Professional Documents
Culture Documents
Семинар 4 Гегельская Алёна 20А
Семинар 4 Гегельская Алёна 20А
Господь разрешает Мефистофелю испытать Фауста, считая, что «из лени человек впадает
в спячку»:
Ступай, расшевели его застой,
Вертись пред ним, томи, и беспокой,
И раздражай его своей горячкой.
«Пролог на небесах» утверждает две важнейшие для концепции «Фауста» идеи: человек
несвободен в выборе судьбы – более могущественные силы делают это за него. Но он
свободен в познании этих сил, и движение к новому невозможно без разрушения старого.
В «Посвящении» Гёте с величайшей благодарностью и одновременно щемящей грустью
вспоминает атмосферу дружеского круга, тех, с кем он делился замыслами, кому доверил
когда-то первоначального «Фауста», и сожалеет о тех, кого нет рядом, кто ушел навсегда:
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный,
Опять припоминаю благодарно.
Им не услышать следующих песен,
Кому я предыдущие читал.
Распался круг, который был так тесен,
Шум первых одобрений отзвучал.
Непосвященных голос легковесен,
И, признаюсь, мне страшно их похвал,
А прежние ценители и судьи
Рассеялись, кто где, среди безлюдья.
Великий творец – вместе с тем просто человек, и так по-человечески понятна еще одна
тревога Гёте: как поймут его нынешние молодые, как поймут его далекие потомки? Поэта
утешает одно: он надеется, что в этом своем творении – поймут его или нет – он донесет
до людей важнейшую правду, во имя которой он жил. Последняя октава с большой
поэтической силой говорит о неразрывной связи поэта и созданного им мира, ибо этот
мир рождается в его душе, эти образы он вскармливает кровью собственного сердца:
И я прикован силой небывалой
К тем образам, нахлынувшим извне,
Эоловою арфой прорыдало
Начало строф, родившихся вчерне.
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью, и тает лед во мне.
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.
Таким образом, Гёте начинает своего «Фауста» с проникновенноискренней личностной
интонации, желая, вероятно, чтобы читатель понял: перед ним прежде всего поэзия,
излившася из глубины души поэта, перед ним самое заветное его творение, соединившее
в себе все начала и концы, сужденное судьбой.
От внутреннего и личного, выраженного в «Посвящении», поэт идет к самому общему и
обобщенному – к размышлениям о том, кому предназначено произведение, в какой
форме оно предстанет перед публикой. На эти вопросы отвечает «Театральное
вступление», или «Пролог в театре», аналогом для которого послужил пролог к драме
классика древнеиндийской литературы Калидасы (IV–V вв.) «Шакунтала» («Сакунтала»):
перед началом представления спорят директор театра, поэт и актер. Обычно
«Театральное вступление» трактуют как эстетический манифест Гёте, как высказывание
различных точек зрения на искусство. Все это, безусловно, есть во втором прологе, но
следует помнить, что перед нами не просто эстетический трактат, но текст, который имеет
прямое отношение к «Фаусту», что-то поясняет в нем. Каждый из персонажей
«Театрального вступления» имеет свой резон, высказывает свою правду, и она
оказывается правдой о «Фаусте» – той особенной «пьесе», которая развернется перед
нашими глазами, как только поднимется занавес.
Так, поэт считает, что творит не на потребу толпы, заполняющей театр и часто совсем не
понимающей искусства, но во имя высшей правды, во имя вечности. Он творит согласно
законам правды и красоты: «Наружный блеск рассчитан на мгновенья, // А правда
переходит в поколенья». Эта позиция чрезвычайно близка Гёте, особенно эпохи классики:
подлинное, настоящее, правдивое неотделимо от прекрасного (стоит вспомнить слова
Гёте «das Edle, das Gute, das Sch?ne» – «благородное, доброе, прекрасное», звучащие как
девиз и цель «веймарского классицизма»). Поэт может творить только тогда, когда у него
есть убежище, святая обитель на горных вершинах: «Нет, уведи меня на те вершины, //
Куда сосредоточенность зовет, // Туда, где Божьей созданы рукою // Обитель грез,
святилище покоя». Автор «Горных вершин» прекрасно знал, что значат сосредоточенность
и высокое вдохновение, сколь необходимы они для творчества, сколь нужно поэту
спасение от пошлой суеты земной жизни.
Комический актер, наоборот, считает, что настоящее искусство должно быть обращено к
современникам, должно говорить о насущных проблемах, волнующих в первую очередь
молодое поколение:
Довольно про потомство мне долбили.
Когда б потомству я дарил усилья,
Кто потешал бы нашу молодежь?
В согласье с веком быть не так уж мелко.
