветвей". -
Булат, который тверже стен, Все живое я прославлю, Не спаслась от боли. "О нет, все спокойно в ночной
Прочней утесов горных, Что стремится в пламень смерти. Роза, роза, алый цвет, глубине:
И песню, что уводит в плен Роза в чистом поле! То ветлы седые стоят в стороне".
Красавиц непокорных. В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья, Рыбак "Дитя, я пленился твоей красотой:
Умел я песнями цветы При свечей сиянье ровном Бежит волна, шумит волна! Неволей иль волей, а будешь ты
Срывать с их пестрой шали, Стал разгадку различать я: Задумчив, над рекой мой". -
И жены, строги и чисты, Сидит рыбак; душа полна "Родимый, лесной царь нас хочет
Мне верность соблюдали. Ты - не пленник зла ночного! Прохладной тишиной. догнать;
И тебя томит желанье Сидит он час, сидит другой; Уж вот он: мне душно, мне тяжко
Теперь - на стол и цвет и плод! Вознестись из мрака снова Вдруг шум в волнах притих... дышать".
Для пира все готово, К свету высшего слиянья. И влажною всплыла главой
И тем, кто поученья ждет, Красавица из них. Ездок оробелый не скачет, летит;
Предстанет свежим Слово. Дух окрепнет, крылья прянут, Младенец тоскует, младенец кричит;
Путь нетруден, не далек, Глядит она, поет она: Ездок погоняет, ездок доскакал...
Стихии И уже, огнем притянут, «Зачем ты мой народ В руках его мертвый младенец
Чем должна питаться песня, Ты сгораешь, мотылек. Манишь, влечешь с родного дна лежал.
В чем стихов должна быть сила, В кипучий жар из вод?
Чтоб внимали им поэты И доколь ты не поймешь: Ах! если б знал, как рыбкой жить Коринфская невеста
И толпа их затвердила? Смерть для жизни новой, Привольно в глубине, Из Афин в Коринф многоколонный
Хмурым гостем ты живешь Не стал бы ты себя томить Юный гость приходит, незнаком,-
Призовем любовь сначала, На земле суровой. На знойной вышине. Там когда-то житель благосклонный
Чтоб любовью песнь дышала, Хлеб и соль водил с его отцом;
Чтобы сладостно звучала, Из Вильгельма Мейстера: Не часто ль солнце образ свой И детей они
Слух и сердце восхищала. Купает в лоне вод? В их младые дни
Дальше вспомним звон стаканов Миньона Не свежей ли горит красой Нарекли невестой с женихом.
И рубин вина багряный,- Ты знаешь край лимонных рощ в Его из них исход?
Кто счастливей в целом мире, цвету Не с ними ли свод неба слит Но какой для доброго приема
Чем влюбленный или пьяный? Ты знаешь край лимонных рощ в Прохладно-голубой? От него потребуют цены?
цвету, Не в лоно ль их тебя манит Он - дитя языческого дома,
Дальше - так учили деды - Где пурпур королька прильнул к И лик твой молодой?» А они - недавно крещены!
Вспомним трубный голос боя, листу, Где за веру спор,
Ибо в зареве победы, Где негой Юга дышит небосклон, Бежит волна, шумит волна... Там, как ветром сор,
Словно бога, чтут героя. Где дремлет мирт, где лавр На берег вал плеснул! И любовь и дружба сметены!
заворожен? В нем вся душа тоски полна,
Наконец, мы сердцем страстным, Ты там бывал? Как будто друг шепнул! Вся семья давно уж отдыхает,
Видя зло, вознегодуем, Туда, туда, Она поет, она манит - Только мать одна еще не спит,
Ибо дружим мы с прекрасным, Возлюбленный, нам скрыться б Знать, час его настал! Благодушно гостя принимает
А с уродливым враждуем. навсегда. К нему она, он к ней бежит... И покой отвесть ему спешит;
И след навек пропал. Лучшее вино
Слей четыре эти силы Ты видел дом? Великолепный фриз Ею внесено,
В первобытной их природе - С высот колонн у входа смотрит Лесной царь Хлебом стол и яствами покрыт.
И Гафизу ты подобен, вниз, Кто скачет, кто мчится под хладною
И бессмертен ты в народе. И изваянья задают вопрос: мглой? И, простясь, ночник ему зажженный
Кто эту боль, дитя, тебе нанес? Ездок запоздалый, с ним сын Ставит мать, но ото всех тревог
В настоящем - прошлое Ты там бывал? молодой. Уж усталый он и полусонный,
В блеске утра сад росистый, Туда, туда К отцу, весь издрогнув, малютка Без еды, не раздеваясь, лег,
Роз и лилий ароматы, Уйти б, мой покровитель, навсегда. приник; Как сквозь двери тьму
А подальше — старый, мшистый, Обняв, его держит и греет старик. Движется к нему

12
Странный гость бесшумно на порог. Вовсе не взяла,
Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
Юношу узрев,
Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.
"Видно, в доме я уже чужая,-
Так она со вздохом говорит,-
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
Спи ж спокойным сном
На одре своем,
Я уйду опять в мой темный скит!" Я как лед хладна,
"Дева, стой,- воскликнул он,- со
мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
А с тобой придет
Молодой Эрот,
Им же светлы игры и пиры!"
"Отпусти, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
Поклялася мать
Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!"
И ее он взвешивает речи:
"Неужель теперь, в тиши ночной,
С женихом не чаявшая встречи,
То стоит невеста предо мной?
О, отдайся ж мне,
Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!"
"Мне не быть твоею, отрок милый,
Ты мечты напрасной не лелей,
Скоро буду взята я могилой,
Ты ж сестре назначен уж моей;
Но в блаженном сне
Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!"
"Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
Верь мне, друг, о верь,
Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!"
И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять,-
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
Но она к нему:
"Чаши не приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!"
Полночь бьет - и взор, доселе
хладный,
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
Хлеба ж со стола
Словно ей вкушать запрещено.
И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится - и вот,
Тяжко огорчен,
Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.
И она к нему, ласкаясь, села:
"Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
Я как снег бледна,
Не согреюсь я в твоих руках!"
Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
"Ты хотя бы вышла из могилы,
Я б согрел тебя и оживил!
О, каким вдвоем
Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!"
Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
Юноши любовь
Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.
Между тем дозором поздним мимо
За дверьми еще проходит мать.
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
То любви недуг,
Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!
И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она - сомнений боле нет -
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
"Скоро день - но вновь
Нас сведет любовь!"
"Завтра вновь!" - с лобзаньем был Выходит в предместье свой путь
ответ.
Доле мать сдержать не может гнева, Вот стоит под воротами,
Ключ она свой тайный достает:
"Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?"
Так возмущена,
Входит в дверь она -
И дитя родное узнает.
И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу; Гремучие бубны привычной рукою, А за мужем лишь жена.
Но, отбросив складки полотна,
С ложа, вся пряма,
Словно не сама,
Медленно подъемлется она.
"Мать, о мать, нарочно ты ужели
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь? Дам приют от солнца стрел,
И с тебя ужель
Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?
Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим,-
Я должна идти за жизнью вновь!
Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
Ты их видишь цвет?
Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!
Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Освободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам!
Так из дыма тьмы
В пламени, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!"
Баядера
Магадев, земли владыка,
К нам в шестой нисходит раз,
Чтоб от мала до велика
Самому изведать нас;
Хочет в странствованье трудном
Скорбь и радость испытать,
Чтоб судьею правосудным
Нас карать и награждать.
Он, путником город обшедши
усталым,
Могучих проникнув, прислушавшись Он был мой в лобзаньях рая,
к малым,
продолжать.
В шелк и в кольца убрана,
С насурмленными бровями,
Дева падшая одна.
«Здравствуй, дева!» - «Гость, не в Мужем не был он твоим,
меру
Честь в привете мне твоем!»
«Кто же ты?» - «Я баядера,
И любви ты видишь дом!»
Кружась, потрясает она над собою
И, стан изгибая, обходит кругом.
И, ласкаясь, увлекает
Незнакомца на порог:
«Лишь войди, и засияет
Эта хата, как чертог;
Ноги я твои омою,
Освежу и успокою,
Ты устал и изомлел!»
И мнимым страданьям она помогает, И в его объятьях дева
Бессмертный с улыбкою все
примечает,
Он чистую душу в упадшей прозрел. Раскаянье грешных любимо богами,
Как с рабынею, сурово
Обращается он с ней,
Но она, откинув ковы,
Все покорней и нежней,
И невольно, в жажде вящей
Унизительных услуг,
Чует страсти настоящей
Возрастающий недуг.
Но ведатель глубей и высей
вселенной,
Пытуя, проводит ее постепенно
Чрез негу, и страх, и терзания мук.
Он касается устами
Расписных ее ланит -
И нежданными слезами
Лик наемницы облит;
Пала ниц в сердечной боли,
И не надо ей даров,
И для пляски нету воли,
И для речи нету слов.
Но солнце заходит, и мрак наступает,
Убранное ложе чету принимает,
И ночь опустила над ними покров.
На заре, в волненье странном,
Пробудившись ото сна,
Гостя мертвым, бездыханным
Видит с ужасом она.
Плач напрасный! Крик бесплодный!
Совершился рока суд,
И брамины труп холодный
К яме огненной несут.
И слышит она погребальное пенье,
И рвется, и делит толпу в
исступленье...
«Кто ты? Чего хочешь, безумная,
тут?»
С воплем ринулась на землю
Пред возлюбленным своим:
«Я супруга прах объемлю,
Я хочу погибнуть с ним!
Красота ли неземная
Станет пеплом и золой?
Он и в смерти будет мой!»
Но стих раздается священного хора:
«Несем мы к могиле, несем без
разбора
И старость и юность с ее красотой!
Ты ж ученью Брамы веруй:
Ты зовешься баядерой,
И не связана ты с ним.
Только женам овдовелым
Честь сожженья суждена,
Только тень идет за телом,
Раздайтеся, трубы, кимвалы,
гремите,
Вы в пламени юношу, боги, примите,
Примите к себе от последнего сна!»
Так, ее страданья множа,
Хор безжалостно поет,
И на лютой смерти ложе,
В ярый огнь, она падет;
Но из пламенного зева
Бог поднялся, невредим,
К небесам взлетает с ним.
Заблудших детей огневыми руками
13
Благие возносят к чертогам своим.
Г.Гейне
Мария-Антуанетта
Как весело окна дворца Тюильри
Играют с солнечным светом!
Но призраки ночи и в утренний час Все девять стройны, белолики.
Скользят по дворцовым паркетам.
В разубранном павильоне de Flor
Мария-Антуанетта
Торжественно совершает обряд
Утреннего туалета.
Придворные дамы стоят вокруг,
Смущенья не обнаружив.
На них — брильянты и жемчуга
Среди атласа и кружев.
Их талии узки, фижмы пышны,
А в ножках — кокетства сколько!
Шуршат волнующие шелка.
Голов не хватает только!
Да, все — без голов!.. Королева сама,
При всем своем царственном лоске,
Стоит перед зеркалом без головы
И, стало быть, без прически.
Она, что носила с башню шиньон
И титул которой так громок,
Самой Марии-Терезии дочь,
Германских монархов потомок, —
Теперь без завивки, без головы
Должна — нет участи хуже! —
Стоять среди фрейлин незавитых
И безголовых к тому же!
