Professional Documents
Culture Documents
Кобзар
ПРИЧИННА
Його виглядае.
Не вернеться чорнобривий
Та й не привiтае,
Не розплете довгу косу,
Хустку не зав'яже,
Не на лiжко – в домовину
Сиротою ляже!
Така ii доля… О боже мiй милий!
За що ж ти караеш ii, молоду?
За те, що так щиро вона полюбила
Козацькii очi?.. Прости сироту!
Кого ж iй любити? Нi батька, нi неньки,
Одна, як та пташка в далекiм краю.
Пошли ж ти iй долю, – вона молоденька,
Бо люде чужii ii засмiють.
Чи винна голубка, що голуба любить?
Чи винен той голуб, що сокiл убив?
Сумуе, воркуе, бiлим свiтом нудить,
Лiтае, шукае, дума – заблудив.
Щаслива голубка: високо лiтае,
Полине до бога – милого питать.
Ворожка зробила!
На самий верх на гiллячцi
Стала… в серце коле!
Подивись на всi боки
Та й лiзе додолу.
Кругом дуба русалоньки
Мовчки дожидали;
Взяли ii, сердешную,
Та й залоскотали.
Довго, довго дивовались
На ii уроду…
Третi пiвнi: кукурiку! —
Шелеснули в воду.
Защебетав жайворонок,
Угору летючи;
Закувала зозуленька,
На дубу сидячи;
Защебетав соловейко —
Пiшла луна гаем;
Червонiе за горою;
Плугатар спiвае.
Чорнiе гай над водою,
Де ляхи ходили;
Засинiли понад Днiпром
Високi могили;
Пiшов шелест по дiбровi;
Шепчуть густi лози.
А дiвчина спить пiд дубом
При битiй дорозi.
Знать, добре спить, що не чуе,
Як куе зозуля,
Що не лiчить, чи довго жить…
Знать, добре заснула.
А тим часом iз дiброви
Козак виiжджае;
Пiд ним коник вороненький
Насилу ступае.
«Ізнемiгся, товаришу!
Сьогоднi спочинем:
Близько хата, де дiвчина
Ворота одчинить.
А може, вже одчинила
Не менi, другому…
Швидче, коню, швидче, коню,
Поспiшай додому!»
Утомився вороненький,
Іде, спотикнеться, —
Коло серця козацького
Як гадина в'еться.
«Ось i дуб той кучерявий…
Вона! Боже милий!
Бач, заснула виглядавши,
Моя сизокрила!»
Кинув коня та до неi:
«Боже ти мiй, боже!»
Кличе ii та цiлуе…
Нi, вже не поможе!
«За що ж вони розлучили
Мене iз тобою?»
Зареготавсь, розiгнався —
Та в дуб головою!
Ідуть дiвчата в поле жати
Та, знай, спiвають iдучи:
Як проводжала сина мати,
Як бивсь татарин уночi.
Ідуть – пiд дубом зеленеьким
Кiнь замордований стоiть,
А бiля його молоденький
Козак та дiвчина лежить.
Цiкавi (нiгде правди дiти)
Пiдкралися, щоб iзлякать;
Коли подивляться, що вбитий, —
З переполоху ну втiкать!
Збиралися подруженьки,
Слiзоньки втирають;
Збиралися товаришi
Та ями копають;
Пiшли попи з корогвами,
Задзвонили дзвони.
Поховали громадою
Як слiд, по закону.
Насипали край дороги
Двi могили в житi.
Нема кому запитати,
За що iх убито?
Посадили над козаком
Явiр та ялину,
А в головах у дiвчини
Червону калину.
Прилiтае зозуленька
Над ними кувати;
Прилiтае соловейко
Щонiч щебетати;
Виспiвуе та щебече,
Поки мiсяць зiйде,
Поки тii русалоньки
З Днiпра грiтись вийдуть.
[1837, С.-Петербург]
ДУМКА
[1838, С.-Петербург]
ДУМКА
[1838, С.-Петербург]
ДУМКА
ДУМКА
[1838, С.-Петербург]
І соловейко задрiма.
Повiе вiтер по долинi —
Пiшла дiбровою руна,
Руна гуляе, божа мова.
Встануть сердеги працювать,
Корови пiдуть по дiбровi,
Дiвчата вийдуть воду брать,
І сонце гляне, – рай, та й годi!
Верба смiеться, свято скрiзь!
Заплаче злодiй, лютий злодiй.
Було так перш – тепер дивись:
Сонце грiе, вiтер вiе
З поля на долину,
Над водою гне з вербою
Червону калину;
На калинi одиноке
Гнiздечко гойдае, —
А де ж дiвся соловейко?
Не питай, не знае.
Недавно, недавно у нас в Украiнi
Старий Котляревський отак щебетав;
Замовк неборака, сиротами кинув
І гори, i море, де перше витав,
Де ватагу пройдисвiста
Водив за собою, —
Все осталось, все сумуе,
Як руiни Троi.
Все сумуе, – тiльки слава
Сонцем засiяла.
Не вмре кобзар, бо навiки
Його привiтала.
Будеш, батьку, панувати,
Поки живуть люди,
Поки сонце з неба сяе,
Тебе не забудуть!
Праведная душе! прийми мою мову,
Не мудру, та щиру. Прийми, привiтай.
Не кинь сиротою, як кинув дiброви,
Прилини до мене, хоч на одно слово,
Та про Украiну менi заспiвай!
Нехай усмiхнеться серце на чужинi,
Хоч раз усмiхнеться, дивлячись, як ти
Всю славу козацьку за словом единим
Перенiс в убогу хату сироти.
Прилинь, сизий орле, бо я одинокий
Сирота у свiтi, в чужому краю.
Дивлюся на море широке, глибоке,
Поплив би на той бiк – човна не дають.
Згадаю Енея, згадаю родину,
Згадаю, заплачу, як тая дитина.
[1838, С.-Петербург]
КАТЕРИНА
Кохайтеся, чорнобривi,
Та не з москалями,
Бо москалi – чужi люде,
Роблять лихо з вами.
Москаль любить жартуючи,
Жартуючи кине;
Пiде в свою Московщину,
А дiвчина гине —
Якби сама, ще б нiчого,
А то й стара мати,
Що привела на свiт божий,
Мусить погибати.
Серце в'яне спiваючи,
Коли знае за що;
Люде серця не побачать,
А скажуть – ледащо!
Кохайтеся ж, чорнобривi,
Та не з москалями,
Бо москалi – чужi люде,
Знущаються вами.
Не слухала Катерина
Нi батька, нi неньки,
Полюбила москалика,
Як знало серденько.
Полюбила молодого,
В садочок ходила,
Поки себе, свою долю
Там занапастила.
Кличе мати вечеряти,
А донька не чуе;
Де жартуе з москаликом,
Там i заночуе.
Не двi ночi карi очi
Любо цiлувала,
Поки слава на все село
Недобрая стала.
Нехай собi тii люде
Що хотять говорять:
Вона любить, то й не чуе,
Що вкралося горе.
Прийшли вiсти недобрii —
В поход затрубили.
Пiшов москаль в Туреччину;
Катрусю накрили.
Незчулася, та й байдуже,
Що коса покрита:
За милого, як спiвати,
Любо й потужити.
Обiцявся чорнобривий,
Коли не загине,
Обiцявся вернутися.