Восторги поколенья – не безделка,
На улице их не найдешь.
«Посвящение», на первый взгляд, носит сугубо личный характер; в нем поэт вспоминает о
том, что замысел произведения возник давно и многих, с которыми он делился своими
творческими намерениями, уже нет около него. Он обращается к дружественным
читателям иного поколения, и ему трудно предвидеть, как воспримут они то, что было
задумано в расчете на других. Это, конечно, обращение не только к читателям начала ХІХ
века, но и к потомству, к нам в том числе. В жизни и искусстве постоянно происходят
перемены, и Гете намекает, что от читателей потребуется некоторое усилие для того,
чтобы постигнуть произ- ведение иного времени. «Посвящение» еще не говорит ничего
«Фауста», о его теме и идее. Воспринятое буквально, оно всего лишь элегия, посвященная
личным переживаниям поэта. На самом деле за скупыми строками кроется гораздо
больше. Личное у такого человека и художника, как Гете,- это отражение больших пластов
жизни, целой эпохи. Весь «Фауст» написан так. Едва ли не каждая деталь в нем
значительна, и за частностями скрывается общее. Своим «Посвящением» Гете говорит:
«Фауст» - создание одного человека; напоминание очень нужное теперь, когда это
творение стало своего рода поэтической светской библией, в которой пытаются найти
ответы на все вопросы. В посвящении есть затаенная гордость, ибо Гете не мог не
понимать значения своего произведения, но есть и предупреждение – помнить, что все
написанное в этой книге выражает мысли и чувства именно его, Гете. В «Фаусте» человек
предстает как подлинный центр мира. Гете -художник, запечатлевший расцвет инд
видуальности. Фауст не только осознал себя как личность, он столь же осознанно
противопоставляет себя всему миру. Его вера в свое могущество очень велика, он
поднимает на плечи все бремя нерешенных жизненных вопросов.
«Театральное вступление» осведомляет читателя о характере произведения. В беседе
директора театра, поэта-драматурга и комического актера обнаруживаются три разных
отношения к искусству, три несхожих понимания задач театра. У директора подход
практический, деловой- ему важно, чтобы спектакль привлек зрителей и чтобы можно
было хорошо заработать на этом. Он требует прежде всего занимательности
представления» осведомляет читателя. Совершенно иначе относится Для него оно -
выражение возвышеннейших духовных стремлений человека. Мысль поэта витает в
заоблачных высотах, ему претит грубый практицизм директора. Да и примитивные
требования публики ему тоже не по вкусу. Комический актер стремится примирить
противоположные взгляды директора и поэта. Он не считает зазорным идти навстречу
желаниям зрителей:
В согласье с веком быть не так уж мелко,
Восторги поколенья не безделка,
На улице их не найдешь.
Тот, кто к капризам публики не глух,
Относится к ней без предубежденья.
Чем шире наших слушателей круг,
Тем заразительнее впечатленье.
Из трех собеседников дальше всего от искусства директор. Поэт и комический актер
Однако первый для творчества нуждается в уединении. Он считает, что только вдали от
мира можно постигнуть суть вещей, ибо повседневность с ее жалкими интересами не
способствует творческим поискам. Плод вдохновения должен долго созревать, до тех пор
пока его создатель не приблизится к истине и не найдет для нее подобающее выражение.
Комический актер ближе к действительности, чем поэт, которого он призывает:
Из гущи жизни загребайте прямо.
Не каждый сознает, чем он живет.
Кто это схватит, тот нас увлечет.
Актер рассуждает как художник, хорошо понимающий публику. Он знает, что надо найти
путь к душе каждого. Зрители различны по возрасту, а следователь- но, и по жизненному
опыту. Говоря об атом, комический актер как бы отвечает директору. Тот тоже отмечал
неоднородность публики, но имел в виду лишь се внешние интересы. Актер верит в
духовные запросы зрителей, надо только пробудить их интерес, введя в действие темы,
характеры, ситуации, которые будут близки разным слоям публики.
Столкнув два мнения о природе творчества и о месте художника в жизни, Гете не сделал
прямого вывода ни в чью пользу, но, зная природу его искусства, вдумчиво прочитав
«Фауста», можно найти ответ Гете поставленную им дилемму.
Поэт- сторонник идеального в искусстве, актер сторонник реального. «Фауст» Гете
сочетает обе эти тенденции. Вместе с тем требования директора тоже не остались
забытыми. Гете сам многие годы руководил веймарским театром и отлично понимал
практические заботы, связанные с этим. Вспомним советы директо- ра поэту:
...гоните действий ход
Живей, за эпизодом эпизод.
Подробностей побольше в их развитье,
Чтоб завладеть вниманием зевак,
И вы их победили, вы царите.