Вот — революции горький плод!
Фатальнейшая доктрина!
Во всем виноваты Жан-Жак Руссо,
Вольтер и гильотина!
Но удивительно, странная вещь:
Бедняжки — даю вам слово! —
Не видят, как они мертвы
И до чего безголовы.
Все та же отжившая дребедень!
Здесь все, как во время оно:
Смотрите, как смешны и страшны
Безглавые их поклоны.
Несет с приседаньями дама d’atour1 Увидал ее, чью прелесть
Сорочку монаршей особе.
Вторая дама сорочку берет,
И приседают обе.
И третья с четвертой, и эта, и та
Знай приседают без лени
И госпоже надевают чулки,
Падая на колени.
Присела пятая — подает
Ей пояс. А шестая
С нижнею юбкой подходит к ней,
Кланяясь и приседая.
С веером гофмейстерина стоит,
Командуя всем парадом,
И, за отсутствием головы,
Она улыбается задом.
Порой любопытное солнце в окно
Посмотрит на все это чудо,
Но, старые призраки увидав,
Спешит убраться отсюда!
Бог Аполлон
На горном утесе стоит монастырь.
Струится Рейн под обрывом.
Глядит сквозь решетку на водную
ширь
Монахиня взором тоскливым.
Челнок по сверкающей глади
скользит,
От блеска заката багровый.
Он яркой и пестрою тканью покрыт, «Мелисанда! Роза счастья!
Увенчан веткой лавровой.
Поет светлокудрый пловец-великан, Пью в твоем глубоком взоре».
В челне белопарусном стоя.
И пурпур, которым обвит его стан, - «Жоффруа! Для нас любовь
Аттического покроя.
С ним вместе прекрасные девы
плывут.
Гармонию девственных тел выдают Смерть — ты видишь — также
Свободные складки туники.
Поет светлокудрый, касаясь рукой Ты ж навеки мной любима!»
Лиры золотострунной.
И вольная песня тревожит покой
Монахини - пленницы юной.
Напрасно ко лбу поднимает она
Для крестного знаменья руку.
Душа ее горьким блаженством
полна,
И сладко терпеть эту муку.
«Жоффруа Рюдель и Мелисандра Так болтают, так блуждают
Триполи»
В замке Блэ ковер настенный
Вышит пестрыми шелками.
Так графиня Триполи
Шила умными руками.
И в шитье вложила душу,
И слезой любви и горя
Орошала ту картину,
Где представлено и море,
И корабль, и как Рюделя
Мелисанда увидала,
Как любви своей прообраз
В умиравшем угадала.
Ах, Рюдель и сам впервые
В те последние мгновенья
Пел, исполнен вдохновенья.
Наклонясь к нему, графиня
И зовет, и ждет ответа,
Обняла его, целует
Губы бледные поэта.
Тщетно! Поцелуй свиданья
Поцелуем был разлуки.
Чаша радости великой
Стала чашей смертной муки.
В замке Блэ ночами слышен
Шорох, шелест, шепот странный.
Оживают две фигуры
На картине шелкотканой.
И, стряхнув оцепененье,
Дама сходит с трубадуром,
И до света обе тени
Бродят вновь по залам хмурым.
Смех, объятья, нежный лепет,
Горечь сладостных обетов,
Замогильная галантность
Века рыцарей-поэтов.
«Жоффруа! Погасший уголь
Загорелся жаром новым.
Сердце мертвое подруги
Ты согрел волшебным словом».
Всю земную боль и горе
Я забыл — и жизни радость
Сном была в преддверье гроба.
Но Амур свершает чудо, —
Мы верны и в смерти оба».
«Мелисанда! Сон обманчив,
мнима.
Жизнь и правда — лишь в любви,
«Жоффруа! В старинном замке
Любо грезить под луною.
Нет, меня не тянет больше
К свету, к солнечному зною».
«Мелисанда! Свет и солнце —
Все в тебе, о дорогая!
Там, где ты, — любовь и счастье,
Там, где ты, — блаженство мая!»
Две влюбленных нежных тени,
И, подслушивая, месяц
Робко светит на ступени»
Но, видениям враждебный,
День восходит над вселенной —
И, страшась, они бегут
В темный зал, в ковер настенный.
«Диспут»
Во дворце толедском трубы
Зазывают всех у входа,
Собираются на диспут
Толпы пестрые народа.
То не рыцарская схватка,
Где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово
Заостренное схоласта.
Не сойдутся в этой битве
Молодые паладины,
Здесь противниками будут
Капуцины и раввины.
Капюшоны и ермолки
Лихо носят забияки.
Вместо рыцарской одежды —
Власяницы, лапсердаки.
Бог ли это настоящий?
Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник
Реб Иуда из Наварры?
Или бог другой — трехликий,
Милосердный, христианский,
Чей защитник брат Иосиф,
Настоятель францисканский?
Мощной цепью доказательств,
Силой многих аргументов
И цитатами — конечно,
Из бесспорных документов —
Каждый из героев хочет
Всех врагов обезоружить,
Доведеньем ad absurdum1
Сущность бога обнаружить.
Решено, что тот, который
Будет в споре побежденным,
Тот религию другую
Должен счесть своим законом.
Иль крещение приемлют
Иудеи в назиданье, —
Иль, напротив, францисканцев
Ожидает обрезанье.
Каждый вождь пришел со свитой!
С ним одиннадцать — готовых
Разделить судьбу в победе
Иль в лишениях суровых.
Убежденные в успехе
И в своем священном деле,
Францисканцы для евреев
Приготовили купели,
Держат дымные кадила
И в воде кропила мочат...
Их враги ножи готовят,
О точильный камень точат.
Обе стороны на месте:
Переполненная зала
Оживленно суетится
В ожидании сигнала.
Под навесом золоченым
Короля сверкает ложа.
Там король и королева,
Что на девочку похожа.
Носик вздернут по-французски,
Все движения невинны,
И лукавы и смеются
Уст волшебные рубины.
Будь же ты хранима богом,
О цветок благословенный...
Пересажена, бедняжка,
С берегов веселой Сены
В край суровый этикета,
Где ты сделалась испанкой,
Бланш Бурбон звалась ты дома,
Здесь зовешься доньей Бланкой.
Короля же имя — Педро,
С прибавлением — Жестокий.
Но сегодня, как на счастье,
Спят в душе его пороки;
Он любезен и приятен 
В эти редкие моменты, 
Даже маврам и евреям 
Рассыпает комплименты.
Господам без крайней плоти
Он доверился всецело;
И войска им предоставил,
И финансовое дело.
Вот вовсю гремят литавры,
Трубы громко возвещают,
Что духовный поединок
Два атлета начинают.
Францисканец гнев священный
Здесь обрушивает первый —
То звучит трубою голос,
То елеем мажет нервы.
Именем отца, и сына,
И святого духа — чинно
Заклинает францисканец
«Семя Якова» — раввина,
Ибо часто так бывает,
Что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно
14
В теле хитрых иудеев.
Чтоб изгнать такого черта,
Поступает он сурово:
Применяет заклинанья
И науку богослова.
Про единого в трех ликах
Он рассказывает много, —
Как три светлых ипостаси
Одного являют бога:
Это тайна, но открыта
Лишь тому она, который
За предел рассудка может
Обращать блаженно взоры.
Говорит он о рожденье
Вифлеемского дитяти,
Говорит он о Марии
И о девственном зачатье,
Как потом лежал младенец
В яслях, словно в колыбели,
Как бычок с коровкой тут же
У господних яслей млели;
Как от Иродовой казни
Иисус бежал в Египет,
Как позднее горький кубок
Крестной смерти был им выпит;
Как при Понтии Пилате
Подписали осужденье —
Под влияньем фарисеев
И евреев, без сомненья.
Говорит монах про бога,
Что немедля гроб оставил
И на третий день блаженно
Путь свой на небо направил.
Но когда настанет время,
Он на землю возвратится, —
И никто, никто из смертных
От суда не уклонится.
«О, дрожите, иудеи!.. —
Говорит монах. — Поверьте,
Нет прощенья вам, кто гнал
Бога к месту крестной смерти.
Вы убийцы, иудеи,
О народ — жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен,
К нам явился как Спаситель.
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Вы убийцы, иудеи,
О народ — жестокий мститель!
Тот, кто вами был замучен,
К нам явился как Спаситель.
Весь твой род еврейский — плевел,
И в тебе ютятся бесы.
А твои тела — обитель,
Где свершают черти мессы.
Так сказал Фома Аквинский,
Он недаром «бык ученья»,
Как зовут его за то, что
Он лампада просвещенья.
О евреи, вы — гиены,
Кровожадные волчицы,
Разрываете могилу,
Чтобы трупом насладиться.
О евреи — павианы
И сычи ночного мира,
Вы страшнее носорогов,
Вы — подобие вампира.
Вы мышей летучих стая,
Вы вороны и химеры,
Филины и василиски,
Тварь ночная, изуверы.
Вы гадюки и медянки,
Жабы, крысы, совы, змеи!
И суровый гнев господень
Покарает вас, злодеи!
Но, быть может, вы - решите
Обрести спасенье ныне
И от злобной синагоги
Обратите взор к святыне,
Где собор любви обильной
И отеческих объятий,
Где святые благовонный
Льют источник благодати;
Сбросьте ветхого Адама,
Отрешась от злобы старой,
И с сердец сотрите плесень,
Что грозит небесной карой.
Вы внемлите гласу бога,
Не к себе ль зовет он разве?
На груди Христа забудьте
О своей греховной язве.
Наш Христос — любви обитель,
Он подобие барашка, —
Чтоб грехи простились наши,
На кресте страдал он тяжко.
Наш Христос — любви обитель,
Иисусом он зовется,
И его святая кротость
Нам всегда передается.
Потому мы тоже кротки,
Добродушны и спокойны,
По примеру Иисуса —
Ненавидим даже войны.
Попадем за то на небо,
Чистых ангелов белее,
Будем там бродить блаженно
И в руках держать лилеи;
Вместо грубой власяницы
В разноцветные наряды
Из парчи, муслина, шелка
Облачиться будем рады;
Вместо плеши — будут кудри
Золотые лихо виться,
Девы райские их будут
Заплетать и веселиться;
Там найдутся и бокалы
В увеличенном объеме,
А не маленькие рюмки,
Что мы видим в каждом доме.
Но зато гораздо меньше
Будут там красавиц губки —
Райских женщин, что витают,
Как небесные голубки.
Будем радостно смеяться,
Будем пить вино, целуя,
Проводить так будем вечность,
Славя бога: «Аллилуйя!»
Кончил он. И вот монахи,
Все сомнения рассеяв,
Тащат весело купели
Для крещенья иудеев.
Но, полны водобоязни,
Не хотят евреи кары, —
Для ответной вышел речи
Реб Иуда из Наварры:
«Чтоб в моей душе бесплодной
Возрастить Христову розу,
Ты свалил, как удобренье,
Кучу брани и навозу.
Каждый следует методе,  День разрушенного храма,
Им изученной где-либо...  Не играет бог наш с рыбой,
Я бранить тебя не буду,  А молчит весь день упрямо.