Тойдi Катерина
Буде собi московкою,
Забудеться горе;
А поки що, нехай люде
Що хотять говорять.
Не журиться Катерина —
Слiзоньки втирае,
Бо дiвчата на улицi
Без неi спiвають.
Не журиться Катерина —
Вмиеться сльозою,
Возьме вiдра, опiвночi
Пiде за водою,
Щоб вороги не бачили;
Прийде до криницi,
Стане собi пiд калину,
Заспiвае Гриця.
Виспiвуе, вимовляе,
Аж калина плаче.
Вернулася – i раденька,
Що нiхто не бачив.
Не журиться Катерина
І гадки не мае —
У новенькiй хустиночцi
В вiкно виглядае.
Виглядае Катерина…
Минуло пiвроку;
Занудило коло серця,
Закололо в боку.
Нездужае Катерина,
Ледве-ледве дише…
Вичуняла та в запiчку
Дитину колише.
А жiночки лихо дзвонять,
Матерi глузують,
Що москалi вертаються
Та в неi ночують:
«В тебе дочка чорнобрива,
Та ще й не едина,
А муштруе у запiчку
Московського сина.
Чорнобривого придбала…
Мабуть, сама вчила…»
Бодай же вас, цокотухи,
Та злиднi побили,
Як ту матiр, що вам на смiх
Сина породила.
Катерино, серце мое!
Лишенько з тобою!
Де ти в свiтi подiнешся
З малим сиротою?
Хто спитае, привiтае
Без милого в свiтi?
Батько, мати – чужi люде,
Тяжко з ними жити!
Вичуняла Катерина,
Одсуне кватирку,
Поглядае на улицю,
Колише дитинку;
Поглядае – нема, нема…
Чи то ж i не буде?
Пiшла б в садок поплакати,
Так дивляться люде.
Зайде сонце – Катерина
По садочку ходить,
На рученьках носить сина,
Очицi поводить:
«Отут з муштри виглядала,
Отут розмовляла,
А там… а там… сину, сину!»
Та й не доказала.
Зеленiють по садочку
Черешнi та вишнi;
Як i перше виходила,
Катерина вийшла.
Вийшла, та вже не спiвае,
Як перше спiвала,
Як москаля молодого
В вишник дожидала.
Не спiвае чорнобрива,
Кляне свою долю.
II
На дiл повалилась…
Обiзвався старий батько:
«Чого ждеш, небого?»
Заридала Катерина
Та бух йому в ноги:
«Прости менi, мiй батечку,
Що я наробила!
Прости менi, мiй голубе,
Мiй соколе милий!»
«Нехай тебе бог прощае
Та добрii люде;
Молись богу та йди собi —
Менi легше буде».
Ледве встала, поклонилась,
Вийшла мовчки з хати;
Осталися сиротами
Старий батько й мати.
Пiшла в садок у вишневий,
Богу помолилась,
Взяла землi пiд вишнею,
На хрест почепила;
Промовила: «Не вернуся!
В далекому краю,
В чужу землю, чужi люде
Мене заховають;
А своеi ся крихотка
Надо мною ляже
Та про долю, мое горе,
Чужим людям скаже…
Не розказуй, голубонько!
Де б нi заховали,
Щоб грiшноi на сiм свiтi
Люди не займали.
Ти не скажеш… ось хто скаже,
Що я його мати!
Боже ти мiй!.. лихо мое!
Де менi сховатись?
Заховаюсь, дитя мое,
Сама пiд водою,
А ти грiх мiй спокутуеш
В людях сиротою,
Безбатченком!..»
Пiшла селом,
Плаче Катерина;
На головi хустиночка,
На руках дитина.
Вийшла з села – серце млiе;
Назад подивилась,
Покивала головою
Та й заголосила.
Як тополя, стала в полi
Затоплю недолю
Дрiбними сльозами,
Затопчу неволю
Босими ногами!
Тодi я веселий,
Тодi я багатий,
Як буде серденько
По волi гуляти!
III
Та не заговорять,
Не розкажуть смiючися…
З псами iсти й пити…
Бiдна моя головонько!
Що менi робити?»
Сирота-собака мае свою долю,
Мае добре слово в свiтi сирота;
Його б'ють i лають, закують в неволю,
Та нiхто про матiр на смiх не спита,
А Йвася спитають, заранне спитають,
Не дадуть до мови дитинi дожить.
На кого собаки на улицi лають?
Хто голий, голодний пiд тином сидить?
Хто лобуря водить?
Чорнявi байстрята…
Одна його доля – чорнi бровенята,
Та й тих люде заздрi не дають носить.
IV
[1838, С.-Петербург]
ТАРАСОВА НІЧ
І могили – гори,
Там родилась, гарцювала
Козацькая воля;
Там шляхтою, татарами
Засiдала поле,
Засiвала трупом поле,
Поки не остило…
Лягла спочить… А тим часом
Виросла могила,
А над нею орел чорний
Сторожем лiтае,
І про неi добрим людям
Кобзарi спiвають,
Все спiвають, як дiялось,
Слiпi небораки,
Бо дотепнi… А я… а я
Тiлько вмiю плакать,
Тiлько сльози за Украйну…
А слова – немае…
А за лихо… Та цур йому!
Хто його не знае!
А надто той, що дивиться
На людей душою,
Пекло йому на сiм свiтi,
А на тiм…
Журбою
Не накличу собi долi,
Коли так не маю.
Нехай злиднi живуть три днi
Я iх заховаю,
Заховаю змiю люту
Коло свого серця,
Щоб вороги не бачили,
Як лихо смiеться…
Нехай думка, як той ворон,
Лiтае та кряче,
А серденько соловейком
Щебече та плаче
Нишком – люди не побачать,
То й не засмiються…
Не втирайте ж моi сльози,
Нехай собi ллються,
Чуже поле поливають
Щодня i щоночi,
Поки, поки… не засиплють
Чужим пiском очi…
Отаке-то… А що робить?
Журба не поможе.
Хто ж сиротi завидуе —
Карай того, боже!
Думи моi, думи моi,
[1839, С.-Петербург]
ПЕРЕБЕНДЯ
То приляже та послуха,
Як кобзар спiвае,
Як серце смiеться, слiпi очi плачуть…
Послуха, повiе…
Старий заховавсь
В степу на могилi, щоб нiхто не бачив,
Щоб вiтер по полю слова розмахав,
Щоб люде не чули, бо то боже слово,
То серце по волi з богом розмовля,
То серце щебече господнюю славу,
А думка край свiта на хмарi гуля.
Орлом сизокрилим лiтае, ширяе,
Аж небо блакитне широкими б'е;
Спочине на сонцi, його запитае,
Де воно ночуе, як воно встае;
Послухае моря, що воно говорить,
Спита чорну гору: «Чого ти нiма?»
І знову на небо, бо на землi горе,
Бо на iй, широкiй, куточка нема
Тому, хто все знае, тому, хто все чуе:
Що море говорить, де сонце ночуе.
Його на сiм свiтi нiхто не прийма.
Один вiн мiж ними, як сонце високе.
Його знають люде, бо носить земля;
А якби почули, що вiн, одинокий,
Спiва на могилi, з морем розмовля,
На божее слово вони б насмiялись,
Дурним би назвали, од себе б прогнали.