Вы самый нужный человек, вы маг.
Чтобы хороший сбор доставить пьесе,
Ей требуется сборный и состав.
И всякий, выбрав что-нибудь из смеси,
Уйдет домой, спасибо вам сказав.
Насуйте всякой всячины в кормежку:
Немножко жизни, выдумки немножко,
Вам удается этот вид рагу.
Толпа и так все превратит в окрошку,
Я дать совет вам лучше не могу.
Сказано грубовато, но если отнестись к требованиям директора без предубеждения, то
его речь содержит не что иное, как характеристику композиции «Фауста». Ведь именно
таким сочетанием разнородных сцен и является произведение Гете. Универсальность
содержания потребовала и применения разнообразных поэтико-драматических форм.
«Фауст» Гете может отве- чать различным требованиям. В нем есть и глубокие мысли, и
интересная фабула, романтические и лирические мотивы, а рядом с этим -
простонародный юмор и изощренная интеллектуальная сатира. Вместе с тем
«Театральное вступление» имеет еще и другое назначение - все последующее есть
представление, спектакль, созданный усилиями поэта, актеров и устроителей зрелища.
Подчеркнуть, что перед нами жизнь, а художественный вымысел, создание искусства, а
не реальность. Это не означает, что в произведении нет ничего от действительности, но
элементы ее предстают в таком виде, в каком их решил расположить поэт, подчинив все
изображаемое своему замыслу. На протяжении всего действия трагедии Гете
неоднократно напоминает читателю, что перед ним не прямое изображение
действительности, а ее поэтическое отражение, в котором реальное сочетается с
фантастическим. Временами Гете заставит воспринимать изображаемое им как
подлинную жизнь, и читатели забудут, что перед ними образы, созданные творческим
воображением поэта, и проникнутся живейшим сочувствием к персонажам, но только
временами, ибо Гете разными средствами сам разрушает эту иллюзию, вводя в свое
произведение образы, не требующие того, чтобы верили в их реальность.
Обращаясь к Библии, Гёте сразу же возводит проблематику своего произведения на
уровень вечности, подчеркивает глобальность тех вопросов, которые будут подняты в
«Фаусте». Важнейшие из них суть следующие: что есть человек? в чем его
предназначение? был ли он достоин сотворения и Божьего избрания? Словом, как
говорится в знаменитом Псалме 8-м, «что есть человек, что Ты помнишь его, и сын
человеческий, что Ты посещаешь его?» . Сравним в Книге Иова:
Что есть человек, что Ты отличил его,
занимаешь им мысли Твои,
каждое утро вспоминаешь о нем,
испытуешь его каждый миг?
Когда отведешь Ты от меня взор,
отпустишь меня сглотнуть слюну?
Таким образом, вводя библейский контекст, Гёте дает понять, что центральный вопрос
его «Фауста» – вопрос о человеке и человечестве, а на примере судьбы Фауста и
испытаниях, через которые он будет проходить, и решится, кто же прав в споре – Господь
или Мефистофель.
Получая разрешение испытать Фауста, Мефистофель искренне радуется, что для
эксперимента избран такой выдающийся образец человеческой природы:
Пристрастья не питая к трупам,
Спасибо должен вам сказать.
Мне ближе жизненные соки,
Румянец, розовые щеки.
Котам нужна живая мышь,
Их мертвою не соблазнишь.
Если такой человек, как Фауст, будет сбит с пути и соблазнен Мефистофелем, победа
последнего будет полной и окончательной. Предчувствуя ее, он дерзает предложить
Господу пари:
Поспорим. Вот моя рука,
И скоро будем мы в расчете.
Вы торжество мое поймете,
Когда он, ползая в помете,
Жрать будет прах от башмака,
Как пресмыкается века
Змея, моя родная тетя.
Последней строкой (точнее у Гёте – «знаменитая змея, моя нянюшка [мамушка]»)
Мефистофель намекает на свое близкое родство с пресловутой змеей, соблазнившей
первых людей и наказанной Господом ползать на брюхе (пресмыкаться) и питаться
прахом. Как известно, в христианской традиции эта змея (точнее – змей; в оригинале –
нахаш) отождествлена с сатаной. Тем самым Гёте дает понять, что его Мефистофель – из
когорты лукавых врагов человека и Бога, но это нечто особое, не тождественное сатане в
традиционном понимании.
Итак, Мефистофель вызывает на спор Самого Бога, предлагая Ему испытать Его высшее
творение – человека. Господь изначально не может согласиться с точкой зрения Своего
оппонента, ибо, создавая этот мир и человека, давая последнему высочайший (и
опасный) дар – свободу воли, Он заранее знал о результатах: «Он служит Мне, и это
налицо, // И выбьется из мрака мне в угоду. // Когда садовник садит деревцо, // Плод
наперед известен садоводу». Господь уверен, что, в какие бы бездны ни падал человек,
он будет усилием духа выходить из них и совершенствоваться: «Он отдан под твою опеку!