Я скажу тебе спасибо.
«Триединое ученье» —
Это наше вам наследство:
Мы ведь правило тройное
Изучаем с малолетства.
Что в едином боге трое,
Только три слились персоны, —
Очень скромно, потому что
Их у древних — легионы.
Незнаком мне ваш Христос,
Я нигде с ним не был вместе,
Также девственную матерь
Знать не знаю я, по чести.
Жаль мне, что веков двенадцать
Иисуса треплют имя,
Что случилось с ним несчастье
Некогда в Иерусалиме.
Но евреи ли казнили —
Доказать трудненько стало,
Ибо corpus'a delicti2
Уж на третий день не стало.
Что родня он с нашим богом —
Это плод досужих сплетен, —
Потому что мне известно:
Наш — решительно бездетен.
Наш не умер жалкой смертью
Угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропик,
Не подобие ребенка.
Богу нашему неведом
Путь прощенья и смиренья,
Ибо он громовый бог,
Бог суровый отомщенья.
Громы божеского гнева
Поражают неизменно,
За грехи отцов карают
До десятого колена.
Бог наш — это бог живущий,
И притом не быстротечно,
А в широких сводах неба
Пребывает он извечно.
Бог наш — бог здоровый также,
А не миф какой-то шаткий,
Словно тени у Коцита
Или тонкие облатки.
Бог силен. В руках он держит
Солнце, месяц, неба своды;
Только двинет он бровями —
Троны гибнут, мрут народы.
С силой бога не сравнится, —
Как поет Давид, — земное;
Для него — лишь прах ничтожный
Вся земля, не что иное.
Любит музыку наш бог,
Также пением доволен,
Но, как хрюканье, ему
Звон противен колоколен.
В море есть Левиафан —
Так зовется рыба бога, —
Каждый день играет с ней
Наш великий бог немного.
Только в день девятый аба,
Целых сто локтей длина
Этого Левиафана,
Толще дуба плавники,
Хвост его — что кедр Ливана.
Мясо рыбы деликатно
И нежнее черепахи.
В Судный день к столу попросит
Бог наш всех, кто жил во страхе.
Обращенные, святые,
Также праведные люди
С удовольствием увидят
Рыбу божию на блюде —
В белом соусе пикантном,
Также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно, —
Ну совсем как с перцем щука.
В остром соусе, под луком,
Редька светит, как улыбка...
Я ручаюсь, брат Иосиф,
Что тебе по вкусу рыбка.
А изюмная подливка,
Брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада
Для здорового желудка.
15
Бог недурно варит, — верь,
Я обманывать не стану.
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану».
Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке —
Это нужные трофеи.
Но, держась за веру предков
И за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи
Потерять кусочек кожи.
За раввином — францисканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое — не слово,
А ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.
Он ссылается на «Мишну»,
Комментарии, трактаты,
Также он из «Таусфес-Ионтоф»
Позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби
От монаха-святотатца?!
Тот сказал, что «Таусфес-Ионтоф»
Может к черту убираться!»
«Все вы слышите, о боже!» —
И, не выдержавши тона,
Потеряв терпенье, рабби
Восклицает возмущенно:
«Таусфес-Ионтоф» не годится?
Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой,
Покарай же за обиду!
Ибо «Таусфес-Ионтоф», боже, —
Это ты... И святотатца
Накажи своей рукою,
Чтобы богом оказаться!
Пусть разверзнется под ним
Бездна, в глуби пламенея,
Как ты, боже, сокрушил
Богохульного Корея.
Грянь своим отборным громом,
Защити ты нашу веру, —
Для Содома и Гоморры
Ты ж нашел смолу и серу!
Покарай же капуцина, -
Фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же
Удирали из Египта.
Ведь стотысячное войско
За царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами
В ужасающих ядаим.
Ты, господь, тогда простер
Длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло,
Как котята, в Красном море.
Порази же капуцинов,
Покажи им в назиданье,
Что святого гнева громы —
Не пустое грохотанье.
И победную хвалу
Воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам,
Танцевать и бить в кимвалы».
Тут монах вскочил, и льются
Вновь проклятий лютых реки;
«Пусть тебя господь погубит,
Осужденного навеки.
Ненавижу ваших бесов
От велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов,
Темной стаи оголтелой, —
Ведь во мне сам Иисус,
Я его отведал тела.
И вкусней Левиафана
Аромат Христовой крови;
А твою подливку с луком,
Верно, дьявол приготовил.
Ах, взамен подобных споров
Я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил
Всех евреев прокаженных».
Затянулся этот диспут,
И кипит людская злоба,
И борцы бранятся, воют,
И шипят, и стонут оба.
Бесконечно длинен диспут,
Целый день идет упрямо;
Очень публика устала,
И ужасно преют дамы.
Двор томится в нетерпенье,
Кое-кто уже зевает,
И красотку королеву
Муж тихонько вопрошает:
«О противниках скажите,
Донья Бланка, ваше мненье:
Капуцину иль раввину
Отдаете предпочтенье?»
Донья Бланка смотрит вяло,
Гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья
Отвечает безмятежно:
«Я не знаю, кто тут прав, —
Пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют».
«Валькирии»
На земле — война... А в тучах
Три валькирии летучих
День и ночь поют над ней,
Взмылив облачных коней.
Власти — спорят, люди — страждут, (Не разбавленным водицей,
Короли господства жаждут.
Власть — превысшее из благ.
Добродетель — в звоне шпаг.
Гей, несчастные, поверьте:
Не спасет броня от смерти;
Пал герой, глаза смежив,
Лучший — мертв, а худший — жив.
Флаги. Арки. Стол накрытый.
Завтра явится со свитой
Тот, кто лучших одолел
И на всех ярмо надел.
Вот въезжает триумфатор.
Бургомистр или сенатор
Подлецу своей рукой
Ключ подносит городской.
Гей! Венки, гирлянды, лавры!
Пушки бьют, гремят литавры,
Колокольный звон с утра.
Чернь беснуется: «Ура!»
Дамы нежные с балкона
Сыплют розы восхищенно.
И, уже высокочтим,
Новый князь кивает им.
«Два рыцаря»
Сволочинский и Помойский —
Кто средь шляхты им чета? —
Бились храбро за свободу
Против русского кнута.
Храбро бились и в Париже
Обрели и кров и снедь;
Столь же сладко для отчизны
Уцелеть, как умереть.
Как Патрокл с своим Ахиллом,
Как с Давидом Ионафан,
Оба вечно целовались,
Бормоча «кохаи, кохан».
Жили в дружбе; не желали
Никогда друг другу зла,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Слившись душами всецело,
Спали на одной постели;
Часто взапуски чесались: -
Те же вши обоих ели.
В том же кабаке питались,
Но боялся каждый, чтобы
Счет другим оплачен не был, —
Так, и не платили оба.
И белье одна и та же
Генриетта им стирает;
В месяц раз придет с улыбкой
И белье их забирает.
Да, у каждого сорочек
Пара целая была,
Хоть у них обоих в жилах
Кровь шляхетская текла.
Вот сидят они сегодня
И глядят в камин горящий;
За окном — потемки, вьюга,
Стук пролеток дребезжащий.
Кубком пунша пребольшим
Не подслащенным) они
Уж успели подкрепиться.
И взгрустнулось им обоим,
Потускнел их бравый вид.
И растроганно сквозь слезы
Сволочинский говорит:
«Ничего бы здесь, в Париже,
Но тоскую я все больше
По шлафроку и по шубе,
Что, увы, остались в Польше».
И в ответ ему Помойский:
«Друг мой, шляхтич ты примерный;
К милой родине и к шубе
Ты горишь любовью верной.
Еще Польска не згинела;
Все рожают жены наши,
Тем же заняты и девы:
Можем ждать героев краше,
Чем великий Ян Собеский,
Чем Шельмовский и Уминский,
Шантажевич, Попрошайский
И преславный пан Ослинский».
«Теперь куда?»
Ну, теперь куда?.. Опять
Рад бы встретиться с отчизной,
Но, качая головой,
Разум шепчет с укоризной:
«Хоть окончилась война,
Но остались трибуналы.
Угодишь ты под расстрел!
Ведь крамольничал немало!»
Это верно. Не хочу
Ни расстрела, ни ареста,
Не герой я. Чужды мне
Патетические жесты.
Я бы в Англию уплыл, —
Да пугают англичане
И фабричный дым... От них
Просто рвет меня заране.
О, нередко я готов
Пересечь морские воды,
Чтоб в Америку попасть,
В тот гигантский хлев свободы, -
Но боюсь я жить в стране,
Где плевательниц избегли,
Где жуют табак и где
Без царя играют в кегли.
Может быть, в России мне
Было б лучше, а не хуже, —
Да не вынесу кнута
И жестокой зимней стужи.
Грустно на небо смотрю,
Вижу звездный рой несметный, -
Но нигде не нахожу
Я звезды моей заветной.
В лабиринте золотом
Заблудилась в час полночный, —
Точно так же, как и я
В этой жизни суматошной.
Аутодафе»
Блеклый розан, пыльный локон,
Кончик банта голубого,
Позабытые записки,
Бредни сердца молодого, —
В пламя яркое камина
Я бросаю без участья,
16
И трещат в огне остатки
Неудач моих и счастья.
Лживо-ветреные клятвы
Улетают струйкой дыма,
И божок любви лукавый
Улыбается незримо.
И гляжу, в мечтах о прошлом,
Я на пламя. Без следа
Догорают в пепле искры, —
Доброй ночи! Навсегда!
Вордсворт
Нас семеро
Ребенок простодушный, чей
Так легок каждый вдох,
В ком жизнь струится, как ручей,
Что знать о смерти мог?
Я встретил девочку, идя
Дорогой полевой.
«Мне восемь», — молвило дитя
С кудрявой головой.
Одежда жалкая на ней
И диковатый вид.
Но милый взгляд ее очей
Был кроток и открыт.
«А сколько братьев и сестер
В твоей семье, мой свет?»
Бросая удивленный взор,
«Нас семь», — дала ответ.
«И где ж они?» — «Ушли от нас
В далекий Конвей двое,
И двое на море сейчас.
А всех нас семь со мною.
За нашей церковью в тени
Лежат сестренка с братом.
И с мамой мы теперь одни
В сторожке с ними рядом».
«Дитя мое, как может вас
Быть семеро с тобою,
Коль двое на море сейчас
И на чужбине двое?»
«Нас семь, — ответ ее был прост, —
Сестра моя и брат,
Едва войдешь ты на погост —
Под деревом лежат».
«Ты здесь резвишься, ангел мой,
А им вовек не встать.
Коль двое спят в земле сырой,
То вас осталось пять».
«В цветах живых могилы их.
Шагов двенадцать к ним
От двери в дом, где мы живем
И их покой храним.
Я часто там чулки вяжу,
Себе одежку шью.
И на земле близ них сижу,
И песни им пою.
А ясной летнею порой,
По светлым вечерам
Беру я мисочку с собой
И ужинаю там.
Сначала Джейн ушла от нас.
Стонала день и ночь.
Господь ее от боли спас,
Как стало ей невмочь.