«Нехай понад морем, – сказали б, – гуля!»:
Добре еси, мiй кобзарю,
Добре, батьку, робиш,
Що спiвати, розмовляти
На могилу ходиш!
Ходи собi, мiй голубе,
Поки не заснуло
Твое серце, та виспiвуй,
Щоб люде не чули.
А щоб тебе не цурались,
Потурай iм, брате!
Скачи, враже, як пан каже:
На те вiн багатий.
Отакий-то Перебендя,
Старий та химерний!
Заспiвае весiльноi,
А на журбу зверне.
[1839, С.-Петербург]
ТОПОЛЯ
Ходя по долинi.
Виспiвуе, поки вийде
Чорнобрива з хати;
А вiн ii запитае:
«Чи не била мати?»
Стануть собi, обiймуться, —
Спiва соловейко;
Послухають, розiйдуться,
Обое раденькi.
Нiхто того не побачить,
Нiхто не спитае:
«Де ти була, що робила?»
Сама собi знае.
Любилася, кохалася,
А серденько млiло:
Воно чуло недоленьку,
А сказать не вмiло.
Не сказало – осталася,
День i нiч воркуе,
Як голубка без голуба,
А нiхто не чуе.
Не щебече соловейко
В лузi над водою,
Не спiвае чорнобрива,
Стоя пiд вербою;
Не спiвае,– як сирота,
Бiлим свiтом нудить.
Без милого батько, мати —
Як чужii люде.
Без милого сонце свiтить —
Як ворог смiеться;
Без милого скрiзь могила…
А серденько б'еться!
Минув i рiк, минув другий
Козака немае;
Сохне вона, як квiточка, —
Нiхто не питае.
«Чого в'янеш, моя доню?» —
Мати не спитала,
За старого, багатого
Нищечком еднала.
«Іди, доню, – каже мати,
Не вiк дiвовати.
Вiн багатий, одинокий —
Будеш пановати».
«Не хочу я пановати,
Не пiду я, мамо!
Рушниками, що придбала,
Спусти мене в яму.
Нехай попи заспiвають,
А дружки поплачуть:
Що б там нi кричало,
Не оглянься, поки станеш
Аж там, де прощалась.
Одпочинеш; а як стане
Мiсяць серед неба,
Випий ще раз; не приiде —
Втрете випить треба.
За перший раз, як за той рiк,
Будеш ти такою;
А за другий – серед степу
Тупне кiнь ногою.
Коли живий козаченько,
То зараз прибуде.
А за третiй… моя доню,
Не питай, що буде.
Та ще, чуеш, не хрестися,
Бо все пiде в воду.
Тепер же йди, подивися
На торiшню вроду».
Взяла зiлля, поклонилась:
«Спасибi, бабусю!»
Вийшла з хати: «Чи йти, чи нi?
Нi, вже не вернуся!»
Пiшла, вмилась, напилася,
Мов не своя стала,
Вдруге, втрете, та, мов сонна,
В степу заспiвала:
«Плавай, плавай, лебедонько,
По синьому морю,
Рости, рости, тополенько,
Все вгору та вгору!
Рости тонка та висока
До самоi хмари,
Спитай бога, чи дiжду я,
Чи не дiжду пари?
Рости, рости, подивися
За синее море:
По тiм боцi – моя доля,
По сiм боцi – горе.
Там десь милий чорнобривий
По полю гуляе,
А я плачу, лiта трачу,
Його виглядаю.
Скажи йому, мое серце,
Що смiються люде;
Скажи йому, що загину,
Коли не прибуде.
Сама хоче мене мати
В землю заховати…
А хто ж ii головоньку
Буде доглядати?
[1839, С.-Петербург]
ДО ОСНОВ'ЯНЕНКА
[1839, С.-Петербург]
ІВАН ПІДКОВА
II
[1839, С.-Петербург]
Н. МАРКЕВИЧУ
НА НЕЗАБУДЬ ШТЕРНБЕРГОВІ
Поiдеш далеко,
Побачиш багато;
Задивишся, зажуришся,
Згадай мене, брате!
ГАЙДАМАКИ
ПЕРЕДМОВА
По мовi – передмова. Можна i без неi, так ось бачте що: все, що я бачив
надрукованого, – тiлько бачив, а прочитав дуже небагато, – всюди е
передслово, а в мене нема. Якби я не друкував своiх «Гайдамакiв», то воно
б не треба i передмови. А коли вже пускаю в люди, то треба i з чим, щоб не
смiялись на обiрванцiв, щоб не сказали: «От який! хiба дiди та батьки
дурнiшi були, що не пускали в люди навiть граматки без предисловiя». Так,
далебi, так, вибачайте, треба предисловiе. Так як же його скомпоновать?
щоб, знаете, не було i кривди, щоб не було i правди, а так, як всi
предисловiя компонуються. Хоч убий, не вмiю; треба б хвалить, так сором, а
гудить не хочеться.
Про те, що дiялось на Украйнi 1768 року, розказую так, як чув од старих
людей; надрукованого i критикованого нiчого не читав, бо, здаеться, i нема
нiчого. Галайда вполовину видуманий, а смерть вiльшанського титаря
правдива, бо ще е люди, которi його знали. Гонта i Залiзняк, отамани того
кровавого дiла, може, виведенi в мене не так, як вони були, – за це не
ручаюсь. Дiд мiй, нехай здоров буде, коли зачина розказувать що-небудь
таке, що не сам бачив, а чув, то спершу скаже: «Коли старi люди брешуть,
то й я з ними».
ПАНОВЕ СУБСКРИБЕНТИ!
Т. Шевченко
Не дасть погибати,
А тут… а тут… тяжко, дiти!
Коли пустять в хату,
То, зустрiвши, насмiються,
Такi, бачте, люди:
Все письменнi, друкованi,
Сонце навiть гудять:
«Не вiдтiля, каже, – сходить,
Та не так i свiтить;
Отак, – каже, – було б треба…»
Що маеш робити?
Треба слухать, може, й справдi
Не так сонце сходить,
Як письменнi начитали…
Розумнi, та й годi!
А що ж на вас вони скажуть?
Знаю вашу славу!
Поглузують, покепкують
Та й кинуть пiд лаву.
«Нехай, – скажуть, – спочивають,
Поки батько встане
Та розкаже по-нашому
Про своi гетьмани.
А то дурень розказуе
Мертвими словами
Та якогось-то Ярему
Веде перед нами
У постолах. Дурень! дурень!
Били, а не вчили.
Од козацтва, од гетьманства
Високi могили —
Бiльш нiчого не осталось,
Та й тi розривають;
А вiн хоче, щоб слухали,
Як старцi спiвають.
Дарма праця, пане-брате:
Коли хочеш грошей,
Та ще й слави, того дива,
Спiвай про Матрьошу,
Про Парашу, радость нашу,
Султан, паркет, шпори,
От де слава!!! а то спiва:
«Грае сине море»,
А дам плаче, за тобою
І твоя громада
У сiряках!..» Правда, мудрi!
Спасибi за раду.
Теплий кожух, тiлько шкода —
Не на мене шитий,
А розумне ваше слово
Брехнею пiдбите.
Аж Хортиця гнеться
Метелицi та гопака
Гуртом оддирають;
Кухоль ходить, переходить,
Так i висихае.
«Гуляй, пане, без жупана,
Гуляй, вiтре, полем;
Грай, кобзарю, лий, шинкарю,
Поки встане доля».