// И, если можешь, низведи // В такую бездну человека, // Чтоб он тащился позади. // Ты
проиграл наверняка. // Чутьем, по собственной охоте // Он вырвется из тупика». И уже в
«Прологе на небе», как обретенная всеобъемлющая формула человеческой жизни, из уст
Господа звучит знаменитый гётевский афоризм: «Es irrt der Mensch, solang er strebt»
(«Человек заблуждается [ошибается], пока он стремится», или «Человеку суждено
заблуждаться, пока он стремится»). В переводе Б. Л. Пастернака это звучит достаточно
точно, а главное – афористично, как и у Гёте, составляя предложение в рамках одной
строки: «Кто ищет – вынужден блуждать».
Таким образом, «Пролог на небе» является своего рода философским ключом к «Фаусту»,
без него не совсем ясен общий замысел произведения. Кроме того, именно в третьем
прологе мы знакомимся с главными действующими лицами, получаем представление об
их характерах и предназначении. Уже здесь Фауст характеризуется самим Мефистофелем
как личность выдающаяся, как человек, наделенный высокими устремлениями и вечной
неуспокоенностью духа:
Он рвется в бой, и любит брать преграды,
И видит цель, манящую вдали,
И требует у неба звезд в награду
И лучших наслаждений у земли,
И век ему с душой не будет сладу,
К чему бы поиски ни привели.
Фауст – не просто немецкий ученый эпохи Реформации, но человек вообще, воплощение
всего человечества, образ, типичный в своей исключительности.
«Пролог на небе» очень важен для уяснения философской наполненности образа
Мефистофеля. Имя этого героя, зафиксированное в немецких легендах, состоит из двух
древнееврейских корней: мефис («разрушение») и тофель («безумие», «глупость»).
Вероятно, это имя сатаны закрепилось в немецкой традиции благодаря созвучию с
немецким Teufel («черт»), хотя, возможно и то, что последнее по своему происхождению
связано с ивритским тофель. К тому же на иврите это созвучно со словом тофет – одним
из обозначений ада (точнее, это ритуальная печь, в которой язычники совершали
человеческие жертвоприношения, что сурово осуждалось пророками Израиля, и само
слово приобрело резко негативное значение). Согласно замыслу Гёте, Мефистофель не
идентичен дьяволу из народного предания или сатане в его каноническом христианском
понимании. Он не задуман как абсолютное воплощение зла. Недаром в «Прологе на
небе» Сам Господь говорит: «Тогда ко Мне являйся без стесненья. // Таким, как ты, Я
никогда не враг. // Из духов отрицанья ты всех мене // Бывал мне в тягость, плут и
весельчак». Гёте дает понять, что Мефистофель – только один из духов отрицания и, быть
может, самый конструктивный. Не случайно, представляясь Фаусту, он скажет: «Я – дух,
всегда привыкший отрицать!» И еще: «Часть силы той, что без числа // Творит добро,
всему желая зла». Таким образом, Мефистофель воплощает диалектическое единство
добра и зла (безусловно, эта интерпретация возникла не без влияния образа Сатаны из
«Потерянного Рая» Дж. Милтона, хотя у последнего Сатана написан совсем иными
красками, соответствующими высокому строю героической эпопеи). Это то зло, без
которого невозможно постижение добра, то отрицание, без которого невозможно
утверждение, то разрушение старого, без которого невозможно стремление к новому
Мефистофель – воплощение скептицизма, сомнения и философского отрицания, без
которых не бывает поисков истины. При этом и в душе Фауста живет определенное
мефистофелевское начало. В этом смысле можно утверждать, что Мефистофель является
своего рода двойником Фауста, что Фауст и Мефистофель – воплощение двух сторон
единой жизни, двух половин человеческой души. Недаром и Гёте как-то обмолвился, что
Фауст и Мефистофель – в равной степени создания его души. В беседе с Эккерманом (3
мая 1827 г.) он сказал, что не только «неудовлетворенные стремления главного героя, но
также издевательство и горькая ирония Мефистофеля» составляют часть его
«собственного существа». В единстве и постоянной напряженной борьбе Фауста и
Мефистофеля, их невозможности друг без друга Гёте художественными средствами – и
задолго до Гегеля – формулирует закон единства и борьбы противоположностей,
источника всякого движения.
…Закрывается небо, согласно ремарке Гёте, и читатель оказывается на грешной земле,
чтобы отправиться в путешествие с главными героями.