Мы там играли — я и Джон,
Где камень гробовой
Над нею вырос, окружен
Весеннею травой.
Когда ж засыпал снег пути
И заблестел каток,
Джон тоже должен был уйти:
С сестрой он рядом лег».
«Но если брат с сестрой в раю, —
Вскричал я, — сколько ж вас?»
Она в ответ на речь мою:
«Нас семеро сейчас!»
«Их нет, увы! Они мертвы!
На небесах их дом!»
Она ж по-прежнему: «Нас семь!» —
Меня не слушая совсем,
Стояла на своем.
Кукушка
С восторгом слышу голос твой,
Кукушка, гость весны!
О, кто ты? — птица, иль пустой
Лишь голос с вышины?
Я слышу твой двухзвучный стон,
Здесь лежа на траве;
Вблизи, вдали — повсюду он
В воздушной синеве.
Долинам весть приносит он
О солнце, о цветах,
А мне — волшебный сладкий сон
О прошлых чудных днях.
Пленяй, как некогда, мне слух!
Доныне, гость долин,
Ты мне не птица; нет, ты дух,
Загадка, звук один, —
Тот звук, который в прежни дни,
Как школьник, я искал,
Везде, и в небе, и в тени
Дерев, и в недрах скал.
Бывало, целый день везде
В лесах, лугах брожу;
Ищу повсюду, но нигде
Тебя не нахожу.
Так и теперь я слушать рад
Твой крик в лесной тени.
Я жду: не придут ли назад
Давно минувши дни.
И снова кажется мне мир
Каким-то царством снов,
Куда принесся, как на пир,
Ты, вешний гость лесов!
Агасфер
Многопенные потоки,
Пробежав скалистый путь,
Ниспадают в дол глубокий,
Чтоб умолкнуть и заснуть.
Стая туч, когда смирится
Гнев грозы и гул громов,
Шлемом сумрачным ложится
На зубчатый ряд холмов.
День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но ее в ненастье прячет
От дождя укромный грот.
Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишен,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.
Пусть, как челн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.
Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную — на ночлег…
Без конца моя дорога,
Цель все так же впереди,
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.
Нарциссы:
Как тучи одинокой тень,
Бродил я, сумрачен и тих,
И встретил в тот счастливый день
Толпу нарциссов золотых.
В тени ветвей у синих вод Одна, всегда одна.
Они водили хоровод.
Не опечалит никого,
Что Люси больше нет,
Подобно звездному шатру,
Но Люси нет - и оттого
Цветы струили зыбкий свет
Так изменился свет.
И, колыхаясь на ветру,
Мне посылали свой привет.
К чужим, в далекие края
Их были тысячи вокруг,
Заброшенный судьбой,
И каждый мне кивал, как друг.
Не знал я, родина моя,
Была их пляска весела,
Как связан я с тобой.
И видел я, восторга полн,
Что с ней сравниться не могла
Теперь очнулся я от сна
Медлительная пляска волн.
И не покину вновь
Тогда не знал я всей цены
Тебя, родная сторона -
Живому золоту весны.
Последняя любовь.
Но с той поры, когда впотьмах
Я тщетно жду прихода сна,
В твоих горах ютился дом.
Я вспоминаю о цветах,
Там девушка жила.
И, радостью осенена,
Перед родимым очагом
На том лесистом берегу
Твой лен она пряла.
Душа танцует в их кругу.
Твой день ласкал, твой мрак скрывал
Сонет
Ее зеленый сад.
Нет зрелища пленительней! И в ком
И по твоим холмам блуждал
Не дрогнет дух бесчувственно-
Ее прощальный взгляд.   
упрямый
Забывшись, думал я во сне,
При виде величавой панорамы,
Что у бегущих лет
Где утро — будто в ризы — все
Над той, кто всех дороже мне,
кругом
Отныне власти нет.
Одело в Красоту. И каждый дом,
Суда в порту, театры, башни, храмы,
Ей в колыбели гробовой
Река в сверканье этой мирной рамы,
Вовеки суждено
Все утопает в блеске голубом.
С горами, морем и травой
Нет, никогда так ярко не вставало,
Вращаться заодно.
Так первозданно солнце над рекой,
Так чутко тишина не колдовала,
Вода не знала ясности такой. Дж. Г. Байрон
И город спит. Еще прохожих мало,
И в Сердце мощном царствует Стансы к Августе:
покой.
Когда был страшный мрак кругом,
И гас рассудок мой, казалось,
Люси Когда надежда мне являлась
Далеким бледным огоньком;
Какие тайны знает страсть!
Когда готов был изнемочь
Но только тем из вас,
Я в битве долгой и упорной,
Кто сам любви изведал власть,
И, клевете внимая черной,
Доверю свой рассказ.
Все от меня бежали прочь;
Когда, как роза вешних дней,
Когда в измученную грудь
Любовь моя цвела,
Вонзались ненависти стрелы,
Я на свиданье мчался к ней,
Лишь ты во тьме звездой блестела
Со мной луна плыла.
И мне указывала путь.
Луну я взглядом провожал
Благословен будь этот свет
По светлым небесам.
Звезды немеркнувшей, любимой,
А конь мой весело бежал –
Что, словно око серафима,
Он знал дорогу сам.
Меня берег средь бурь и бед.
Вот наконец фруктовый сад,
За тучей туча вслед плыла,
Взбегающий на склон.
Не омрачив звезды лучистой;
Знакомый... крыши гладкий скат
Она по небу блеск свой чистый,
Луною озарен.
Пока не скрылась ночь, лила.
Охвачен сладкой властью сна,
О, будь со мной! учи меня
Не слышал я копыт
Иль смелым быть иль терпеливым:
И только видел, что луна
Не приговорам света лживым, —
На хижине стоит,
Твоим словам лишь верю я!
Копыто за копытом, конь
Как деревцо стояла ты,
По склону вверх ступал.
Что уцелело под грозою,
Но вдруг луны погас огонь,
И над могильною плитою
За крышею пропал.
Склоняет верные листы.
Тоска мне сердце облегла,
Когда на грозных небесах
Чуть только свет погас.
Сгустилась тьма и буря злая
“Что, если Люси умерла?” –
Вокруг ревела, не смолкая,
Сказал я в первый раз.         
Ко мне склонилась ты в слезах.
Тебя и близких всех твоих
Среди нехоженых дорог,
Судьба хранит от бурь опасных.
Где ключ студеный бил,
Кто добр — небес достоин ясных;
Ее узнать никто не мог
Ты прежде всех достойна и
И мало кто любил.
Любовь в нас часто ложь одна;
Но ты измене не доступна,
Фиалка пряталась в лесах,
Неколебима, неподкупна,
Под камнем чуть видна.
Хотя душа твоя нежна.
Звезда мерцала в небесах
17
Все той же верой встретил я О Греция! Прекрасен вид
Тебя в дни бедствий, погибая, Твоих мечей, твоих знамен!
И мир, где есть душа такая, Спартанец, поднятый на щит,
Уж не пустыня для меня. Не покорен.
Восстань! (Не Греция восстань —
Уже восстал сей древний край!)
Стансы для музыки
Восстань, мой дух! И снова дань
Борьбе отдай.
О мужестве! Тенета рви,
Кто сравнится в высшем споре
Топчи лукавые мечты,
Красотой с тобой?
Не слушай голосов любви
Точно музыка на море
И красоты.
Нежный голос твой.
Нет утешения, так что ж
5 Точно музыка в тумане
Грустить о юности своей?
На далёком океане,
Погибни! Ты конец найдешь
В час, как ветры, в сладких снах,
Среди мечей.
Чуть трепещут на волнах
Могила жадно ждет солдат,
Пока сражаются они.
Так брось назад прощальный взгляд
В полночь месяц чуть колышет И в ней усни.
Воды в глубине;
Лоно моря еле дышит,
Как дитя во сне. Еврейская мелодия
5 Так душа, полна мечтою, Будь я сердцем коварен, как ты
Чутко дышит красотою; осудил,
Нежно в ней растёт прибой, От Шалима вдали я б теперь не
Зачарованный тобой. бродил.
Мне лишь было отречься от веры
отцов,
Стансы Чтобы свергнуть навеки проклятье
Кто драться не может за волю свою, веков.
Чужую отстаивать может. Ты, я знаю, безгрешен: грешит
За греков и римлян в далеком краю только раб,
Он буйную голову сложит. Ты правдив и могуч – я преступен и
слаб,
Но пускай я и смертью свой грех не
За общее благо борись до конца — сотру,
И будет тебе воздаянье. В своей вере живи, а в моей – я умру.
Тому, кто избегнет петли и свинца, За нее я терял, сколько дать ты не
Пожалуют рыцаря званье. мог,
И про то знает Он, нас карающий
Бог,
Моя скорбь и надежда во власти Его,
Из дневника в Кефалонии:
А в твоей – моя жизнь, что отдам за
Него.
Встревожен мертвых сон, — могу ли
Шелли
спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Англия в 1819 году
Созрела жатва, — мне ли медлить
жать?
На ложе — колкий терн; я не Слепой старик и вечно в дураках —
дремлю; Король. Ублюдки-принцы — даже
В моих ушах, что день, поет труба, этой
Ей вторит сердце… Семейки срам, чей Кембридж — в
кабаках, —
Грязнее грязи, сволочь, сброд
В день, когда мне исполнилось
отпетый.
тридцать шесть лет
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Должно бы сердце стать глухим Народ стращая — загнанный в
И чувства прежние забыть, правах,
Но, пусть никем я не любим, Голодный, босоногий и раздетый.
Хочу любить! Незыблемый Закон, нагнавший страх
Мой листопад шуршит листвой. На всех, кто не златит его кареты,
Все меньше листьев в вышине. Продажная религия в церквах,
Недуг и камень гробовой Продажных депутатов пируэты —
Остались мне. Вот Англия! Вот кладбище! — О, где
Огонь мои сжигает дни, ты,
Но одиноко он горит. Кровавый призрак с пламенем в
Лишь погребальные огни очах?
Он породит.
Надежда в горестной судьбе,
 Ода западному ветру
Любовь моя — навек прости.
Могу лишь помнить о тебе
И цепь нести. О буйный ветер запада осенний!
Но здесь сейчас не до тоски. Перед тобой толпой бегут листы,
Свершается великий труд. Как перед чародеем привиденья,
Из лавра гордые венки То бурей желтизны и красноты,
Героев ждут. То пестрым вихрем всех оттенков
гнили; И сам раскатом трубным возвести:
То голых пашен черные пласты Пришла Зима, зато Весна в пути!
Засыпал семенами в изобилье.
Весной трубы пронзительный раскат Облако
Разбудит их, как мертвецов в могиле,
И теплый ветер, твой весенний брат,
Я влагой свежей морских побережий
Взовьет их к жизни дудочкой
Кроплю цветы весной,
пастушьей,
Даю прохладу полям и стаду
И новою листвой оденет сад.
В полдневный зной.
О дух морей, носящийся над сушей!
Крыла раскрою, прольюсь росою,
Творец и разрушитель, слушай,
И вот ростки взошли,
слушай!
Поникшие сонно на влажное лоно
II
Кружащейся в пляске Земли.