Взявшись в боки, навприсiдки
Парубки з дiдами.
«Отак, дiти! добре, дiти!
Будете панами».
Отамани на бенкетi,
Неначе на радi,
Походжають, розмовляють;
Вельможна громада
Не втерпiла, ударила
Старими ногами.
А я дивлюсь, поглядаю,
Смiюся сльозами.
Дивлюся, смiюся, дрiбнi утираю,
Я не одинокий, е з ким в свiтi жить;
У моiй хатинi, як в степу безкраiм,
Козацтво гуляе, байрак гомонить;
У моiй хатинi сине море грае,
Могила сумуе, тополя шумить,
Тихесенько Гриця дiвчина спiвае,
Я не одинокий, е з ким вiк дожить.
От де мое добро, грошi,
От де моя слава,
А за раду спасибi вам,
За раду лукаву.
Буде з мене, поки живу,
І мертвого слова,
Щоб виливать журбу, сльози.
Бувайте здоровi!
Пiду синiв випроводжать
В далеку дорогу.
Нехай iдуть, – може, найдуть
Козака старого,
Що привiта моiх дiток
Старими сльозами.
Буде з мене. Скажу ще раз:
Пан я над панами.
Отак, сидя в кiнцi стола,
Мiркую, гадаю:
Кого просить? хто поведе?
Надворi свiтае;
Погас мiсяць, горить сонце.
Гайдамаки встали,
Помолились, одяглися,
Кругом мене стали,
Сумно, сумно, як сироти,
Мовчки похилились.
«Благослови, – кажуть, – батьку,
Поки маем силу;
Благослови шукать долю
На широкiм свiтi».
«Постривайте… свiт не хата,
А ви малi дiти,
Нерозумнi. Хто ватажком
Пiде перед вами,
Хто проведе? Лихо, дiти,
Лихо менi з вами!
Викохав вас, вигодував,
Виросли чималi,
Йдете в люди, а там тепер
Все письменне стало.
Вибачайте, що не вивчив,
Бо й мене хоч били,
Добре били, а багато
Дечому навчили!
Тма, мна знаю, а оксiю
Не втну таки й досi.
Що ж вам скажуть? Ходiм, сини,
Ходiмо, попросим.
Єсть у мене щирий батько
(Рiдного немае) —
Дасть вiн менi раду з вами,
Бо сам здоров знае,
Як то тяжко блукать в свiтi
Сиротi без роду;
А до того – душа щира,
Козацького роду,
Не одцуравсь того слова,
Що мати спiвала,
Як малого повивала,
З малим розмовляла;
Не одцуравсь того слова,
Що про Украiну
Слiпий старець, сумуючи,
Спiвае пiд тином.
Любить ii, думу правди,
Козацькую славу,
Любить ii! Ходiм, сини,
На раду ласкаву.
Якби не вiн спiткав мене
При лихiй годинi,
Давно б досi заховали
В снiгу на чужинi,
Заховали б та й сказали:
ІНТРОДУКЦІЯ
Руйнували, мордували,
Церквами топили…
А тим часом гайдамаки
Ножi освятили.
ГАЛАЙДА
Минулося, розiйшлося,
І слiду не стало.
Серце млiе, як згадаю…
Чому не осталось?
Чому не осталось, чому не витало?
Легше було б сльози, журбу виливать.
Люде одiбрали, бо iм було мало.
«Нащо йому доля? треба закопать:
Вiн i так багатий…»
Багатий на лати
Та на дрiбнi сльози – бодай не втирать!
Доле моя, доле! де тебе шукать?
Вернися до мене, до моеi хати,
Або хоч приснися… не хочеться спать.
Вибачайте, люде добрi:
Може, не до ладу,
Та прокляте лихо-злиднi
Кому не завадить?
Може, ще раз зустрiнемось,
Поки шкандибаю
За Яремою по свiту,
А може… й не знаю.
Лихо, люде, всюди лихо,
Нiгде пригорнуться:
Куди, каже, хилить доля,
Туди й треба гнуться,
Гнуться мовчки, усмiхаться,
Щоб люде не знали,
Що на серцi заховано,
Щоб не привiтали.
Бо iх ласка… нехай сниться
Тому, в кого доля,
А сиротi щоб не снилась,
Не снилась нiколи!
Тяжко, нудно розказувать,
А мовчать не вмiю.
Виливайся ж, слово-сльози:
Сонечко не грiе,
Не висушить. Подiлюся
Моiми сльозами…
Та не з братом, не з сестрою
З нiмими стiнами
На чужинi… А поки що —
До корчми вернуся,
Що там робиться.
Жидюга
Дрижить, iзiгнувшись
Над каганцем: лiчить грошi
Коло лiжка, клятий.
А на лiжку… ох, аж душно!..
Бiлi рученята
Розкидала, розкрилася…
Як квiточка в гаю,
Червонiе; а пазуха…
Пазухи немае —
Розiрвана… Мабуть, душно
На перинi спати
Одинокiй, молоденькiй;
Нi з ким розмовляти,
Одна шепче. Несказанно
Гарна нехрещена!
Ото дочка, а то батько —
Чортова кишеня.
Стара Хайка лежить долi,
В перинах поганих.
Де ж Ярема? Взявши торбу,
Потяг у Вiльшану.
КОНФЕДЕРАТИ
ТИТАР
«У гаю, гаю
Вiтру немае;
Мiсяць високо,
Зiроньки сяють.
Вийди, серденько,
Я виглядаю;
Хоч на годину,
Моя рибчино!
Виглянь, голубко,
Та поворкуем,
Та посумуем;
Бо я далеко
Сю нiч мандрую.
Виглянь же, пташко,
Мое серденько,
Поки близенько,
Та поворкуем…
Ох, тяжко, важко!»
Отак, ходя попiд гаем,
Ярема спiвае,
Виглядае; а Оксани
Немае, немае.
Зорi сяють; серед неба
Горить бiлолиций;
Верба слуха соловейка,
Дивиться в криницю;
На калинi, над водою,
Так i виливае,
Неначе зна, що дiвчину
Козак виглядае.
А Ярема по долинi
Ледве-ледве ходить,
Не дивиться, не слухае…
«Нащо менi врода,
Коли нема долi, нема талану!
Лiта молодii марно пропадуть.
Один я на свiтi без роду, i доля —
Стеблина-билина на чужому полi.
Стеблину-билину вiтри рознесуть:
Так i мене люде не знають, де дiти.
За що ж одцурались? Що я сирота?
Одно було серце, одно на всiм свiтi,
Одна душа щира, та бачу, що й та,
Що й та одцуралась».
І хлинули сльози.
Поплакав сердега, утер рукавом.
«Оставайсь здорова.
В далекiй дорозi
Найду або долю, або за Днiпром
Ляжу головою…
А ти не заплачеш,
Старшина другий. Мудра голова, сидить собi в хуторi, нiби не знае нiчого,
а дивишся – скрiзь Головатий. «Коли сам, – каже, – не повершу, то синовi
передам».
Старшина первий. Гомонять, поки ляхи почують. Ох, старi голови та розумнi:
химерять-химерять та й зроблять з лемеша швайку. Де можна лантух, там
торби не треба. Купили хрiну, треба з'iсти; плачте, очi, хоч повилазьте:
бачили, що куповали; грошам не пропадать! А то думають, думають, нi
вголос, нi мовчки; а ляхи догадаються – от тобi й пшик! Що там за рада?