Ты гонишь тучи, как круговорот
Я градом хлестну, как цепом по
Листвы, не тонущей на водной
гумну,
глади,
И лист побелеет, и колос.
Которую ветвистый небосвод
Я теплым дождем рассыплюсь
С себя роняет, как при листопаде.
кругом,
То духи молний, и дожди, и гром.
И смех мой — грома голос.
Ты ставишь им, как пляшущей
II
менаде,
Одену в снега на горах луга,
Распущенные волосы торчком
Застонут кедры во мгле,
И треплешь пряди бури. Непогода —
И в объятьях метели, как на белой
Как бы отходный гробовой псалом
постели,
Над прахом отбывающего года.
Я сплю на дикой скале.
Ты высишь мрак, нависший невдали,
А на башнях моих, на зубцах
Как камень громоздящегося свода
крепостных
Над черной усыпальницей земли.
Мой кормчий, молния, ждет.
Там дождь, и снег, и град. Внемли,
В подвале сыром воет скованный
внемли!
гром
III
И рвется в синий свод.
Ты в Средиземном море будишь
Над сушей, над морем по звездам и
хляби
зорям
Под Байями, где меж прибрежных
Мой кормчий правит наш бег,
скал
Внемля в высях бездонных зовам
Спит глубина, укачанная рябью,
дивов влюбленных,
И отраженный остров задремал,
Насельников моря и рек.
Топя столбы причалов, и ступени,
Под водой, в небесах, на полях, в
И темные сады на дне зеркал.
лесах
И, одуряя запахом цветений,
Ночью звездной и солнечным днем,
Пучина расступается до дна,
В недрах гор, в глуби вод, мой видя
Когда ты в море входишь по колени.
полет,
Вся внутренность его тогда видна,
Дух, любимый им, грезит о нем
И водорослей и медуз тщедушье
И слепит, как бегу я, грозя и ликуя,
От страха покрывает седина,
Расточаясь шумным дождем.
Когда над их сосудистою тушей
III
Твой голос раздается. Слушай,
Из-за дальних гор, кинув огненный
слушай!
взор,
IV
В красных перьях кровавый восход
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Прыгнул, вытеснив тьму, на мою
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
корму,
Будь я волной, я б рос пред
Солнце поднял из дальних вод.
крутизной
Так могучий орел кинет хмурый дол
Стеною разъяренного прибоя.
И взлетит, золотясь, как в огне,
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
На утес белоглавый, сотрясаемый
Я уносился в небо голубое
лавой,
И с тучами гонялся не шутя,
Кипящей в земной глубине.
Тогда б, участник твоего веселья,
Если ж воды спят, если тихий закат
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Льет на мир любовь и покой,
Отсюда улетел на самом деле.
Если, рдян и блестящ, алый вечера
Но я сражен. Как тучу и волну
плащ
Или листок, сними с песчаной мели
Упал на берег морской,
Того, кто тоже рвется в вышину
Я в воздушном гнезде дремлю в
И горд, как ты, но пойман и в плену.
высоте,
V
Как голубь, укрытый листвой.
Дай стать мне лирой, как осенний
IV
лес,
Дева с огненным ликом, в молчанье
И в честь твою ронять свой лист
великом
спросонья.
Надо мной восходит луна,
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Льет лучей волшебство на шелк
Обрывками разрозненных гармоний.
моего
Суровый дух, позволь мне стать
Размятенного ветром руна.
тобой!
Пусть незрим ее шаг, синий гонит он
Стань мною иль еще неугомонней!
мрак,
Развей кругом притворный мой
Разрывает мой тонкий шатер,
покой
И тотчас же в разрыв звезды, дух
И временную мыслей мертвечину.
затаив,
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Любопытный кидают взор.
Золу из непогасшего камина.
И гляжу я, смеясь, как теснятся,
Дай до людей мне слово донести,
роясь,
Как ты заносишь семена в долину.
Миллионы огненных пчелок,
18
Раздвигаю мой кров, что сплетен из
паров,
Мой ветрами развеянный полог,
И тогда мне видна рек, озер глубина,
Вся в звездах, как неба осколок.
V Благие ласточки улетели,
Лик луны я фатой обовью золотой,
Алой ризой — солнечный трон.
Звезды меркнут, отпрянув, гаснут
жерла вулканов,
Если бурей стяг мой взметен.
Солнце скрою, над бездной морскою
Перекину гигантский пролет
И концам на горы, не ища в них
опоры,
Лягу, чудом воздвигнутый свод.
Под сияюще-яркой триумфальною
аркой
Пролечу, словно шквал грозовой,
Приковав неземные силы зыбкой
стихии
К колеснице своей боевой.
Арка блещет, горит и трепещет,
И ликует мир подо мной.
VI
Я вздымаюсь из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода.
Постоянства не знаю, вечно облик
меняю,
Зато не умру никогда.
Ибо в час после бури, если солнце —
в лазури,
Если чист ее синий простор,
Если в небе согретом, создан ветром
и светом,
Возникает воздушный собор,
Я смеюсь, уходя из царства дождя,
Я, как тень из могилы, встаю,
Как младенец из чрева, в мир
являюсь без гнева
И сметаю гробницу мою.
Философия любви
Ручьи вливаются в реки,
Реки бегут к низовью.
Ветры сплелись навеки
В ласках, полных любовью.
Все замкнуто тесным кругом.
Волею неземною
Сливаются все друг с другом, —
Почему же ты не со мною?
Небо целует горы.
Волн распахнулись объятья.
Отвергнутые — шлют укоры
Розам кичливым их братья.
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если ты со мною в разладе?
 Осень
Теплое солнце слабеет,
холодный ветер стонет,
Голые ветки вздыхают,
бледные цветы умирают;
А год
На земле, своем смертном ложе,
в саване листьев мертвых,
Лежит.
Уходите, месяцы, уходите,
С ноября по май,
В печальнейщем наряде, —
Следуйте за гробом
мертвого холодного года,
И как серые тени стойте у могилы.
Ледяной дождь падает,
Сжатый червь ползет,
Реки вздуваютс,
Гром звонит в колокол
По году;
и каждая ящерица ушла
В свое жилище.
Уходите, месяцы, уходите,
Оденьтесь в белое, черное, и серое;
Пусть ваши легкие сестры играют;
Вы, следуйте за гробом
Мертвого холодного года,
И озелените его могилу слезами.
Опошлено слово одно
Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.
Надежда и самообман —
Два сходных недуга.
Единственный мир без румян —
Участие друга.
II
Любви я в ответ не прошу,
Но тем беззаветней
По-прежнему произношу
Обет долголетний.
Так бабочку тянет в костер
И полночь — к рассвету,
И так заставляет простор
Кружиться планету.
Вордсворту
Поэт Природы, ты горюешь вновь
О том, что минуло и не вернется.
Дни детства, юность, дружба и
любовь —
Об этих снах грустить лишь
остается.
Я знаю эту грусть. Но никогда
Ты не делил со мной другой
печали…
Ты, словно одинокая звезда,
Мерцал над шхуной в бурном,
зимнем шквале.
Ты неприступной высился скалой
Над ослепленной, яростной толпой…
В почетной бедности всегда
стремился
К Свободе, к Правде твой звенящий
стих…
Таков ты был, теперь ты изменился,
— Комочком белым падал воробей.
О, как мне жаль, что ты забыл о них!
К Мери Годвин
Гляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих
глазах влюбленных,
Лучи в них
отраженные горят,
Лучи твоих очей
непобежденных.
О, говори! Твой голос
– вздох мечты,
Моей души
восторженное эхо.
, себя в нем видишГляди, гляди – не
отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих глазах
влюбленных,
Лучи в них отраженные горят,
Лучи твоих очей непобежденных.
О, говори! Твой голос – вздох
мечты,
Моей души восторженное эхо.
В мой взор взглянув, себя в нем
видишь ты,
Мне голос твой – ответная утеха
.Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью
дня,
Как родина в последний миг
изгнанья!
 Изменчивость
Мы, словно облака вокруг луны, —
Летим сквозь ночь, трепещем и
блистаем.
Сомкнется тьма — и вмиг
поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.
Мы точно звуки несогласных лир —
Ответ наш разный разным
дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло
мгновеньем.
Мы спим — расстроен сновиденьем
сон.
Встаем — мелькнувшей мыслью
день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон
—
Что постоянно в мире? Кто избавлен
От вечных смен? — Для них
свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают
плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость — одна лишь
неизменна.
 Лето и зима
Был ослепительный июньский день.
Тревожить воду ветру было лень.
На горизонте громоздились кучи
Плавучих гор — серебряные тучи.
И небосклон сиял над головой
Бездонною, как вечность, синевой.
Все радовалось: лес, река и нивы.
Поблескивали в роще листья ивы.
И шелестела в тишине едва
Дубов столетних плотная листва…
II
Была зима — такая, что с ветвей
Закованные в ледяные глыбы,
В речных глубинах задыхались
рыбы.
И до сих пор не замерзавший ил
В озерах теплых, сморщившись,
застыл.
В такую ночь в печах пылало пламя,
Хозяин с домочадцами, с друзьями
Сидел и слушал, как трещит мороз…
Но горе было тем, кто гол и бос!
Ода к греческой вазе
О ты, приемыш медленных веков,
Покой — твой целомудренный
жених.
Твои цветы пленительней стихов.
Забыт язык твоих легенд лесных.
Кто это? Люди или божества?
Что гонит их? Испуг? Восторг?
Экстаз?
О девы! Прочь бежите вы стремглав.
Как разгадать, что на устах у вас?
Вопль страха? Дикий возглас
торжества?
О чем свирель поет в тени дубрав?
2
Звучания ласкают смертный слух,
Но музыка немая мне милей.
Играй, свирель, заворожив мой дух
Безмолвною мелодией своей.
О юноша! Ты вечно будешь петь.
Деревья никогда не облетят.
Влюбленный! Не упьешься негой ты,
Вотще стремишь к любимой
страстный взгляд.
Но не умрет любовь твоя и впредь,
И не поблекнут милые черты.
3
Счастливый лес! Не бойся холодов!
Ты не простишься никогда с
листвой.
Счастливый музыкант! В тени дубов
Не смолкнет никогда напев живой.
Счастливая, счастливая любовь!
Нам сладостна твоя святая власть.
Наполнена ты вечного тепла.
О что перед тобой слепая страсть,
Бесплодный жар вдыхающая в кровь,
Сжигающая пламенем тела.
4
Куда ты, жрец, телицу поведешь?
В гирляндах — шелк ее крутых
боков.
Где в плоть ее вонзишь священный
нож?
Где жертвою почтишь своих богов?
А почему пустынен мирный брег?
Зачем людьми покинут городок?
Безлюдны площадь, улица и храм.
Не ведать им ни смуты, ни тревог.
Спит городок. Он опустел навек.
А почему — никто не скажет нам.
5
В аттическую форму заключен
Безмолвный, многоликий мир
страстей,
Мужей отвага, прелесть юных жен
И свежесть благодатная ветвей.
Века переживешь ты не спроста.
Когда мы сгинем в будущем, как
дым,
И снова скорбь людскую ранит
грудь,
Ты скажешь поколениям иным:
«В прекрасном — правда, в правде
— красота.