чом вони не дзвонять? Чим спиниш народ, щоб не гомонiв? Не десять душ, а,
слава богу, вся Смiлянщина, коли не вся Украiна. Он, чуете? спiвають.
Старшини нишком стали за дубом, а пiд дубом сидить слiпий кобзар; кругом
його запорожцi i гайдамаки. Кобзар спiвае з повагою i неголосно.
Запорожець. А що нам ваша старшина? почуе, так послуха, коли мае чим
слухати, та й годi. У нас один старший – батько Максим; а вiн як почуе, то
ще карбованця дасть. Спiвай, старче божий, не слухай його.
Гайдамака. Та воно так, чоловiче; я це й сам знаю, та ось що: не так пани,
як пiдпанки, або – поки сонце зiйде, то роса очi виiсть.
Кобзар (спiвае):
Запорожець. Який-бо ти бевзь i справдi! Бачиш, ось що вiн спiвав: щоб ляхи
поганi, скаженi собаки, каялись, бо йде Залiзняк Чорним шляхом з
гайдамаками, щоб ляхiв, бачиш, рiзати…
Кобзар. До грошей я не дуже ласий. Аби була ласка слухати, поки не охрип,
спiватиму; а охрипну – чарочку, другу тii ледащицi-живицi, як то кажуть,
та й знову. Слухайте ж, панове громадо!
«Ночували гайдамаки
В зеленiй дiбровi,
На припонi пасли конi,
Сiдланi, готовi.
Ночували ляшки-панки
В будинках з жидами,
Напилися, простяглися
Та й…»
Повалили гайдамаки,
Аж стогне дiброва;
Не повезли, а на плечах
Чумацькi воловi
Несуть вози. А за ними
Слiпий Волох знову:
«Ночували гайдамаки
В зеленiй дiбровi».
Шкандибае, курникае,
І гич не до речi.
«Ну лиш iншу, старче божий!» —
З возами на плечах
Кричать йому гайдамаки.
«Добре, хлопцi, нате!
Отак! отак! добре, хлопцi!
А нуте, хлоп'ята,
Ушкваримо!»
Земля гнеться.
А вони з возами
Так i рiжуть. Кобзар грае,
Додае словами: «Он гоп таки так!
Кличе Гандзю козак:
«Ходи, Гандзю, пожартую,
Ходи, Гандзю, поцiлую;
Ходiм, Гандзю, до попа
Богу помолиться;
Нема жита нi снопа,
Вари вареницi».
Оженився, зажурився —
Нiчого немае;
У ряднинi ростуть дiти,
А козак спiвае:
«І по хатi ти-ни-ни,
І по сiнях ти-ни-ни,
Вари, жiнко, лини,
Ти-ни-ни, ти-ни-ни!»
«Добре! Добре! Ще раз! Ще раз!»
Кричать гайдамаки.
«Ой гоп того дива!
Наварили ляхи пива,
А ми будем шинкувать,
Ляшкiв-панкiв частувать.
Ляшкiв-панкiв почастуем,
З панянками пожартуем.
Ой гоп таки так!
Кличе панну козак:
«Панно, пташко моя!
Панно, доле моя!
Не соромся, дай рученьку,
Ходiм погуляймо;
ЧЕРВОНИЙ БЕНКЕТ
Рушайте, хлоп'ята».
І Яремi дали коня
Зайвого з обозу.
Усмiхнувся на воронiм
Та й знову у сльози.
Виiхали за царину;
Палають Черкаси…
«Чи всi, дiти?» «Усi, батьку!»
«Гайда!» Простяглася
По дiбровi понад Днiпром
Козацька ватага.
А за ними кобзар Волох
Переваги-ваги
Шкандибав на конику,
Козакам спiвае:
«Гайдамаки, гайдамаки,
Залiзняк гуляе».
Поiхали… а Черкаси
Палають, палають.
Байдуже, нiхто й не гляне.
Смiються та лають
Кляту шляхту. Хто балака,
Хто кобзаря слуха.
А Залiзняк попереду,
Нашорошив уха;
Іде собi, люльку курить,
Нiкому нi слова.
А за ним нiмий Ярема.
Зелена дiброва,
І темний гай, i Днiпр дужий,
І високi гори,
Небо, зорi, добро, люде
І лютее горе —
Все пропало, все! нiчого
Не знае, не бачить,
Як убитий. Тяжко йому,
Тяжко, а не плаче.
Нi, не плаче: змiя люта,
Жадна випивае
Його сльози, давить душу,
Серце роздирае.
«Ой ви, сльози, дрiбнi сльози!
Ви змиете горе;
Змийте його… тяжко! нудно!
І синього моря,
І Днiпра, щоб вилить люте,
І Днiпра не стане.
Занапастить хiба душу?
Оксано, Оксано!
Де ти, де ти? подивися,
Моя ти едина,
Подивися на Ярему.
Де ти? Може, гине,
Може, тяжко клене долю,
Клене, умирае
Або в пана у кайданах
У склепу конае.
Може, згадуе Ярему,
Згадуе Вiльшану,
Кличе чого: «Серце мое,
Обнiми Оксану!
Обнiмемось, мiй соколе!
Навiки зомлiем.
Нехай ляхи знущаються,
Не почуем!..» Вiе,
Вiе вiтер з-за Лиману,
Гне тополю в полi,
І дiвчина похилиться,
Куди гне недоля.
Посумуе, пожуриться,
Забуде… i, може…
У жупанi, сама панi;
А лях… боже, боже!
Карай пеклом мою душу,
Вилий муки море,
Розбий кару надо мною,
Та не таким горем
Карай серце: розiрветься,
Хоч би було камень.
Доле моя! серце мое!
Оксано, Оксано!
Де ти дiлася-подiлась?»
І хлинули сльози;
Дрiбнi-дрiбнi полилися.
Де вони взялися!
А Залiзняк гайдамакам
Каже опинитись:
«У лiс, хлопцi! вже свiтае,
І конi пристали:
Попасемо», – i тихенько
У лiсi сховались.
ГУПАЛІВЩИНА
«Нiгде нi одного;
А вчора було багато.
Вiнки не святили:
Не дали ляхи проклятi.
Зате ж iх i били,
І я, й батько святим ножем;
А мати нездужа,
А то й вона б». «Добре, хлопче.
Ось на ж тобi, друже,
Цей дукачик, та не згуби».
Узяв золотого,
Подивився: «Спасибi вам!»
«Ну, хлопцi, в дорогу!
Та чуете? без гомону.
Галайдо, за мною!
В оцiм яру е озеро
Й лiс попiд горою,
А в лiсi скарб. Як приiдем,
То щоб кругом стали,
Скажи хлопцям. Може, льохи
Стерегти осталась
Яка погань».
Приiхали.
Стали кругом лiса;
Дивляться – нема нiкого…
«Ту iх достобiса!
Якi грушi уродили!
Збивайте, хлоп'ята!
Швидше! швидше!
Отак, отак! І конфедерати
Посипалися додолу,
Грушi гнилобокi.
Позбивали, упорались;
Козакам нiвроку,
Найшли льохи, скарб забрали,
У ляхiв кишенi
Потрусили та й потягли
Карати мерзенних
У Лисянку.