Вот знания земного смысл и суть».
Ода Меланхолии
Не выжимай из волчьих ягод яда,
Не испивай из Леты ни глотка,
И Прозерпине для тебя не надо
Сплетать из трав дурманящих венка;
Для четок не бери у тиса ягод,
Не позволяй предстать своей Психее
Ночною бабочкой, пускай сова
Тебя не кличет и пускай не лягут
Над тенью тени, став еще темнее, —
Печаль твоя останется мертва.
Но если Меланхолия туманом
Внезапно с неба низойдет к земле,
Даруя влагу травам безуханным,
Скрывая каждый холм в апрельской
мгле, —
Тогда грусти: над розою пунцовой,
Над блеском радуги в волне
прибрежной,
Над несравненной белизной лилей,
—
А если госпожа с тобой сурова,
19
То завладей ее рукою нежной
И чистый взор ее до дна испей.
Она дружна с Красою преходящей,
С Весельем, чьи уста всегда твердят Ты будешь петь, а я под слоем дерна
Свое «прощай», и с Радостью
скорбящей,
Чей нектар должен обратиться в яд,
— Любой народ с тобою милосерд.
Да, Меланхолии горят лампады
Пред алтарем во храме
Наслаждений, —
Увидеть их способен только тот,
Чей несравненно утонченный гений
Могучей Радости вкусит услады:
И во владенья скорби перейдет.
ты,
Ода соловью
От боли сердце замереть готово,
И разум — на пороге забытья,
Как будто пью настой болиголова,
Как будто в Лету погружаюсь я;
Нет, я не завистью к тебе томим,
Но переполнен счастьем твой напев,
—
И внемлю, легкокрылая Дриада,
Мелодиям твоим,
Теснящимся средь буковых дерев,
Среди теней полуночного сада.
О, если бы хотя глоток вина
Из глубины заветного подвала,
Где сладость южных стран
сохранена —
Веселье, танец, песня, звон кимвала;
О, если б кубок чистой Иппокрены,
Искрящийся, наполненный до края,
О, если б эти чистые уста
В оправе алой пены
Испить, уйти, от счастья замирая,
Туда, к тебе, где тишь и темнота.
Уйти во тьму, угаснуть без остатка, И выроню перо я поневоле,
Не знать о том, чего не знаешь ты,
О мире, где волненье, лихорадка,
Стенанья, жалобы земной тщеты;
Где седина касается волос,
Где юность иссыхает от невзгод,
Где каждый помысел — родник
печали,
Что полон тяжких слез;
Где красота не доле дня живет
И где любовь навеки развенчали.
Но прочь! Меня умчали в твой
приют
Не леопарды вакховой квадриги, — В Ничто уходят Слава и Любовь.
Меня крыла Поэзии несут,
Сорвав земного разума вериги, —
Я здесь, я здесь! Кругом царит
прохлада,
Луна торжественно взирает с трона
В сопровожденье свиты звездных
фей;
Но темен сумрак сада;
Лишь ветерок, чуть вея с небосклона,
Доносит отсветы во мрак ветвей.
Цветы у ног ночною тьмой объяты,
И полночь благовонная нежна,
Но внятны все живые ароматы,
Которые в урочный час луна
Дарит деревьям, травам и цветам,
Шиповнику, что полон сладких грез,
И скрывшимся среди листвы и
терний,
Уснувшим здесь и там,
Соцветьям мускусных, тяжелых роз,
Влекущих мошкару порой вечерней.
Я в Смерть бывал мучительно
влюблен,
Когда во мраке слушал это пенье,
Я даровал ей тысячи имен,
Стихи о ней слагая в упоенье;
Быть может, для нее настали сроки,
И мне пора с земли уйти покорно,
В то время как возносишь ты во тьму
Свой реквием высокий, —
Внимать уже не буду ничему.
Но ты, о Птица, смерти непричастна,
— Звеня, роятся мошки у прудов,
В ночи все той же песне
сладкогласной
Внимал и гордый царь, и жалкий
смерд;
В печальном сердце Руфи в тяжкий
час,
Когда в чужих полях брела она.
Все та же песнь лилась
проникновенно, —
Та песня, что не раз
Влетала в створки тайного окна
Над морем сумрачным в стране
забвенной.
Забвенный! Это слово ранит слух,
Как колокола глас тяжелозвонный;
Прощай! Перед тобой смолкает дух
— А то, бывает, тише не в пример,
Воображенья гений окрыленный.
Прощай! Прощай! Напев твой так
печален.
Он вдаль скользит — в молчание, в
забвенье,
И за рекою падает в траву
Среди лесных прогалин, —
Что было это — сон иль наважденье?
Проснулся я — иль грежу наяву?
Когда страшусь, что смерть прервет
мой труд
Когда страшусь, что смерть прервет
мой труд,
И в житницы томов не соберут
Зерно, жнецом рассыпанное в поле,
Когда я вижу ночи звездный лик
И оттого в отчаянье немею,
Что символов огромных не постиг
И никогда постигнуть не сумею,
И чувствую, что, созданный на час,
Расстанусь и с тобою, незабвенной,
Что власть любви уже не свяжет нас,
—
Тогда один на берегу вселенной
Стою, стою и думаю — и вновь
Ода к осени
Пора плодоношенья и дождей!
Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,
Советуясь, во сколько штук гроздей
Одеть лозу, обвившую карнизы;
Как яблоками отягченный ствол
У входа к дому опереть на колья,
И вспучить тыкву, и напыжить
шейки
Лесных орехов, и как можно доле
Растить последние цветы для пчел,
Чтоб думали, что час их не прошел
И ломится в их клейкие ячейки.
Кто не видал тебя в воротах риг?
Забравшись на задворки экономии,
На сквозняке, раскинув воротник,
Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;
Или, лицом упавши наперед
И бросив серп средь маков
недожатых,
На полосе храпишь, подобно жнице,
Иль со снопом одоньев от богатых,
Подняв охапку, переходишь брод;
Или тисков подвертываешь гнет
И смотришь, как из яблок сидр
сочится.
Где песни дней весенних, где они?
Не вспоминай, твои ничуть не хуже,
Когда зарею облака в тени
И пламенеет жнивий полукружье,
Вытягиваясь в воздухе бессонном
То веретенами, то вереницей;
Как вдруг заблеют овцы по загонам;
Засвиристит кузнечик; из садов
Ударит крупной трелью реполов
И ласточка с чириканьем промчится
К МОРЮ
Шепча про вечность, спит оно у
шхер,
И, вдруг расколыхавшись, входит в И прыгали они, как псы с их
гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда ее с излету
Последний шквал занес во весь
карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой. Вскормившей молоком
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум
морской,
Пока сирен не различите пенья!
Де Виньи
Смерть волка
Как над пожарищем клубится дым
летучий,
Над раскаленною луною плыли тучи. когтями,
Мы просекою шли. Недвижно
мрачный лес,
Чернея, достигал верхушками небес.
Мы шли внимательно - и вдруг у
старой ели
Глубокие следы когтей мы
разглядели;
Переглянулись все, все затаили дух, власти,
И все остановясь, мы навострили
слух.
- Всё замерло кругом. Деревья не
дышали;
Лишь с замка старого, из
непроглядной дали,
Звук резкий флюгера к нам ветер
доносил,
Но, не спускаясь вниз, листвой не
шелестил, -
И дубы дольние, как будто бы
локтями
На скалы опершись, дремали перед Свалился наземь пёс в конвульсиях
нами.
На свежие следы пошел один из нас -
Охотник опытный: слух чуткий,
верный глаз
Не изменял ему, когда он шел на
зверя, -
И ждали молча мы, в его уменье
веря.
К земле нагнулся он, потом на землю До выстрела еще, он на кровавый луг
лег,
Смотрел внимательно и вдоль и
поперек,
Встал и, значительно качая головою, морды.
Нам объявил, что здесь мы видим
пред собою
След малых двух волчат и двух
волков больших.
Мы взялись за ножи, стараясь ловко
их
Скрывать с блестящими стволами
наших ружей,
И тихо двинулись. Как вдруг, в
минуту ту же,
Ступая медленно, цепляясь за сучки,
Уж мы заметили - как будто огоньки
- 
Сверканье волчьих глаз. Мы дальше
всё стремились,
И вот передние из нас остановились.
За ними стали все. Уж ясно видел
взгляд
Перед волчицею резвившихся
волчат,
громким лаем,
Когда, придя домой, мы лаской их
встречаем;
Но шуму не было: враг-человек
зверям
Повсюду грезится, как призрак
смерти нам.
Их мать-красавица лежала перед
ними,
Как изваяние волчицы, славной в
Риме,
живительным своим
Младенцев, призванных построить
вечный Рим.
Спокойно волк стоял. Вдруг, с
молнией во  взгляде,
Взглянув кругом себя, поняв, что он
в засаде,
Что некуда бежать, что он со всех
сторон
Людьми с рабами их борзыми
окружен,
Он к своре бросился, и, землю взрыв
С минуту поискал, кто злее между
псами...
Мы только видели, как белые клыки
Сверкнули с жертвою, попавшею в
тиски.
Казалось, не было такой могучей
Чтоб он разжал клыки огнем
дышавшей пасти:
Когда внутри его скрещался нож об
нож,
Мы замечали в нем минутную лишь
дрожь;
Одна вслед за другой в него влетая,
пули
В тот только миг его значительно
шатнули,
Когда задавленный, из челюстей
стальных,
немых.
Тогда, измерив нас уж мутными
глазами,
В груди и в животе с вонзенными
ножами,
Увидев в близости стволов грозящих
круг, -
Лег сам - перед людьми и перед
смертью гордый -
Облизывая кровь, струившуюся с
Потом закрыл глаза. И не единый
звук
20
Не выдал пред людьми его бор теснится,  быстротою, 
предсмертных мук. Еще цепляется зари последний луч,  Когда увядший лист слетает на Как горестные дни?
Владычицы теней восходит поляну, 
II колесница,  Его подъемлет ветр и гонит под Ах, если бы хоть след остался
Не слыша более ни выстрела, ни Уже осеребрив края далеких туч. уклон;  наслаждений! 
шума, Я тоже желтый лист, и я давно уж Неужели всему конец и навсегда, 
Опершись на ружье, я увлечен был Меж тем, с готической срываясь вяну:  И время воротить нам радостных
думой. колокольни,  Неси ж меня отсель, о бурный мгновений 
Охотники давно преследовать пошли Вечерний благовест по воздуху аквилон! Не хочет никогда?
Волчицу и волчат - и были уж вдали. плывет, 
Я думал о вдове красивой и суровой. И медным голосам, с звучаньем ОЗЕРО Пучины прошлого, ничтожество и
Смерть мужа разделить она была б жизни дольней  Итак, всему конец! К таинственному вечность, 
готова, Сливающимся в хор, внимает брегу  Какая цель у вас похищенным
Но воспитать детей повелевал ей пешеход. Во мрак небытия несет меня волной,  часам? 
долг, И воспротивиться на миг единый Скажите, может ли хоть раз моя
Чтобы из каждого хороший вышел Но, хладною душой и чуждой бегу  беспечность 
волк; вдохновенью  Не в силах якорь мой. Поверить райским снам?
Чтобы не шел с людьми в их городах На это зрелище взирая без конца, 
на стачки, Я по земле влачусь блуждающею Ах, озеро, взгляни: один лишь год Ах, озеро, скалы, леса и сумрак
Чтоб голод выносил, но чтоб не брал тенью:  печали  свода 
подачки, - Ах, жизнетворный диск не греет Промчался — и теперь на самых тех Пещеры, — смерть от вас с весною
Как пес, который гнать из-за куска мертвеца! местах,  мчится прочь! 
готов Где мы бродили с ней, сидели и Не забывай хоть ты, прелестная
Владельцев истинных из их родных С холма на холм вотще перевожу я мечтали,  природа, 
лесов. взоры,  Сижу один в слезах! Блаженнейшую ночь!
На полдень с севера, с заката на
III восход,  Ты так же со скалой угрюмою В час мертвой тишины, в час бурь
О, если б человек был также духом В свой окоем включив безмерные шептало  освирепелых, 
твёрд, просторы,  И грызло грудь ее могучею волной  И в берегах твоих, играющих с
Как званием своим "царя зверей" он Я мыслю: «Счастие нигде меня не И ветром пену с волн встревоженных волной, 
горд! ждет». кидало  И в соснах сумрачных, и в скалах
Бесстрашно умирать умеют звери На ножки дорогой. поседелых, 
эти; Какое дело мне до этих долов, Висящих над водой,
А мы - гордимся тем, что перед ними хижин,  О вечер счастия! где ты, когда я с
дети! Дворцов, лесов, озер, до этих скал и нею  И в тихом ветерке с прохладными
Когда приходит смерть, нам трудно рек?  Скользил по озеру, исполнен крылами, 
перенять Одно лишь существо ушло — и, сладких дум,  И в шуме берегов, вторящих
Величие зверей - умение молчать. неподвижен  И услаждал мой слух гармонией берегам, 
Волк серый! Ты погиб, но смерть В бездушной красоте, мир опустел своею  И в ясной звездочке, сребристыми
твоя прекрасна. навек! Согласных вёсел шум? лучами 
Я понял мысль твою в предсмертном Скользящей по струям.
взгляде ясно. В конце ли своего пути или в начале  Но вдруг раздался звук средь
Он говорил, твой взгляд: "Работай Стоит светило дня, его круговорот  тишины священной,  Чтоб свежий ветерок дыханьем
над собой, Теперь без радости слежу я и И эхо сладостно завторило словам,  ароматным 
И дух свой укрепляй суровою печали:  Притихло озеро — и голос И даже шелестом таинственным
борьбой Что нужды в солнце мне? Что время незабвенный  тростник,— 
До непреклонности и твердости мне несет? Понесся по волнам: Все б говорило здесь молчанием
могучей, попятным: 
Которую внушил мне с детства лес Что, кроме пустоты, предстало б мне «О время, не лети! Куда, куда «Любовь, заплачь о них!»
дремучий. в эфире,  стремится 
Ныть, плакать, вопиять - всё подло, Когда б я мог лететь вослед его Часов твоих побег?  ПРИЗЫВАНИЕ.
всё равно. лучу?  О, дай, о, дай ты нам подоле
Иди бестрепетно; всех в мире ждет Мне ничего уже не надо в этом насладиться 
одно. мире,  Днем счастья, днем утех! О, ты, которая мне в душу заглянула,
Когда ж окрепнешь ты, всей жизни Я ничего уже от жизни не хочу. Как странница земли, как горний
смысл проникнув, -  Беги для страждущих, — довольно серафим
Тогда терпи, как я, и умирай, не Но, может быть, ступив за грани их воззвала  Твоя любовь лучом во тьме блеснула
пикнув". нашей сферы,  Судьба на жизни путь! —  Глазам восторженным моим.
Оставив истлевать в земле мой Лети и притупи их рока злое жало  Явися мне, прелестное созданье,
Ламартин бренный прах,  И счастливых забудь. Скажи мне имя, родину и цель:
ОДИНОЧЕСТВО Иное солнце — то, о ком я здесь без Земля ль твоя святая колыбель,
меры  Напрасно я прошу хоть миг один у Иль ты небесное дыханье
Когда на склоне дня, в тени Мечтаю, — я в иных узрел бы рока:  Не завтра ль озарит тебя веков
усевшись дуба  небесах! Сатурн летит стрелой.  светило,
И грусти полн, гляжу с высокого Я говорю: о ночь, продлись! — и Или тебя здесь небо осудило
холма  Там чистых родников меня пьянила блеск востока  Идти в изгнании по трудному пути?..
На дол, у ног моих простершийся, б влага,  Уж спорит с темнотой. Ах, кто б ты ни была, с каким бы
мне любо  Там вновь обрел бы я любви назначеньем,
Следить, как все внизу преображает нетленной свет  Любовь, любовь! Восторгов О дочь земли, иль гостья горних
мгла. И то высокое, единственное благо,  неужели  мест,
Которому средь нас именованья нет! Не подаришь ты нам —  Позволь мне жизнь с твоим
Здесь плещется река волною У нас нет пристани, и время нас без боготвореньем
возмущенной  Зачем же не могу, подхвачен цели  Тебе, как дар любви моей, принесть!
И мчится вдаль, стремясь неведомо колесницей  Мчит быстро по волнам». Когда ты на земле здесь с нами
куда;  Авроры, мой кумир, вновь остаёшься,
Там стынет озеро, в чьей глади вечно встретиться с тобой?  О время, неужель позволено Будь мне подругою — и знай, что я
сонной  Зачем в изгнании мне суждено судьбою,  тот прах
Мерцает только что взошедшая томиться?  Чтоб дни, когда любовь все радости Целую, где земли ты ножкою
звезда. Что общего еще между землей и свои  коснёшься;
мной? Дает нам, пронеслись с такой же Но если ты на миг один у нас в
Пока за гребень гор, где мрачный гостях

21
И скоро к ангелам на ангельских
крылах,
Любив меня лишь миг, на небо
вознесёшься,
То вспомни обо мне в блаженных
небесах.
Злобный гений
Когда задумчивый, унылой,
Сижу с тобой наедине, 
И непонятной движим силой,
Лью слёзы в сладкой тишине;
Когда во мрак густого бора
Тебя влеку я за собой;
Когда в восторгах разговора
В тебя вселяюсь я душой;
Когда одно твоё дыханье
Пленяет мой ревнивый слух;
Когда любви очарованье
Волнует грудь мою и дух;
Когда главою на колена
Ко мне ты страстно припадёшь
И кудри пышные гебена
С небрежной негой разовьёшь,
И я задумчиво покою
Мой взор в огне твоих очей:
Тогда невольною тоскою
Мрачится рай души моей.
Ты окропляешь в умиленьи
Слезой горючею меня;
Но и в сердечном упоеньи,
В восторге чувств страдаю я.
«О мой любезный! ты ли муки
Мне неизвестные таишь?»
Вокруг меня обвивши руки,
Ты мне печально говоришь,
«Прошу за страсть мою награды!
Открой мне, милый скорбь твою!
Бальзам любви, бальзам отрады
Тебе я в сердце излию.»
Не вопрошай меня напрасно
Моя владычица . . . . . . . . . . . .!
Люблю тебя сердечно, страстно,
Никто сильней любить не мог!
Люблю — но змий мне сердце
гложет,
Везде ношу его с собой,
И в самом счастии тревожит
Меня какой-то гений злой.
Он, он — мечтой непостижимой, —
Меня навек очаровал
И мой покой ненарушимой
И нить блаженства разорвал;
«Пройдёт любовь, исчезнет
радость»,
Он мне язвительно твердит,
«Как запах роз, как ветер, младость
С ланит цветущих отлетит».
Э.А.По
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый,
утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта
одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-
то вдруг застукал,
Будто глухо так затукал в двери дома
моего.
«Гость,— сказал я,— там стучится в
двери дома моего,
Гость — и больше ничего».
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда
декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень
скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно
ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной
Линор,
По святой, что там, в Эдеме ангелы
зовут Линор,—
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в
пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом
меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я
повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый у
порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога
моего,
Гость-и больше ничего».
И, оправясь от испуга, гостя
встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди,— я
приветствовал его,—
Задремал я здесь от скуки, и так тихи
были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери
дома моего,
Что я вас едва услышал»,— дверь
открыл я: никого,
Тьма — и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так
стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому
до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне
не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось
ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо прошептало
мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я
захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но
отчетливей того.
«Это тот же стук недавний,—я
сказал,— в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка
моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка
моего,—
Ветер — больше ничего».
Только приоткрыл я ставни —
вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья
своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил
он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога
моего,
Над дверьми на бюст Паллады у
порога моего
Сел — и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся
я вначале,
Видя важность черной птицы,
чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой
хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где
мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где
мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Выкрик птицы неуклюжей на меня
повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад,
был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд
ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица,
вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села,
вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно Не оставив здесь, однако, черного
этим словом грусти пера, как знака
Душу всю свою излил он навсегда в Лжи, что ты принес из мрака! С
ночной простор. бюста траурный убор
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни Скинь и клюв твой вынь из сердца!
пером не шелохнувши, Прочь лети в ночной простор!»
И шепнул я вдруг вздохнувши: «Как Каркнул Ворон: «Nevermore!»
друзья с недавних пор, И сидит, сидит над дверью Ворон,
Завтра он меня покинет, как оправляя перья,
надежды с этих пор». С бюста бледного Паллады не
Каркнул Ворон: «Nevermore!» слетает с этих пор;
При ответе столь удачном вздрогнул Он глядит в недвижном взлете,
я в затишьи мрачном, словно демон тьмы в дремоте,
И сказал я: «Несомненно, затвердил И под люстрой, в позолоте, на полу,
он с давних пор, он тень простер,
Перенял он это слово от хозяина И душой из этой тени не взлечу я с
такого, этих пор.
Кто под гнетом рока злого слышал, Никогда, о, nevermore!
словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой Аннабель Ли
смертный приговор
Слышал в этом «nevermore».
Это было давно, это было давно,
И с улыбкой, как вначале, я,
В королевстве приморской земли:
очнувшись от печали,
Там жила и цвела та, что звалась
Кресло к Ворону подвинул, глядя на
всегда,
него в упор,
Называлася Аннабель-Ли,
Сел на бархате лиловом в
Я любил, был любим, мы любили
размышлении суровом,
вдвоем,
Что хотел сказать тем словом Ворон,
Только этим мы жить и могли.
вещий с давних пор,
И, любовью дыша, были оба детьми
Что пророчил мне угрюмо Ворон,
В королевстве приморской земли.
вещий с давних пор,
Но любили мы больше, чем любят в
Хриплым карком: «Nevermore».
любви,—
Так, в полудремоте краткой,
Я и нежная Аннабель-Ли,
размышляя над загадкой,
И, взирая на нас, серафимы небес
Чувствуя, как Ворон в сердце мне
Той любви нам простить не могли.