БЕНКЕТ У ЛИСЯНЦІ
Смеркалося. Із Лисянки
Кругом засвiтило:
Ото Гонта з Залiзняком
Люльки закурили.
Страшно, страшно закурили!
І в пеклi не вмiють
Отак курить. Гнилий Тiкич
Кров'ю червонiе
Шляхетською, жидiвською;
А над ним палають
І хатина, i будинок;
Мов доля карае
Вельможного й неможного.
А серед базару
Стоiть Гонта з Залiзняком,
Кричать: «Ляхам кари!
Кари ляхам, щоб каялись!»
І дiти карають.
Стогнуть, плачуть; один просить,
Другий проклинае;
Той молиться, сповiдае
Грiхи перед братом,
Уже вбитим. Не милують,
Карають, завзятi.
Як смерть люта, не вважають
На лiта, на вроду
Шляхтяночки й жидiвочки.
Тече кров у воду.
Нi калiка, анi старий,
Нi мала дитина
Не остались, – не вблагали
Лихоi години.
Всi полягли, всi покотом;
Нi душi живоi
Шляхетськоi й жидiвськоi.
А пожар удвое
Розгорiвся, розпалався
До самоi хмари.
А Галайда, знай, гукае:
«Кари ляхам, кари!»
Мов скажений, мертвих рiже,
Мертвих вiша, палить.
«Дайте ляха, дайте жида!
Мало менi, мало!
Дайте ляха, дайте кровi
Наточить з поганих!
Кровi море… мало моря…
Оксано! Оксано!
Де ти?» – крикне й сховаеться
В полум'i, в пожарi.
А тим часом гайдамаки
Моi голуб'ята,
Не журiться, подивiться,
Як танцюе мати.
Сама в найми пiду,
Дiток в школу оддам,
А червоним черевичкам
Таки дам, таки дам!»
«Добре! добре! Ну, до танцiв,
До танцiв, кобзарю!»
Слiпий вшкварив – навприсядки
Пiшли по базару.
Земля гнеться. «Нумо, Гонто!»
«Нум, брате Максиме!
Ушкваримо, мiй голубе,
Поки не загинем!»
«Не дивуйтеся, дiвчата,
Що я обiдрався;
Бо мiй батько робив гладко,
То й я в його вдався».
«Добре, брате, ей же богу!»
«Ану ти, Максиме!»
«Постривай лиш!»
Отак чини, як я чиню:
Люби дочку абичию —
Хоч попову, хоч дякову,
Хоч хорошу мужикову».
Всi танцюють, а Галайда
Не чуе, не бачить.
Сидить собi кiнець стола,
Тяжко-важко плаче,
Як дитина. Чого б, бачся?
В червонiм жупанi,
І золото, i слава е,
Та нема Оксани;
Нi з ким долю подiлити,
Нi з ким заспiвати;
Один, один сиротою
Мусить пропадати.
А того, того й не знае,
Що його Оксана
По тiм боцi за Тiкичем
В будинку з панами,
З тими самими ляхами,
Що замордували
Їi батька. Недолюди,
Тепер заховались
За мурами та дивитесь,
Як жиди конають,
Брати вашi! А Оксана
В вiкно поглядае
На Лисянку засвiчену.
* * *
* * *
* * *
ЛЕБЕДИН
«Я сирота з Вiльшаноi,
Сирота, бабусю.
Батька ляхи замучили,
А мене… боюся.
Боюсь згадать, моя сиза…
Узяли з собою.
Не розпитуй, бабусенько,
Що було зо мною.
Я молилась, я плакала,
Серце розривалось,
Сльози сохли, душа мерла…
Ох, якби я знала,
Що побачу його ще раз,
Що побачу знову,
Вдвое, втрое б витерпiла
За едине слово!
Вибачай, моя голубко!
Може, я грiшила,
Може, бог за те й карае,
Що я полюбила,
Полюбила стан високий
І карii очi,
Полюбила, як умiла,
Як серденько хоче.
Не за себе, не за батька
Молилась в неволi,
Нi,бабусю, а за його,
За милого, долю.
Карай, боже! твою правду
Я витерпiть мушу.
Страшно сказать: я думала
Занапастить душу.
Якби не вiн, може б… може,
І занапастила.
Тяжко було! Я думала:
«О, боже мiй милий!
Вiн сирота, – хто без мене
Його привiтае?
Хто про долю, про недолю,
Як я, розпитае?
Хто обiйме, як я, його?
Хто душу покаже?
Хто сиротi убогому
Добре слово скаже?»
Я так думала, бабусю,
І серце смiялось:
«Я сирота: без матерi,
ГОНТА В УМАНІ
На всю Украiну.
Хоч не рiдний син Ярема,
А щира дитина.
Максим рiже, а Ярема
Не рiже – лютуе:
З ножем в руках, на пожарах
І днюе й ночуе.
Не милуе, не минае
Нiгде нi одного:
За титаря ляхам платить,
За батька святого,
За Оксану… та й зомлiе,
Згадавши Оксану.
А Залiзняк: «Гуляй, сину,
Поки доля встане!
Погуляем!»
Погуляли
Купою на купi
Од Киева до Уманi
Лягли ляхи трупом.
Як та хмара, гайдамаки
Умань обступили
Опiвночi; до схiд сонця
Умань затопили;
Затопили, закричали:
«Карай ляха знову!»
Покотились по базару
Кiннi narodowi;
Покотились малi дiти
І калiки хворi. Гвалт i галас.
На базарi, Як посеред моря
Кровавого, стоiть Гонта
З Максимом завзятим.
Кричать удвох: «Добре, дiти!
Отак iх, проклятих!»
Аж ось ведуть гайдамаки
Ксьондза-езуiта
І двох хлопцiв. «Гонто, Гонто!
Оце твоi дiти.
Ти нас рiжеш – зарiж i iх:
Вони католики.
Чого ж ти став? чом не рiжеш?
Поки невеликi,
Зарiж i iх, бо виростуть,
То тебе зарiжуть…»
«Убийте пса! а собачат
Своею зарiжу.
Клич громаду. Признавайтесь,
Що ви католики!»
«Католики… бо нас мати…»
«Боже мiй великий!
І чоботи, i пiдкови.
Вийду вранцi до корови,
Я корову напою,
Подою,
З парубками постою,
Постою». «Ой гоп по вечерi,
Замикайте, дiти, дверi,
А ти, стара, не журись
Та до мене пригорнись!»
Всi гуляють. А де ж Гонта?
Чом вiн не гуляе?
Чому не п'е з козаками?
Чому не спiвае?
Нема його; тепер йому,
Мабуть, не до неi,
Не до спiви.
А хто такий
У чорнiй киреi
Через базар переходить?
Став; розрива купу
Ляхiв мертвих: шука когось.
Нагнувся, два трупи
Невеликих взяв на плечi
І, позад базару,
Через мертвих переступа,
Криеться в пожарi За костьолом.
Хто ж це такий? Гонта, горем битий,
Несе дiтей поховати,
Землею накрити,
Щоб козацьке мале тiло
Собаки не iли. І темними улицями,
Де менше горiло,
Понiс Гонта дiтей своiх,
Щоб нiхто не бачив,
Де вiн синiв поховае
І як Гонта плаче.
Винiс в поле, геть од шляху,
Свячений виймае
І свяченим копа яму.
А Умань палае,
Свiтить Гонтi до роботи
І на дiтей свiтить.