вонзал горящий взор,
Оттого и случилось когда-то давно,
Тусклой люстрой освещенный,
В королевстве приморской земли,—
головою утомленной
С неба ветер повеял холодный из
Я хотел склониться, сонный, на
туч,
подушку на узор,
Он повеял на Аннабель-Ли;
Ах, она здесь не склонится на
И родные толпой многознатной
подушку на узор
сошлись
Никогда, о, nevermore!
И ее от меня унесли,
Мне казалось, что незримо
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
заструились клубы дыма
В королевстве приморской земли.
И ступили серафимы в фимиаме на
Половины такого блаженства узнать
ковер.
Серафимы в раю не могли,—
Я воскликнул: «О несчастный, это
Оттого и случилось (как ведомо всем
Бог от муки страстной
В королевстве приморской земли),—
Шлет непентес-исцеленье от любви
Ветер ночью повеял холодный из туч
твоей к Линор!
И убил мою Аннабель-Ли.
Пей непентес, пей забвенье и забудь
Но, любя, мы любили сильней и
свою Линор!»
полней
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Тех, что старости бремя несли,—
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица
Тех, что мудростью нас превзошли,
ты иль дух зловещий!
—
Дьявол ли тебя направил, буря ль из
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
подземных нор
Разлучить никогда не могли,
Занесла тебя под крышу, где я
Не могли разлучить мою душу с
древний Ужас слышу,
душой
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у
Обольстительной Аннабель-Ли.
Галаадских гор,
И всетда луч луны навевает мне сны
Обрести бальзам от муки, там, у
О пленительной Аннабель-Ли:
Галаадских гор?»
И зажжется ль звезда, вижу очи
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
всегда
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица
Обольстительной Аннабель-Ли;
ты иль дух зловещий!
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все
Если только бог над нами свод
с ней,
небесный распростер,
С незабвенной — с невестой — с
Мне скажи: душа, что бремя скорби
любовью моей-
здесь несет со всеми,
Рядом с ней распростерт я вдали,
Там обнимет ли, в Эдеме,
В саркофаге приморской земли.
лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут
Линор?» Улялюм
Каркнул Ворон: «Nevermore!» Небеса были пепельно-пенны,
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, Листья были осенние стылы,
птица или дьявол! — Листья были усталые стылы,
Я, вскочив, воскликнул: — С бурей И октябрь в этот год отреченный
уносись в ночной простор, Наступил бесконечно унылый.
22
Было смутно; темны и смятенны
Стали чащи, озера, могилы.-
Путь в Уировой чаще священной
Вел к Оберовым духам могилы.
Мрачно брел я в тени великанов —
Кипарисов с душою моей.
Мрачно брел я с Психеей моей,
Были дни, когда Горе, нагрянув,
Залило меня лавой своей,
Ледовитою лавой своей.
Были взрывы промерзших вулканов,
Было пламя в глубинах морей-
Нарастающий грохот вулканов,
Пробужденье промерзших морей.
Пепел слов угасал постепенно,
Мысли были осенние стылы,
Наша память усталая стыла.
Мы забыли, что год-отреченный,
Мы забыли, что месяц — унылый
(Что за ночь-Ночь Ночей! —
наступила,
Мы забыли,— темны и смятенны
Стали чащи, озера, могилы),
Мы забыли о чаще священной,
Не заметили духов могилы.
И когда эта ночь понемногу
Пригасила огни в небесах,—
Огоньки и огни в небесах,—
Озарил странным светом дорогу
Серп о двух исполинских рогах.
Серп навис в темном небе двурого,—
Дивный призрак, развеявший страх,
— Звук железный возвещает о печали
Серп Астарты, сияя двурого,
Прогоняя сомненья и страх.
И сказал я: «Светлей, чем Селена,
Милосердней Астарта встает,
В царстве вздохов Астарта цветет
И слезам, как Сезам сокровенный,
Отворяет врата,— не сотрет
Их и червь.- О, Астарта, блаженно
Не на землю меня поведет-
Сквозь созвездие Льва поведет,
В те пределы, где пепельно-пенна,
Лета-вечным забвеньем-течет,
Сквозь созвездие Льва вдохновенно,
Милосердно меня поведет!»
Но перстом погрозила Психея:
«Я не верю огню в небесах!
Нет, не верю огню в небесах!
Он все ближе. Беги же скорее!»
Одолели сомненья и страх.
Побледнела душа, и за нею
Крылья скорбно поникли во прах,
Ужаснулась, и крылья за нею
Безнадежно упали во прах,—
Тихо-тихо упали во прах.
Я ответил: «Тревога напрасна!
В небесах — ослепительный свет!
Окунемся в спасительный свет!
Прорицанье Сивиллы пристрастно,
И прекрасен Астарты рассвет!
Полный новой Надежды рассвет!
Он сверкает раздольно и властно,
Он не призрак летучий, о нет!
Он дарует раздольно и властно
Свет Надежды. Не бойся! О нет,
Это благословенный рассвет!»
Так сказал я, проникнуть не смея
В невеселую даль ее дум
И догадок, догадок и дум.
Но тропа прервалась и, темнея,
Склеп возник. Я и вещий мой ум,
Я (не веря) и вещий мой ум —
Мы воскликнули разом: «Психея!
Кто тут спит?!»-Я и вещий мой ум…
«Улялюм,— подсказала Психея,—
Улялюм! Ты забыл Улялюм!»
Сердце в пепел упало и пену
И, как листья, устало застыло,
Как осенние листья, застыло.
Год назад год пошел отреченный!
В октябре бесконечно уныло
Я стоял здесь у края могилы!
Я кричал здесь у края могилы!
Ночь Ночей над землей наступила-
Ах! зачем — и забыв — не забыл я:
Тою ночью темны, вдохновенны
Стали чащи, озера, могилы
И звучали над чащей священной
Завывания духов могилы!
Мы, стеная,— она, я — вскричали: колокола
«Ах, возможно ль, что духи могил —
Милосердные духи могил —
Отвлеченьем от нашей печали
И несчастья, что склеп затаил,—
Страшной тайны, что склеп затаил,
— Всюду пламя и кипенье,
К нам на небо Астарту призвали
Из созвездия адских светил —
Из греховной, губительной дали,
С небосвода подземных светил?»
Страна снов
По тропинке одинокой
Я вернулся из страны,
Где царит во тьме глубокой
Призрак Ночи-сатаны,
На окраине далекой,
Средь отверженных духов —
Вне пространства и веков.
Там деревья-великаны,
Облеченные в туманы,
Невидимками стоят;
Скалы темные глядят
С неба красного — в озера,
Беспредельные для взора…
Льют безмолвные ручьи
Воды мертвые свои,
Воды, сонные, немые
В реки темно-голубые.
Там, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи.
И во всяком уголке, —
И вблизи и вдалеке, —
Где виднеются озёра,
Беспредельные для взора, —
Где, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи, —
Возле дремлющих лесов, —
Близ плеснеющих прудов,
Полных гадов и драконов, —
Вдоль вершин и горных склонов, — Возвещаемых согласьем золотых
С каждым шагом на пути
Странник может там найти
В дымке белых одеяний
Тени всех Воспоминаний…
Чуть заметная на взгляд,
Дрожь колеблет их наряд;
Кто пройдет близ тени дивной, — Точно молят им помочь,
Слышит вздох ее призывный.
То — давнишние друзья,
Лица, некогда живые, —
Те, что Небо и Земля
Взяли в пытках агонии.
Кто, судьбой не пощажен,
Вынес бедствий легион,
Тот найдет покой желанный
В той стране обетованной.
Этот дальний, темный край
Всем печальным — чистый рай!
Но волшебную обитель
Заслонил ее Властитель
Непроглядной пеленой;
Если ж он душе больной
Разрешит в нее пробраться, —
Ей придется любоваться
Всем, что некогда цвело, — То из окон, то по крыше,
В закопченное стекло. Мчится выше, выше, выше,
По тропинке одинокой И как будто говорит:
Я вернулся из страны, Я хочу
Где царит во тьме глубокой Выше мчаться, разгораться, встречу
Призрак Ночи-сатаны, лунному лучу,
На окраине далекой, Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть
Средь отверженных духов, — до месяца взлечу!
Вне пространства и веков. О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот
взгляд,
Этот первый взгляд огня,
Слышишь, сани мчатся в ряд,
О котором ты вещаешь, с плачем, с
Мчатся в ряд!
воплем, и звеня!
Колокольчики звенят,
А теперь нам нет спасенья,
Серебристым легким звоном слух
наш сладостно томят,
Всюду страх и возмущенье!
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи
Твой призыв,
говорят.
Диких звуков несогласность
О, как звонко, звонко, звонко,
Возвещает нам опасность,
Точно звучный смех ребенка,
То растет беда глухая, то спадает,
В ясном воздухе ночном
как прилив!
Говорят они о том,
Слух наш чутко ловит волны в
Что за днями заблужденья
перемене звуковой,
Наступает возрожденье,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-
Что волшебно наслажденье-
стонущий прибой!
наслажденье нежным сном.
4
Сани мчатся, мчатся в ряд,
Похоронный слышен звон,
Колокольчики звенят,
Долгий звон!
Звезды слушают, как сани, убегая,
Горькой скорби слышны звуки,
говорят,
горькой жизни кончен сон.
И, внимая им, горят,
И мечтая, и блистая, в небе духами
похорон!
парят;
И невольно мы дрожим,
И изменчивым сияньем
От забав своих спешим
Молчаливым обаяньем,
И рыдаем, вспоминаем, что и мы
Вместе с звоном, вместе с пеньем, о
глаза смежим.
забвеньи говорят.
Неизменно-монотонный,
2
Этот возглас отдаленный,
Слышишь к свадьбе звон святой,
Похоронный тяжкий звон,
Золотой!
Точно стон,
Сколько нежного блаженства в этой
Скорбный, гневный,
песне молодой!
И плачевный,
Сквозь спокойный воздух ночи
Вырастает в долгий гул,
Словно смотрят чьи-то очи
Возвещает, что страдалец
И блестят,
непробудным сном уснул.
Из волны певучих звуков на луну
В колокольных кельях ржавых,
они глядят.
Он для правых и неправых
Из призывных дивных келий,
Грозно вторит об одном:
Полны сказочных веселий,
Что на сердце будет камень, что
Нарастая, упадая, брызги светлые
глаза сомкнутся сном.
летят.
Факел траурный горит,
Вновь потухнут, вновь блестят,
С колокольни кто-то крикнул, кто-то
И роняют светлый взгляд
громко говорит,
На грядущее, где дремлет
Кто-то черный там стоит,
безмятежность нежных снов,
И хохочет, и гремит,
И гудит, гудит, гудит,
колоколов!
К колокольне припадает,
3
Гулкий колокол качает,
Слышишь, воющий набат,
Гулкий колокол рыдает,
Точно стонет медный ад!
Стонет в воздухе немом
Эти звуки, в дикой муке, сказку
И протяжно возвещает о покое
ужасов твердят.
гробовом.
Крик кидают прямо в ночь,
Прямо в уши темной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг,—
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны,
неспособные звучать,
Могут только биться, виться, и
кричать, кричать, кричать!
Только плакать о пощаде,
И к пылающей громаде
Вопли скорби обращать!
А меж тем огонь безумный,
И глухой и многошумный,
Все горит,
23