Неначе сплять одягненi.
Чого ж страшнi дiти?
Чого Гонта нiби краде
Або скарб ховае?
Аж труситься. Із Уманi
Де-де чуть – гукають
Товаришi-гайдамаки;
Гонта мов не чуе,
Синам хату серед степу
Глибоку будуе.
Та й збудував. Бере синiв,
Кладе в темну хату
Й не дивиться, нiби чуе:
«Ми не ляхи, тату!»
Поклав обох; iз кишенi
Китайку виймае;
Поцiлував мертвих в очi,
Хрестить, накривае
Червоною китайкою
Голови козачi.
Розкрив, ще раз подивився…
Тяжко-важко плаче:
«Сини моi, сини моi!
На ту Украiну
Дивiтеся: ви за неi
Й я за неi гину.
А хто мене поховае?
На чужому полi
Хто заплаче надо мною?
Доле моя, доле!
Доле моя нещаслива!
Що ти наробила?
Нащо менi дiтей дала?
Чом мене не вбила?
Нехай вони б поховали,
А то я ховаю».
Поцiлував, перехрестив,
Покрив, засипае:
«Спочивайте, сини моi,
В глибокiй оселi!
Сука мати не придбала
Новоi постелi.
Без василькiв i без рути
Спочивайте, дiти,
Та благайте, просiть бога,
Нехай на сiм свiтi
Мене за вас покарае,
За грiх сей великий.
Просiть, сини! я прощаю,
Що ви католики».
Зрiвняв землю, покрив дерном,
Щоб нiхто не бачив,
Де полягли Гонти дiти,
Голови козачi.
«Спочивайте, виглядайте,
Я швидко прибуду.
Укоротив я вам вiку,
І менi те буде.
І мене вб'ють… коли б швидче!
Та хто поховае?
ЕПІЛОГ
З святими ножами,
На тi шляхи, що я мiряв Малими ногами.
Погуляли гайдамаки,
Добре погуляли:
Трохи не рiк шляхетською
Кров'ю напували
Украiну, та й замовкли —
Ножi пощербили.
Нема Гонти; нема йому
Хреста, нi могили.
Буйнi вiтри розмахали
Попiл гайдамаки,
І нiкому помолитись,
Нiкому заплакать.
Один тiлько брат названий
Оставсь на всiм свiтi,
Та й той – почув, що так страшно
Пекельнii дiти
Його брата замучили,
Залiзняк заплакав
Вперше зроду; сльози не втер,
Умер неборака.
Нудьга його задавила
На чужому полi,
В чужу землю положила:
Така його доля!
Сумно-сумно гайдамаки
Залiзную силу
Поховали; насипали
Високу могилу;
Заплакали, розiйшлися,
Вiдкiля взялися.
Один тiлько мiй Ярема
На кий похилився,
Стояв довго. «Спочинь, батьку,
На чужому полi,
Бо на своiм нема мiсця,
Нема мiсця волi…
Спи, козаче, душа щира!
Хто-небудь згадае».
Пiшов степом сiромаха,
Сльози утирае.
Довго, довго оглядався,
Та й не видко стало.
Одна чорна серед степу
Могила осталась.
Посiяли гайдамаки
В Украiнi жито,
Та не вони його жали.
Що мусим робити?
Нема правди, не виросла;
Кривда повивае.
Розiйшлися гайдамаки,
Куди який знае:
Хто додому, хто в дiброву,
З ножем у халявi,
Жидiв кiнчать. Така й досi
Осталася слава.
А тим часом стародавню
Сiч розруйнували:
Хто на Кубань, хто за Дунай,
Тiлько i остались,
Що пороги серед степу.
Ревуть завивають:
«Поховали дiтей наших
І нас розривають».
Ревуть собi й ревiтимуть —
Їх люде минули;
А Украiна навiки,
Навiки заснула.
З того часу в Украiнi
Жито зеленiе;
Не чуть плачу, нi гармати,
Тiлько вiтер вiе,
Нагинае верби в гаi,
А тирсу на полi.
Все замовкло. Нехай мовчить:
Така божа воля.
Тiлько часом увечерi
Понад Днiпром, гаем
Ідуть старi гайдамаки,
Ідучи спiвають:
«А в нашого Галайди хата на помостi.
Грай, море! добре, море!
Добре буде, Галайда!»
[Квiтень-листопад 1841]
[1841, С.-Петербург]
МАР'ЯНА-ЧЕРНИЦЯ
Оксанi К…ко
На пам'ять того, що давно минуло
У недiлю на вигонi
Дiвчата гуляли,
Жартували з парубками,
Деякi спiвали —
Про досвiтки-вечiрницi
Та як била мати,
Щоб з козаком не стояла.
Звичайне, дiвчата…
То про свое все й спiвають,
Яка про що знае…
Аж ось з хлопцем старий кобзар
В село шкандибае.
В руках чоботи, на плечах
Латана торбина
У старого; а дитина!
Сердешна дитина!
Обiдране; ледви-ледви
Несе ноженята…
(Достеменний син Катрусi).
Дивляться дiвчата…
«Кобзар iде! Кобзар iде!»
Та всi, якомога,
Хлопцiв кинули, побiгли
Зустрiчать слiпого!
«Дiду, серце, голубчику,
Заграй яку-небудь.
Я шага дам». – «Я – черешень».
«Всього, чого треба,
Всього дамо… одпочинеш,
А ми потанцюем…
Заграй же нам яку-небудь».
«Чую, любi, чую…
Спасибi вам, моi квiти,
За слово ласкаве.
Заграв би вам, та, бачите,
Справи нема… справи.
Учора був на базарi,
Кобза зопсувалась…
Розбилася…» – «А струни е?»
«Тiлько три осталось».
«Та хоч на трьох яку-небудь».
«На трьох… Ох, дiвчата!
І на однiй колись-то грав,
Та ба, вже не грати…
Постривайте, моi любi,
Трошки одпочину.
Сядьмо, хлопче». Посiдали.
Розв'язав торбину,
Вийняв кобзу, разiв зо два
Ударив по рваних.
«Що б вам заграть? постривайте.
Черницю Мар'яну
Чи чували?» —
«Нi, не чули».
«Слухайте ж, дiвчата,
Та кайтеся… Давно колись
Була собi мати,
Був i батько, та не стало;
Осталась вдовою,
Та й не молодою,
І з волами,
І з возами,
Й малою дочкою.
Росла дочка Мар'яна,
А виросла, як панна,
Кароока І висока,
Хоч за пана гетьмана.
Стала мати гадати
Та за пана еднати.
А Мар'яна
Не до пана
Виходила гуляти,
Не до пана старого,
Усатого, товстого,
А з Петрусем
В гаю, в лузi
Що вечора святого —
Розмовляла,
Жартувала,
Обнiмала, млiла…
А iнодi усмiхалась,
Плакала, нiмiла…
«Чого ж плачеш, мое серце?»
Петро запитае;
Вона гляне, усмiхнеться:
«І сама не знаю…»
«Може, думаеш, покину?
Нi, моя рибчино,
Буду ходить, буду любить,
Поки не загину!..»
«Хiба було коли в свiтi,
Щиро що кохались,
Розiйшлися, не взялися
Й живими остались?
Нi, не було, мiй голубе.
Ти чув, що спiвають…
То кобзарi вигадують,
Бо, слiпi, не знають,
Бо не бачать, що е брови
Чорнi, карi очi,
І високий стан козачий,
І гнучкий дiвочий.
Що е коси, довгi коси,
Козацька чуприна…
Що на мову на Петрову
В глухiй домовинi
Усмiхнуся; скажу йому:
«Орле сизокрилий,
Люблю тебе й на сiм свiтi,
Як на тiм любила».
Отак, серце, обнiмемось,
Отак поцiлую,
Нехай вкупi закопають…
Умру… не почую.
Не почую…» Обнялися,
Обнялись, зомлiли…
Отак вони любилися!
На той свiт хотiли
Обнявшися переступить;
Та не по iх стало!
Щовечора сходилися,
І мати не знала,
Де Мар'яна до пiвночi
І з ким розмовляе?
«Воно мале ще, дитина,
Нiчого не знае».
Угадала стара мати,
Та не все вгадала,
Знать, забула, що колись-то
Сама дiвувала.
Угадала мати: Мар'яна-дитина
Не знае, як треба на сiм свiтi жить.
Думала – нi люди, анi домовина
З Петром не розрiзнять… умiла любить.
Думала, що тiлько кобзарi спiвають,
Бо, слiпi, не бачать карих оченят;
Що тiлько лякають молодих дiвчат…
Лякають, дiвчата, правдою лякають!
І я вас лякаю, бо те лихо знаю,
Бодай його в свiтi нiкому не знать —
Того, що я знаю… Минуло, дiвчата!
Серце не заснуло, я вас не забув.
Люблю вас i досi, як дiточок мати,
Буду вам спiвати, поки не засну.
Тойдi ж, моi любi, як мене не стане,
Згадайте про мене, про мою Мар'яну;
Я вам з того свiта, любi, усмiхнусь,
Усмiхнуся…» – та й заплакав.
Дивились дiвчата,
Не питали, чого плаче?
Та й нащо питати?
Минулося. Помагало
Ласкаве дiвоче Щире слово…
«Вибачайте…Утер слiпi очi.
Вибачайте, моi любi,
Нехотя журюся.
Так от, бачите, Мар'яна
З убогим Петрусем
Щовечора розмовляла,
І мати не знала,
Дивувалась, що се таке
Мар'яну спiткало?
Чи не пристрiт? Сяде шити —
Не те вишивае;
Замiсть Гриця, задумавшись,
Петруся спiвае.
Часом сонна розмовляе,
Подушку цiлуе…
Мати спершу смiялася,
Думала – жартуе,
Потiм бачить, що не жарти,
Та й каже: «Мар'яно!
А потiм сказала:
«Я ще, мамо, не виросла,
Ще не дiвувала.
Бо ти мене не пускала
Вранцi до криницi,
Нi жита жать, нi льону брать,
Нi на вечiрницi,
Де дiвчата з парубками
Жартують, спiвають
Та про мене, чорнобриву,
Нишком розмовляють:
«Багатого дочка батька,
Шляхетського роду».
Тяжко менi. Тяжко, мамо!
Нащо дала вроду
Нащо брови змальовала?
Дала карi очi?
Ти все дала, тiлько долi,
Долi дать не хочеш!
Нащо ж мене годувала?
Нащо доглядала?
Поки лиха я не знала,
Чом не заховала?»
Не слухала стара мати,
Лягла спочивати.
А Мар'яна за сльозами
Ледве вийшла з хати.
II
«Ой, гоп не пила,
На весiллi була,
До господи не втрапила,
До сусiда зайшла,
А в сусiда
До обiда
В льоху спати лягла.
Із льоху та в льох,
Завертали в горох,
І в коморi, i надворi
З нежонатим удвох
Пустували,
Жартували,
Зопсували горох.
Ой гоп не сама —
Напоiла кума
І привела до господи.
Не побачив Хома.
Хомо, в хатi
Ляжем спати.
Хоми дома нема.
Тряси ж тебе трясця, Хомо!
Я не ляжу спати дома,
А до кума
До Наума
Пiду в клуню на солому.
Ануте, напилась!
Наша, наша придалась!
Червонiе хвартушина:
Роду чесного дитина».
Отак ордою йшли придани,
Спiвали п'янi; а Мар'яна
Крiзь тин дивилася на те.
Не додивилася, упала
І тяжко, тяжко заридала.
Таке-то лихо, i за те,
Що щиро любить. Тяжко, дiти,
Вiк одинокому прожить,
А ще гiрше, моi квiти,
Нерiвню в свiтi полюбить.
Дивiться на мене: я виплакав очi.
Менi iх не шкода, менi iх не жаль.
Нi на що дивиться: тi очi дiвочi…
Що колись… колись-то… Думи та печаль,
А бiльше нiчого не мав я й не маю,
А з грiшми такими тяжко в свiтi жить.
Пiд тином ночую, з вiтром розмовляю,
Соромляться люди у хату пустить
І привiтать словом старого калiку.
Укороти, боже, молодого вiку
Тому, хто не мае талану любить.
[1841, С.-Петербург]
УТОПЛЕНА
Найшла вiдьму,
І трути достала,
І трутою до схiд сонця
Дочку напувала.
Не помогло… Кляне мати
Той час i годину,
Коли на свiт породила
Нелюбу дитину.
«Душно менi; ходiм, дочко,
До ставка купатись».
«Ходiм, мамо».
На березi
Ганна роздяглася,
Роздяглася, розкинулась
На бiлiй сорочцi;
Рибалонька кучерявий
Млiе на тiм боцi… І я колись…
Та цур йому!
Сором – не згадаю.
Як дитина, калиною
Себе забавляе,
Гне стан гнучкий, розгинае,
На сонечку грiе.
Мати дивиться на неi,
Од злостi нiмiе;
То жовтiе, то синiе;
Розхристана, боса,
З роту пiна; мов скажена,
Рве на собi коси.
Кинулася до Ганнусi
І в коси впилася.
«Мамо! мамо! що ти робиш?»
Хвиля роздалася,
Закипiла, застогнала —
І обох покрила.
Рибалонька кучерявий
З усiеi сили
Кинувсь в воду; пливе, синю
Хвилю роздирае,
Пливе, пливе… от-от доплив!
Пiрнув, виринае —
І утоплену Ганнусю
На берег виносить,
Із рук матерi закляклих
Виривае коси.
«Серце мое! доле моя!
Розкрий карi очi!
Подивися, усмiхнися!
Не хочеш? не хочеш!»
Плаче, пада коло неi,
Розкрива, цiлуе
СЛЕПАЯ (ПОЭМА)
И веселее не запеть?
Какая тайна приковала
К жилищу мрачной тишины
Своей сердечной глубины
Она еще не открывала
Ни даже дочери своей;
Она лишь пела и грустила,
Но звуки дочерних речей
В ней радость тихую будили,
Быть может, прежних светлых дней.
Или ограда и тополи,
Что грустно шепчут меж собой,
Свидетели минувшей доли,
Или дубовый пень сухой,
Плющом увянувшим повитый,
Как будто временем забытый,
Ея свидетель? Все молчит!
Она поет, она грустит
И в глубине души рыдает,
Как будто память отпевает
О днях минувших, молодых,
О прошлых радостях святых.
И эти звуки выходили
Из сердца бедного ея,
И в этих звуках много было
Ея земного бытия.